Стихотворения и поэмы (основное собрание)

как продолженье хаоса, ладонью

придавишь; и широкие круги

пойдут там, как на донышке колодца.

И разум испугается руки,

хотя уже ничто там не уймется.

Сроднишься. Лысоват. Одутловат.

Ссутулясь, в полушубке полинялом.

Часы определяя наугад.

И не разлей водою с одеялом.

Состаришься. И к зеркалу рука

потянется. "Тут зеркало осталось".

И в зеркале увидишь старика.

И это будет подлинная старость.

Такая же, как та, когда, хрипя,

помешивает искорки в камине;

когда не будет писем от тебя,

как нету их, возлюбленная, ныне.

Как та, когда глядит и не моргнет

таившееся с юности бесстыдство...

И Феликса ты вспомнишь, и кольнет

не ревность, а скорее любопытство.

Так вот где ты настиг его! Так вот

оно, его излюбленное место,

давнишнее. И, стало быть, живот

он прятал под матроской. Интересно.

С полярных, значит, начали концов.

Поэтому и действовал он скрытно.

Так вот куда он гнал своих гонцов.

И он сейчас в младенчестве. Завидно!

И Феликса ты вспомнишь: не моргнет,

бывало, и всегда в карманах руки.

(Да, подлинная старость!) И кольнет.

Но что это: по поводу разлуки

с Пиладом негодующий Орест?

Бегущая за вепрем Аталанта?

Иль зависть заурядная? Протест

нормального -- явлению таланта?

Нормальный человек -- он восстает

противу сверхъестественного. Если

оно с ним даже курит или пьет,

поблизости разваливаясь в кресле.

Нормальный человек -- он ни за что

не спустит из... А что это такое

нормальный че... А это решето

в обычном состоянии покоя.

IV

Как жаль, что архитекторы в былом,

немножко помешавшись на фасадах

(идущих, к сожалению, на слом),

висячие сады на балюстрадах

лепившие из гипса, виноград

развесившие щедро на балконы,

насытившие, словом, Ленинград,

к пилястрам не лепили панталоны.

Так был бы мир избавлен от чумы

штанишек, доведенных инфернально

до стадии простейшей бахромы.

И Феликс развивался бы нормально.

1965

– ----------------

Фламмарион

М. Б.

Одним огнем порождены

две длинных тени.

Две области поражены

тенями теми.

Одна -- она бежит отсель

сквозь бездорожье

за жизнь мою, за колыбель,

за царство Божье.

Другая -- поспешает вдаль,

летит за тучей

за жизнь твою, за календарь,

за мир грядущий.

Да, этот язычок огня,

он род причала:

конец дороги для меня,

твоей -- начало.

Да, станция. Но погляди

(мне лестно):

не будь ее, моей ладьи,

твоя б -- ни с места.

Тебя он за грядою туч

найдет, окликнет.

Чем дальше ты, тем дальше луч

и тень -- проникнет.

Тебя, пусть впереди темно,

пусть ты незрима,

пусть слабо он осветит, но

неповторимо.

Так, шествуя отсюда в темь,

но без тревоги,

ты свет мой превращаешь в тень

на полдороге.

В отместку потрясти дозволь

твой мир -- полярный -

лицом во тьме и тенью столь,

столь лучезарной.

Огонь, предпочитая сам

смерть -- запустенью,

все чаще шарит по лесам

моею тенью.

Все шарит он, и, что ни день,

доступней взгляду,

как мечется не мозг, а тень

от рая к аду.

1965

– ----------------

Кулик

В те времена убивали мух,

ящериц, птиц.

Даже белый лебяжий пух

не нарушал границ.

Потом по периметру той страны,

вившемуся угрем,

воздвигли четыре глухих стены,

дверь нанесли углем.

Главный пришел и сказал, что снег

выпал и нужен кров.

И вскоре был совершен набег

в лес за охапкой дров.

Дом был построен. В печной трубе

пламя гудело, злясь.

Но тренье глаз о тела себе

подобных рождает грязь.

И вот пошла там гулять в пальто

без рукавов чума.

Последними те умирали, кто

сразу сошел с ума.

Так украшает бутылку блик,

вмятина портит щит,

На тонкой ножке стоит кулик

и, глядя вперед, молчит.

1965(?)

– ----------------

Набережная р. Пряжки

Автомобиль напомнил о клопе,

и мне, гуляющему с лютней,

все показалось мельче и уютней

на берегу реки на букву "пэ",

петлявшей, точно пыльный уж.

Померкший взор опередил ботинки,

застывшие перед одной из луж,

в чьем зеркале бутылки

деревьев, переполненных своим

вином, меняли контуры, и город

был потому почти неотрезвим.

Я поднял ворот.

Холодный ветер развернул меня

лицом на Запад, и в окне больницы

внезапно, как из крепостной бойницы,

мелькнула вспышка желтого огня.

1965(?)

– ----------------

Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром

На объективность

Зла и добра, больно умен, грань почто топчешь?

Та ли пора? Милый Дамон, глянь, на что ропщешь.

Против вины чьей, не кричи, страсть обуяла?

Ты ли с жены тащишь в ночи часть одеяла?

Топчешь, крича: "Благо не печь. Благо не греет".

Но без луча, что ни перечь, семя не зреет.

Пусто речешь: "Плевел во ржи губит всю веру".

В хлебе, что ешь, много ль, скажи, видел плевелу?