Стихотворения и поэмы

Кто даст ответ? Кому поверить? Волною потрясен угрюмой,

Михал не хочет дальше думать.

«Ну, что ты, мать? А ты б присела», — Жене он говорит несмело И ждет сочувствия, надежды.

«Дай руку, милая. Ну, где ж ты?»

И у нее в душе тоска.

Да, песня жизни коротка!

И как не вовремя стихает!

Но Ганна боль перемогает,

А в горле слезы комом, льются,

И давят, жгут, на волю рвутся! «Помру я, Ганна!.. Ой, как жарко!..

До дна свою я выпил чарку!..»

И удивляется Михал:

Не то сказал он, что желал,

Совсем не то… Ну, что ж, пускай!.. «Ты эти думы отгоняй!

Немало люди ведь болели,

Болели годы, не недели,

И сколько случаев таких!

А смерть не уносила их».

Михал с усмешкою кривою Качает тихо головою,

Устало, тяжело вздыхает,

И вновь душа его блуждает Вдали от жизни, а глаза Туманит горькая слеза.

Антоний шумно входит в хату И, сев на лавку возле брата,

Смеется, шутит разудало,

Чтоб как-нибудь развлечь Михала, Надежду добрую подать И думы мрачные прогнать.

«Ну как, Михась? Ты, брат, бодрись! Не падай духом, не клонись!

А день какой! Эх, день хороший! Пройтись теперь бы по пороше!» «Пойти — пойду, да не вернусь!

Пойду туда же, где Петрусь,

В Теребежи — под крест сосновый…» «Ох и чудак ты, право слово!

Так и пошел! Ну, нет, брат, дудки!

Ты брось, Михась, такие шутки! Еще походим мы с сохою,

Еще и над своей землею Ты попотеешь, и немало -

По картам бабка так гадала.

Нет, нет! Пожить придется нам!» Антоний говорит, а сам Душою никнет, холодеет,-

Знать, вправду худо! Смертью веет: Пред нею не захлопнешь дверь!

И дело странное: теперь Любой пустяк, как ни был мал, Особый смысл приобретал:

То куры в хате задурят,

Кудахчут целый час подряд.

Одна ж из них, взмахнув крылом, Вдруг кукарекнет петухом С каким-то бесовским задором;

То где-то в чаще леса ворон Закаркает зловеще, глухо,

А то в трубе завоет вьюга,

Затянет жалобно, пугливо,

Иль закугукает тоскливо По вечерам сова ночная,

В кустах ольховых пролетая, Застонет так, что сердце ноет.

А то собака вдруг завоет.

Все это — вести издалека,

На правду страшную намеки,

Все это неспроста бывает -

Все смерть-старуху закликает.

А ночь придет!.. Эх, ночь-темница, Каких ты ужасов криница!

Глядит в окно и сердце гложет Без отступа… Ой, милый боже!..

В объятьях стужи ледяных Трепещет тонкий серп луны,

На стеклах белит он полотна,

Такой печальный и холодный.

Михал не спит, а боль тупая Растет, под сердце подступает.

Нет ни надежды, ни желаний.

Его померкшее сознанье Все беспокоит, все тревожит.

Ни» спать, ни есть уж он не может. Огонь колышется и пляшет,

Кругом немые тени машут.

Они качаются, трясутся И смехом пустеньким смеются;

То бегать по стенам начнут,

То снова медленно плывут.

Огонь все движется, все скачет… Михал вдруг слышит — кто-то плачет. Иль то бубенчик под дугой Звенит печалью и тоской?

А чьи же очи там блеснули?…

И мысли далеко скакнули В поток просторов и времен,

Где нет границ и нет препон.

Глядит Михал. Нет, что такое?

Он не один, а их уж двое:

Один Михал — больной и сонный, Другой — силач неугомонный.

Один лежит, другой идет,

Идет по лесу без забот,

Веселый, песню распевает,

Того ж, дурной, не замечает,

Что за спиной, за шагом шаг, Крадется страшный, темный враг В каком-то длинном балахоне И водит пальцем по ладони,

Кивнет с усмешкой и чертит, Записывает, ворожит.

Кто он такой? Чего он хочет?

Что он, нагнувшись, там бормочет?

И неприятный запах тленья Пахнул от черного виденья…

И запах ладана исходит…

Так это ж смерть за ним там ходит! Иль это поп?… И все пропало.

Михала и следа не стало.

Куда ж он делся? Где он, где?

Эх, быть беде! Ну, быть. беде!

Ах, нет! Вот он! Он волком стал:

Бежит — испуг его забрал.

Ой, прорубь! Ой! Он — прыг туда,

И понесла его вода.

Конец… В воде он пропадает.

Ушел под лед, а лед сверкает. Взирают, дрогнув, дебри леса.

И вдруг какая-то завеса Под чьей-то страшною рукой, Сближая небеса с землей, Надвинулась суровой мглой.

Михалу стало тяжело,

В груди дыханья не хватает,

А мрак все ниже нависает,

И светлый круг немой пустыни Вот-вот погаснет в тьме-пучине. Михал кричит и в страхе бьется, Чуть-чуть завеса раздается.

Глаза он тяжко размыкает,

В его руке — рука другая.

Он изнемог — теснит дыханье.

Ах, сколько скорби и страданья!

Он просит помощи людей,

Жены, и брата, и детей.

Ведь небо черство, небо глухо И не приклонит к людям уха;

Хоть ты проси, хоть ты моли,

Хоть сердце стонущее вынь,-

Не шевельнешь его твердынь.

Оно далеко от земли,

Оно бесчувственно: немое,

И безответное: пустое.

«Ты узнаешь меня, Михал?»

Он веки тяжкие поднял И на жену уставил взгляд:

«Жена… Спаси меня!.. О, брат… Спаси, спаси!.. Спасайте, детки!..» — И струи слез полынью едкой В глазницах впалых выступают. Михал вздохнул и затихает.

«Ой, свечку, свечку! Умирает!»

Лицо дрожит в последней муке,

На грудь бессильно пали руки. Михал еще раз содрогнулся,

Еще на миг один очнулся,

Как будто что припоминая…

Он дышит, но дыханья мало,

И вдруг ему все ясно стало.

«Антось… Родной мой… Жить кончаю! Я весь сгорел, брат… Умираю.

Веди хозяйство… сам, один,

Как брат родной, как лучший сын… Бог не судил мне видеть воли,

Свой хлеб посеять не позволил.

Земля… земля… люби родную.