Стихотворения и поэмы

чтоб, радуя народ игрой всегдашней, сверкали строфы, как глаза, в веках!» Умолк поэт. И день над кровлей башни склонился в холодеющих лучах. И смотрит на темнеющие пашни поэт в густых, как иней, сединах. Поэт проснулся. С кровли голубь-вестник навстречу временам летит с письмом. Старик подзорною трубою песни следит за быстрым вестника крылом. И из оконца, дряхлый, темнолицый, он вниз глядит, подобно сироте. Осенний день в деревне веселится, как грузный дядя средь гурьбы детей. Довольством нашим добрый день утешен. Он сыплет зерна щедрою рукой, скользит лучом по белым азарпешам и листья, словно мысли, вводит в строй; колеблет рощ багряные наряды и почву винным запахом поит, как искру, зажигает плод граната, сады полками яблок полонит. Стол для крестьян в хоромах накрывает, не видно жалких хижин бедняков, отчизны голос с севера взывает, и Картли откликается на зов. Храм Алавердский погрузился в холод, лишь он напоминал бы о былом… Из будущего возвратился голубь, и перышка былого нет на нем. И у вина, наполнившего чаши, приятнее, чем прежде, вкус и цвет. Дол Алазанский осенью украшен, и новый почерк на страницах лет. Везде веселье порождает песню. Плоды обильны, радостны труды, и невод солнца с высоты небесной, блистая, упадает на сады. И мир не тот, каким он был когда-то, и век иной повсюду утвержден, здесь век семнадцатый на век двадцатый глядит — и он, старейший, поражен. Седой поэт глядит на дол и горы, пьет воду конь, волна шумит, свежа. Из чащи выбежал олень Важа, и встали в ряд на берегах Иори всей Грузии певцы, как сторожа. И вот к нему стихи как стрелы мчатся — крестьянских песен вешняя гроза, гремит за нею следом Чавчавадзе, и эхом отзываются леса. И позабыли все, что царь был в Греми, лишь песня над могилою цветет. О, Греми строфы оживляет время и, как мечи, потомкам отдает. «Из тех, кто населяет склоны эти, властителя не вспомнит ни один. Мой дом исчез, а за чертой столетий поэзия дарит — не властелин!» Стих падает подзорною трубою из ослабевших старых рук. И вот он, прошумев сквозь годы над землею, в простом саду крестьянском упадет. И со стиха обдует пыль крестьянин, потом посмотрит сквозь него на свет, и столь привычный воздух будет странен, совсем другим покажется сосед. Крестьянин скажет: «Так в то время злое слагали песнь про горестную жизнь». Как сокола, погладит стих рукою и вновь научит подыматься ввысь. И снова Теймураз невольно дрогнет, сражен своим же собственным стихом, задернет занавес, захлопнет окна в своем покое темном и глухом. Ключ трижды повернет в двери тяжелой… И складками знамен совьются долы, века щитами башню заградят. Опять колхозники толпой веселой идут снимать созревший виноград. 1935

58. Вардзийский зодчий. Перевод Н. Заболоцкого

Позабытым в веках фолиантом эти двери висят над горой. Всё здесь дышит умом и талантом, и долина блистает Курой. Вечерело. На древние своды я смотрел, не смыкая очей. По уступам, как вешние воды, прокатилась громада камней. Сотни глаз отворив молчаливо, надо мною зияла скала. Чудо чудное, дивное диво — всю округу она стерегла. Я подумал: «Сколь надо усилий, чтоб построить подобную дверь! Как здесь имя твое возносили, славный мастер, забытый теперь!» И тогда я представил, как в келье ты цедил из кувшина вино, как бродил с подмастерьем в ущелье, объясняя, сколь чудно оно. Как измерил ты скалы и горы, вдохновенной мечтою томим, как скалистые эти просторы изукрасил твореньем своим. Лоно скал укрепив колоннадой, ты чертоги воздвиг в глубине и четыреста глаз над громадой прорубил в каменистой стене. Может быть, и поныне, мечтая, посещаешь ты каменный зал. Сила духа твоя молодая здесь столкнулась с твердынею скал. Я смотрю: как строка Руставели, блещет светлый вардзийский родник. Чую сердцем, как в каменном теле ты подобьем чертога возник. Как вместилось столь дивное чудо в древний круг ограниченных дней? У кого появилась, откуда мысль, проникшая в тело камней? И томит мое сердце утрата — позабытое имя твое. Лишь Кура тебя знала когда-то, но безмолвно теченье ее. Не к лицу тебе, мастер, забвенье! Сквозь ушедшие в вечность года не тебя ли мое поколенье призывает в столетье труда?