Стихотворения и поэмы

Правда идеи стала в «Итальянце» правдой человеческого характера. Поэтому стихотворение и пришло таким коротким и верным путем от поэта к людям, от сердца — к сердцу.

Что же это за характер? Почему он нас пленяет?.. Среди хороших и разных стихотворений советских поэтов, исполненных гневного пафоса, вдруг раздался голос тихий, душевный и — удивленный… В стихотворении звучит именно интонация горестного удивления: ведь все могло, все должно было быть иначе! Если, конечно, жить по законам человечности. Вот почему поначалу герой обращает к врагу не гнев, а грустно-недоумевающие вопросы:

Молодой уроженец Неаполя! Что оставил в России ты на поле? Почему ты не мог быть счастливым Над родным знаменитым заливом?

Прийти к другому человеку, народу можно только для добра, — больше незачем!

Мы, конечно, вспоминаем хлопца из «Гренады», его как будто странную «испанскую грусть». Родственный хлопцу характер лирического героя в «Итальянце» близок «Гренаде» и своей милой наивностью, мечтательностью. Неожиданно, но эмоционально точно звучит: «Как я грезил на волжском приволье хоть разок прокатиться в гондоле!», «Так мечтал о вулкане далеком!». И не утверждается ли здесь то же, что и в «Гренаде», чувство интернационального братства, оскорбленное захватчиками и их наймитами?

Вместе с уважением к чужим народам живет в герое и национальная гордость. Никогда это чувство не переходит в кичливость, но и не превращается в самоуничижение:

Здесь я выстрелил! Здесь, где родился, Где собой и друзьями гордился, Где былины о наших народах Никогда не звучат в переводах.

Начиная с этих строк стихотворение меняет свою тональность. Исчезает интонация раздумья. Ломаются большие стихотворные периоды, реже совпадают строка и фраза. В стихотворение вторглись фразы и слова короткие, сбивающие ненужную теперь плавность ритма: «Здесь я выстрелил! Здесь, где родился…», «Нет! Тебя привезли в эшелоне…». Соседство замедленного и стремительного темпа в движении самого стиха усиливает драматизм звучания «Итальянца».

Героическую и трагическую эпопею панфиловцев и Лизы Чайкиной Светлов пережил особенно остро. Он не мог отказаться от желания воссоздать конкретных героев, которые жили рядом, погибли за свободу родины, перед которыми склоняли головы. Светлов возложил эту задачу на лирическую поэму — такую, где лирика живет не только в отступлениях, но влияет и на характеры героев, и на композицию, проникает в сюжет. (В этом смысле поэту пригодился опыт «Хлеба».) И никто не упрекнет поэта за отсутствие последовательности в хронологии событий, за то, что на героев он смотрит чаще всего через увеличительное стекло своей любви, своих заветных идеалов.

Комсомол! Это слово давно Произносится мной нараспев, Это — партии ранний посев, ВКП золотое зерно… Коммунист! Комсомолец! Боец! Нам назад отступать не дано! И тогда двадцать восемь сердец Застучали как сердце одно.

В пафосно-элегическом ключе написано более половины глав поэмы «Двадцать восемь».

Это — лучшие ее строки.

Главы же, воссоздающие события, происшедшие на разъезде Дубосеково, — много бледнее. Конкретная определенность черт героев, поступков, места действия и т. д. вступает в противоречие с лирическим пафосом. Он гаснет, и от лирики остается только ее форма: герой существует не сам по себе, а его характеризует автор. Но как?

Сознав, что сделал всё, что мог, Спокойно, как всегда, как давеча, Недавно Добробабин лег, — Так смерть нашла Иван Евстафьича…

Это сухо, описательно.

…Вставай, фантазия моя, На пост разъезда Дубосеково —

говорит Светлов в «Двадцати восьми». Но этот «приказ», выполненный в лирических строфах, не осуществлен там, где герои действуют как конкретные люди.

Всего на два месяца позже «Двадцати восьми» закончил Светлов поэму о Лизе Чайкиной, но, очевидно почувствовав недостатки первой поэмы, он отказался от попыток воссоздать конкретные черты облика и жизни героини.

Поэт романтическим светом освещает картины жизни погибшей партизанки. Повествование о школьных годах девушки, о ее вступлении в комсомол, о работе в сельской библиотеке, а потом о внешне незаметных делах — обходах деревень Лизой Чайкиной, связной партизан, — чаще всего сопровождается горестным лирико-романтическим аккомпанементом. Это — пейзажный мотив плачущих берез, трогательные обращения поэта к героине, раздумья о ее несбывшейся жизни, скорбные ноты народного плача. Поэт подарил Лизе весь жар и остроту своих чувств, умение глубоко видеть, замечать в малом большое. И хорошо, что он чаще передает думы своей героини, не заставляя ее говорить. Образ лишен чрезмерной «плоти»: мы не замечаем, как мысли героини или строки повествования переходят в размышления автора:

И Лиза среди комсомольцев других Сидела и не шевельнулась ни разу, И, словно незабываемый стих, Звучала в ушах ее каждая фраза. …О, первый мой ранний приход в Комсомол, Военный порядок неприбранных комнат!.. Куда бы мой возраст меня ни довел — Я буду, я буду, я буду вас помнить!

Словесные образы, характеризующие Лизу, лирически теплы, душевны («деревенская девочка», «милое, родное лицо», «мелкие шажки»), большую роль в поэме играет подтекст.

Лирический склад — особенность поэм не одного Светлова. Критики отмечали, что накал чувств, глубина переживаний поэтов в годы Отечественной войны обращали их к лирике, и даже поэма о героях становилась лирическим эпосом [6] . Но, посвященная героям реально существовавшим, поэма должна была рассказать о жизни и смерти этого человека. Эта особенность сближает поэмы Светлова с «Зоей» Алигер и «Сыном» Антокольского. Подобно «Двадцати восьми», поэма «Зоя» отчетливо двустильна. Проникновенны, горьки и величавы строки второй ее части — реквием погибшей партизанке; героиня приравнена к бессмертным, навеки запечатленным в искусстве героям. Первая же часть, посвященная детству Зои, — затянута, описательна, рационалистична.

6

Л. М. Поляк, Лирический эпос Великой Отечественной войны. — «Знамя», 1943, № 8–9.

В поэме Антокольского тоже существуют два стилистических потока: плач о гибели единственного сына — Сына Родины — и рассказ о юности Володи Антокольского, о его интересах, склонностях. По здесь оба потока удачно совместились, слились.

Интересно, что даже самая последовательно эпическая поэма тех лет — «Василий Теркин» А. Твардовского (здесь есть саморазвивающийся сюжет, объективный образ героя) — насыщена лирикой.

На совещании работников искусств в 1942 году И. Эренбург сказал: «Надо думать не о том, что дала война писателю, а о том, что дал писатель войне». Это, конечно, верно. Но и Великая Отечественная война очень сильно (а иногда решающим образом) повлияла на творчество советских писателей.

Война стала личным опытом Светлова, его искусства. Немало ценного, необходимого солдату поэт создал в эти дни. Но война отразилась и на последующем творчестве поэта.

4

Эпоха, наступившая после Великой Отечественной войны, сложная. Ее определили чувство всенародной гордости победой, одержанной над фашизмом, усилия восстановить разрушения, оставленные войной.

Светлов почувствовал потребность народа осмыслить пережитое и настоящее, а значит — и будущее. К этому толкал его и собственный — такой богатый — опыт. Из общественных потребностей, которые были остро личными, и выросла послевоенная поэзия Светлова — поэзия философская, — новый, яркий взлет его искусства. Такого Светлова — размышляющего о жизни, о связи времен, об истории, о человеческом призвании и счастье — мы еще не знали (хотя он, как увидим, все тот же).