Стихотворения и поэмы

25 января 1926

«Ах, верно, оттого, что стал я незнакомым…»

Ах, верно, оттого, что стал я незнакомым, В такой знакомой и большой стране, Теперь и белый снег не утишает бромом Заветную тоску и грустный крик во мне. Достались нам в удел года совсем плохие, Дни непривычные ни песням, ни словам! О, муза музыки! О ты, стихов стихия! Вы были дням верны! Дни изменили вам! Поэтам говорю я с несолгавшей болью: Обиды этих дней возможно ль перенесть? Да, некий час настал. Пора уйти в подполье, Приять, как долгий яд, луну, и ночь, и звездь! Поэт, ведь в старину легко шёл на костер ты, Но слушал на костре напев твоих же од, А нынче ты один, ты падаешь простёртый, И истиной чужой глумится вкруг народ. Дарованы нам дни, друзья, как испытанье. Без песен пересох язык и взгляд потух. Пусть многим лёгок был час страшный расставанья И отреклись стихов, хоть не пропел петух. Как шпаг не сберегли, они сломали перья И святотатствуют молчанием они! За это отомстят в грядущем изуверьи, Опять пленясь стихом, податливые дни. А как до той поры? А что ж до той расправы? О, как истратить нам пышнее день за днем? Иль в путь, где пить и петь, теряя право славы, И лишь безумствовать об имени твоем? Да, знаю, день придет, он будет не последний, Я лишь назначить час строками не берусь. И влюбится народ, как прежде, в наши бредни И повторит в любви седое имя Русь! И к нам они придут, покорные народы, Лишь голову свою тогда, поэт, не сгорбь! Ведь пьянствовать стихом не перестанут годы. И может ли без рифм удача жить и скорбь?!

18 февраля 1926

Встречник

…как бы двойного бытия

Тютчев

Да, что б ни свершилось позже, Не ликовать пока нельзя. Зимы серебряные вожжи Апрель рукою теплой взял. Еще, быть может, я не взрослый, Так детски полюбил я сны. Апрель, апрель! Садясь на козлы, Правь тройкой бешеной весны. И, чтобы не успел я вылезть, Опомнившись иль сгоряча, Кати, пока путь не извилист, Дави прохожую печаль. Эй, мальчик резвый и нестрогий! Коней весенних осади! Ты видишь: траурные дроги Мы обгоняем впереди! Держи правей, левей, мальчишка! Чтоб не столкнуться колесам! На дрогах гроб. Открыта крышка, И в том гробу лежу я сам. Ну, что ж, ну кто теперь не знает, Что в час, когда луна мутит, Земное счастье нагоняет Земную смерть в ином пути. Куда ни мчишь, куда ни метишь, Но попадешь, о путник, в синь, И, если смерть ты раньше встретишь, Широким жестом шляпу скинь.

21 марта 1926

Памяти Ю.Д.

А ну, сочтем-ка вместе, люди, Что мне осталось потерять?! — Двух псов, стихи, да чьи-то груди, Да право скучное: «страдать»! С такой душой луну не кличут, Вброд переходят алкоголь, И у таких один обычай: От любопытных прятать боль. Теперь уж я не знаю бредней И не мечтаю до зари, И только хочется в последний Скупую жизнь благодарить. За всё, что память сохранила, За растранжиренный покой, За отблеск юности унылый, За то, что так забыть легко! Да, да! Как всё забыть легко мне, Как счеты спутать вненарок. И лишь одно навек запомню: Тебя и спущенный курок. Твой взор сиял, еще так тонок, Что сам не понял я, скорбя: Ты от меня ушла, ребенок, Иль ты бежала от себя.

18 мая 1926

Страшный год

За один год я потерял жену и друга. Это страшней, чем родиться вторично.

Э. По

Не счесть в году нам колесниц, Что траурной влекутся клячей! Да! Нынче на самоубийц У смерти редкая удача! На счастье нынче нищета. Старуха-смерть, ты мне поведай: Сама ты можешь сосчитать Свои жестокие победы? Ведь у могильщиков мозоли От беспрестанного рытья, В земле уж нету места боле Для дезертиров бытия. Как будто спор с повадкой лет Скорей, скорей окончить надо. Везде у сердца пистолет, У губ — бокал зловещий яда. И вену синюю в руке Вскрывает ночью нож скорее, Везде, везде на потолке Есть гвоздь, веревка, петля, шея. Глядя на траурный синклит, Спеша, ушедших в стан загробный, Запрятавшихся в панцирь плит От оскорблений жизни злобной, — Я понимаю: смерть зовет, И утешаюсь: уж не бред ли? И свой наметивши черед, Я всё же отчего-то медлю! Я понимаю: этот год Протяжнее иных столетий. Но он пройдет, как тот уйдет, Кого нам никогда не встретить!

1928

«Оттого так просто жить на свете…»

«Сегодня доктор мне сказал: у вас туберкулез. Я даже обрадовался».

Ж. Лафорг. Письма

Оттого так просто жить на свете, Что последний не отнять покой И что мы еще немного дети, Только с очень мудрой головой. Нам достались лишь одни досуги, Да кутёж в пространствах бытия, Только легковерные подруги И совсем неверные друзья. Притворяясь, что обман не вечен, Мы наивно вдруг удивлены, Что на вид такой приветный вечер В дар принес мучительные сны. Эту грусть, пришедшую из прежде, Как наследство мы должны хранить, Потому что места нет надежде, Так как жребий нам не изменить. Можно жить несчастьями одними, Так вся жизнь до простоты ясна. Ведь обманом осень всё отнимет, Что сулила нам, как лжец, весна. Оттого, что мы немного дети С очень, очень мудрой головой, Нам почти легко страдать на свете, Где итог за гробовой доской.

4 июня 1926–1929

Реминисценция

«Он верный друг!»

В. Брюсов

Там на вершине скал отвесных, Откуда смертным схода нет, Ты шепчешь много слов чудесных, Безвольный требуя ответ. На рельсах железнодорожных, Зовя под встречный паровоз, Ты манишь их, неосторожных, Чтоб головой под треск колес. Всем, кто взыскует тщетно хлеба, Как ведом в глубине ночей Твой синий плащ, что шире неба, Твой голос вскриков всех страстней! В часы, когда окрест всё тише, Лишь в сердце отзвук мрачных строф, И я не раз твой голос слышал, О черный ангел катастроф. Пока в безумстве жизни жаждал И счастья требовал ещё, Уже успел коснуться дважды Моих избранниц ты плащом. И вот теперь я в третий вижу, Вернее, чувствую вблизи, Что тот, кого я ненавижу, Опять плащом пресиним движет И вновь вниманьем мне грозит. Сгинь, пропади, здесь место свято! Кричу и бормочу одно: — Иль нет тебя вблизи, проклятый, Иль прибыл ты теперь за мной.

6 июля 1931

Прощай

Ты изменила, как жена. Ну что ж, язви, хули, злорадствуй, О, нищая моя страна Неисчислимого богатства! Ты хорошеешь с каждым днем Таким соленым и жестоким, Мы очарованные пьем Заздравье годам краснощеким. Ты позабыла навсегда, Ты накрепко, страна, забыла Всклокоченные те года, Когда меня ты так любила! О, та ли ты? Иль я не тот? Но ясно после расставанья, Что говор твой не так поет, Как горькое мое молчанье… Прими ж последнее прости, Спеша, смеясь и не краснея, Но урну с пеплом помести Ты в залу лучшего музея. Ведь не совсем уж всё мертво В твоей душе невольно братской, Я был любовник верный твой И трогательный, и дурацкий!

14 сентября 1931

«Нет слов короче, чем в стихах…»

Нет слов короче, чем в стихах, Вот почему стихи и вечны! И нет священнее греха, Чем право полюбить беспечно. Ах, мимолётно всё в веках: И шаг чугунный полководца, И стыд побед, и мощный страх, — Лишь бред сердец навеки льется! Вот оттого сквозь трудный бой, Я помню, тленом окружённый: Пусть небо раем голубо, Но голубей глаза влюбленной! Пусть кровь красна, любовь красней, Линяло-бледны рядом с ней И пурпур слав, и нож убийцы, И даже ночь, что годы длится! Податливей, чем воск, гранит, Писк комара — земли визжанье! Все шумы мира заглушит Вздох робкий первого признанья. Вот потому и длится век Любовь, чья жизнь — лишь пепел ночи, И повторяет человек Слова любви стихов короче!

1930 — 6 июля 1931

«Смотри: по крышам шаг ломая…»

«Поэма никогда не стоит

Улыбксладострастныуст».

А. Пушкин

Смотри: по крышам шаг ломая, Ночь бегло прячется пред днем. О, сколько ветра, сколько мая В желанном шепоте твоем! Между возможным и химерой Нет силы проложить межу, И как в неслыханную веру В твою любовь перехожу. И громко радуюсь при этом, Твердя в жасминовых стихах, Что ты, весна, зимой и летом Владычествуешь впопыхах! И грозной путаешь морокой Намеченных судеб русло. И сердце стало синеоко Всей анатомии назло. О, пусть в грядущих поколеньях Меня посмеют упрекать, Что в столь чудесных сновиденьях Я жизнь свою сумел проспать, Что не умел шептать я тише, Чем половодие в крови, Что лучшее четверостишье Ничтожнее, чем миг любви. И сердце поступью недюжной Обязано установить: «Всё незначительное нужно, Чтобы значительному быть!»

30 июля 1933

«От самых древних поколений…»

От самых древних поколений Я суеверно сохранил: «Любовь не знает сожалений, И кто жалел, тот не любил». Любовь, ты палачей жесточе И во сто крат злей бытия. И ветер резче в эти ночи, Чем взмах крылами воронья! Над каждым первым поцелуем, Последний ладан панихид. И оттого мы так ревнуем, Но терпим бешенство обид. Сжимая пистолет заране, Влюбленный, в свой черед поймешь, Что сладостный огонь желаний Порой на ненависть похож. Любовь! Твой плащ горит над миром, Но плащ твой с выпушкою бед. Твой страшный глаз глядит сапфиром, Но в нем ясней рубинный след. И всё ж пленять не перестанешь, Любовь последняя моя, И ты убьешь, но не обманешь Певучий почерк соловья.

23 марта 1933–1935

Переводы Эварист Парни

(Из сборника «Эротические стихи»)

Элеонора

Итак, Элеонора дорогая, Теперь тебе чудесный грех знаком; Желая, — ты дрожала пред грехом, Дрожала, даже этот грех вкушая. Скажи, что страшного нашла ты в нем? Чуть-чуть смятенья, нежность вспоминанья, И изумленье перед новизной, Печаль, и более всего — желанье, — Вот всё, что после чувствуешь душой. Блестящие цвета и роз и лилий Уже смешались на твоих щеках; Стыду дикарки место уступили И нега и застенчивость в глазах; Они в очаровательных делах Причиною и результатом были. Твоя взволнованная грудь Не робко хочет оттолкнуть Ту мягкость ткани над собою, Приглаженную матери рукою, Что боле дерзко в свой черед, Нескромная, порой ночною, Рука любовника сомнет. И сладкая мечтательность уж скоро Заменит шалости собой, А также ветреность, которой Обескуражен милый твой. Душа, смягчался всё боле, Себя лениво погрузит В переживанье, где царит Одна лишь сладость меланхолий! Печальным предоставим цензорам Считать виною непрощенной От горестей единственный бальзам И тот восторг, что Бог, к нам благосклонный, В зародыше всем даровал сердцам. Не верь: их лживы уверенья И ревность лицемерна всех; В ней для природы оскорбленье: Так сладок не бывает грех!