Стихотворения и поэмы

Декабрь 1917

Принцип импрессионизма

В обвязанной веревкой переулков столице, В столице, Покрытой серой оберткой снегов, Копошатся ночные лица Черным храпом карет и шагов. На страницах Улиц, переплетенных в каменные зданья Как названье, Золотели буквы окна, Вы тихо расслышали смешное рыданье Мутной души, просветлевшей до дна. …Не верила ни словам, ни метроному сердца, Этой скомканной белке, отданной колесу!.. — Не верится?! В хрупкой раковине женщины всего шума радости не унесу! Конечно, нелепо, что песчаные отмели Вашей души истормошил ураган, Который нечаянно Случайно Подняли Заморозки чужих и северных стран. Июльская женщина, одетая январкой! На лице монограммой глаза блестят. Пусть подъезд нам будет триумфальной аркой, А звоном колоколов зазвеневший взгляд! В темноте колибри папиросы, После января перед июлем нужна вера в май! Бессильно свисло острие вопроса… Прощай, Удалившаяся.

Февраль 1915

Принцип пересекающихся образов

Это я набросал вам тысячи Слов нежных, как пушистые ковры на тахтах, И жду пока сумрак высечет Ваш силуэт на этих коврах. Я жду. Ждет и мрак. Мне смеется. Это я. Только я. И лишь Мое сердце бьется, Юлит и бьется, В мышеловке ребер красная мышь. Ах, из пены каких-то звонков и материй, В засевающих волнах лифта невдруг, Чу! взлетели в сквозняк распахнуться двери, Надушить вашим смехом порог и вокруг. Это я протянул к вам руки большие, Мои длинные руки вперед И вперед, Как вековые Веки Вия, Как копье Свое Дон-Кихот. Вы качнулись и волосы ржавые двинуться Не сумели, застыв, измедузив анфас. Пусть другим это пробило только одиннадцать, Для меня командором шагает двенадцатый час. Разве берег и буря? Уж не слышу ли гром я? Не косою ли молний скошена ночь? Подкатываются волны, как к горлу комья, Нагибается профиль меня изнемочь. Это с бедер купальщиц или с окон стекает? И что это? Дождь? Иль вода? А сквозь мех Этой тьмы две строки ваших губ выступают, И рифмой коварной картавый ваш смех. Этот смех, как духи слишком пряные, льется, Он с тахты. Из-за штор. От ковров. И из ниш. А сердце бьется, Юлит и бьется, В мышеловке ребер умирает мышь.

Сентябрь 1917

Небоскреб образов минус спряженье

Свора слез в подворотне глотки За икры минут проходящий час Сердце без боли — парень без походки, В пепельницу платка окурки глаз. Долго плюс дольше. Фокстерьеру сердца Кружиться, юлиться, вертеться. Волгою мокрый платок В чайнике сердца кипяток. Доменною печью улыбки 140 по Цельсию Обжигать кирпичи моих щек. Мимо перрона шаблона по рельсе Паровоз голоса с вагонами строк. Сквозь обруч рта, сквозь красное О он Красный клоун Язык ранний Тост. В небес голубом стакане Гонококки звезд.

Март 1919

Динамас статики

Б. Эрдману

Стволы стреляют в небо от жары И тишина вся в дырьях криков птичьих. У воздуха веснушки мошкары И робость летних непривычек. Спит солнечный карась вверху, Где пруд в кувшинках облаков и не проточно. И сеет зерна тени в мху Шмель — пестрый почтальон цветочный. Вдали авто сверлит у полдня зуб И полдень запрокинулся неловок… И мыслей муравьи ползут По пням вчерашних недомолвок.

Июль 1919.

Сокольники.

Принцип поэтической грамматики

День минус солнце плюс оба Полюса скрипят проселком веков. Над нами в небе пам-пам пляшет злоба, Где аэро качается в гамаке ветров. Лечь — улицы. Сесть — палисадник. Вскочить — небоскребы до звезд. О, горло! Весенний рассадник Хрипоты и невиданных слез. О, сердце! Какого пророчества Ты ждешь, чтоб вконец устать И каждую вещь по имени-отчеству Вежливо не называть?! Уткнись в мою душу, не ерзай, Наседкой страстей не клохчи И аппаратиком Морзе По ленте вен не стучи! Отдираю леса и доски С памятника завтрашних жить: Со свистком полицейским, как с соской, Обмочившись, осень лежит… Возвращаясь с какого-то пира Минус разум плюс пули солдат, Эти нежные вёсны на крыльях вампира Пролетают глядеть в никуда.

Ноябрь 1918

Принцип обратной темы

Это лужицы светятся нежно и лоско. Это ногти на длинных пальцах Тверской… Я иду и треплет мою прическу Ветер теплой и женской рукой. Ах, как трудно нести колокольчики ваших улыбок И самому не звенеть, На весь мир не звенеть, Не звенеть… Вы остались. Устались, и стаей серебряных рыбок Ваши глаза в ресничную сеть. Только помнится: в окна вползали корни Всё растущей луны между засадами ос. «Ах, как мертвенно золото всех Калифорний Возле россыпи ваших волос!..» Канарейка в углу (как осколок луны) нанизала, Низала Бусы трелей стеклянных на нитку и вдруг Жестким клювом, должно быть, эту нить оборвала, И стекляшки разбились, попадав вокруг. И испуганно прыснули под полом мышки, И взглянувши на капельки ваших грудей, Даже март (этот гадкий, непослушный мальчишка) Спотыкнулся о краткий февраль страстей.

Октябрь 1917

Принцип архитектурного соподчинения

У купца — товаром трещат лабазы, Лишь скидавай засов, покричи пять минут: — Алмазы! Лучшие свежие алмазы! — И покупатели ордой потекут. Девушка дождется лунного часа, Выйдет на площадь, где прохожий чист, И груди, как розовые чаши мяса, Ценителю длительной дрожи продаст. Священник покажется толстый, хороший. На груди с большущим крестом, И у прихожан обменяет на гроши Свое интервью с Христом. Ну а поэту? Кто купит муки, Обмотанные марлей чистейших строк? Он выйдет на площадь, протянет руки, И с голоду подохнет в недолгий срок! Мое сердце не банк увлечений, ошибки И буквы восходят мои на крови. Как на сковородке трепещется рыбка, Так жарится сердце мое на любви! Эй, люди! Монахи, купцы и девицы! Лбом припадаю отошедшему дню, И сердце не успевает биться, А пульс слился в одну трескотню. Но ведь сердце, набухшее болью, дороже Пустого сердца продашь едва ль, И где сыскать таких прохожих, Которые золотом скупили б печаль?! И когда ночью сжимаете в постельке тело ближнее, Иль устаете счастье свое считать, Я выхожу площадями рычать: — Продается сердце неудобное, лишнее! Эй! Кто хочет пудами тоску покупать?!

Январь 1918

Принцип реального параллелизма

От полночи частой и грубой, От бесстыдного бешенства поз, Из души выпадают молочные зубы Наивных томлений, Влюблений И грез. От страстей в полный голос и шепотом, От твоих суеверий, весна. Дни прорастают болезненным опытом, Словно костью зубов прорастает десна. Вы пришли и с последнею, трудною самой Болью взрезали жизнь, точно мудрости зуб, Ничего не помню, не знаю, упрямо Утонувши в прибое мучительных губ. И будущие дни считаю Числом оставшихся с тобой ночей… Не живу… Не пишу… Засыпаю На твоем глубоком плече. И от каждой обиды невнятной Слезами глаза свело. На зубах у души побуревшие пятна. Вместо сердца — сплошное дупло. Изболевшей душе не помогут коронки Из золота. По ночам Ты напрасно готовишь прогнившим зубам Пломбу из ласки звонкой… Жизнь догнивает, чернея зубами. Эти черные пятна — то летит воронье! Знаю: мудрости зуба не вырвать щипцами, Но как сладко его нытье!..

Май 1918

Принцип графического стиха

Когда среди обыденной жизни, Напоминающей днями слова салонной болтовни, Кто-нибудь произнесет (Для того, чтоб посмеяться Или показаться грустным) — Любовь! Эти буквы сливаются во что-то круглое, Отвлеченное, Попахивающее сплетнями. Но все хватаются за него, Как ребенок за мячик. А мне делается не по себе, Нестерпимо радостно. Хотя сердце сжимается, как у рыдающего горло, Хотя вспоминанья впиваются в мозг Холодеющими пальцами умирающего Вцепившегося в убийцу И, застегнутый на все пуговицы спокойствия, Я молчу… Впрочем, кто же не услышит в таком молчании Возгласов, криков, стонов, Если даже воздух золотится огненными знаками препинаний! И не так ли озарялся Христос на кресте, Когда звучало: — Отче наш! Ибо изо всех произносивших это, Только ему было ведомо, Что именно значит такое страшное имя, И того, кого называли окрест понаслышке. Он видел воочию. Так молчу о любви, Потому что знакомые что-то другое Называют любовью (Словно мохнатой гориллой колибри), И хочется долго до самой могилы (И, пожалуй, даже дальше!) О моей настоящей любви Думать без строф, без размера, особенно без рифм. До мудреного просто, другим непонятно. И завидовать, Что не я выдумал это единственное слово: — Любовь

Май 1918

Однохарактерные образы

Спотыкается фитиль керосиновый И сугробом навален чад. Посадить весь мир, как сына бы, На колени свои и качать! Шар земной на оси, как на палочке Жарится шашлык. За окошком намазаны икрою галочьей Бутерброд куполов и стволы. Штопором лунного света точно Откупорены пробки окон из домов. Облегченно, как весною чахоточный, Я мокроту слов В платок стихов. Я ищу в мозговой реторте Ключ от волчка судьбы, А в ушах площадей мозоли натерли Длинным воем телеграфа столбы. Не хромай же, фитиль керосиновый, Не вались сугробом черным чад! Посадить дай мир, как сына бы, На колени к себе и качать.

Июль 1919

Эстетические стансы

Каждый раз Несураз — Ное брякая Я в спальню вкатившийся мотосакош. Плотносложенным дням моя всякая Фраз — А Раз — Разрезательный нож! Я зараз — Ой дымлюся от крика чуть, Весь простой, как соитье машин. Черпаками строчек не выкачать Выгребную яму моей души. Я молюсь на червонную даму игорную, А иконы ношу на слом, И похабную надпись узорную Обращаю в священный псалом. Незастегнутый рот, как штанов прорешка, И когда со лба полночи пот звезды, Башка моя служит ночлежкой Всем паломникам в Иерусалим ерунды. И на утро им грозно я в ухо реву, Что завтра мягчее, чем воск, И тащу продавать на Сухареву В рай билет, мои мышцы и мозг. Вот вы помните: меня вы там встретили, Так кричал, что ходуном верста: — Принимаю в починку любовь, добродетели. Штопаю браки и веру Христа. И работу окончив обличительно тяжкую, После с людьми по душам бесед, Сам себе напоминаю бумажку я, Брошенную в клозет.