Стихотворения и поэмы

36. ВЕСЕННЕЕ УТРО

Весеннее небо, качаясь как плот, Плывет, наши крыши узоря, Но летчик торопится в дальний полет, В просторы полярного моря. Республика! Даль голуба и светла До края, до тихого вира, И ветер качает твои вымпела Над шаткими волнами мира. Стоят под ружьем боевые полки, О полночь заседланы кони, Для встречного боя готовы штыки И сабли для конной погони. От низких заливов, от сумрачных гор, От сосен, пригнувшихся утло, Выходит на пепельно-серый простор Зырянское желтое утро. Но в северорусский дорожный ландшафт До края, до тихого вира, Врываются отсветы штолен и шахт, Линейная музыка мира. И снова с далеких сибирских морей В тяжелые волжские воды За юностью, что ли, за песней моей Идут невозвратные годы. 1927

37–38. ИЗ ПОЭМЫ «КАРТОНАЖНАЯ АМЕРИКА»

1. ПРОЛОГ ПОЛЕМИЧЕСКИЙ

Брату-писателю

Изнемогая от пыльных странствий, Ты шлешь по-персидскому пестрый сплав С полустанка первой главы — до станции Кончающих замысел утлых глав. Строку к строке подгоняя ровненько, Глаза, как две гайки, ввинтивши в даль, Ты думаешь: выйдет нескверная хроника В жанре, которым владел Стендаль. Ее занимательность неоспорима: На каждой странице потеет чарльстон. Любовная встреча в глуши Нарыма В наборе прошла не одним листом. А в этот абрис искусно вчерчен Не только оттенок гусиных век — Раскраска манто тороватых женщин И даже чулок их лимонный цвет. Ты повеселел, вытирая пот, Герои идут, мельчась, В искусном романе, сделанном под Романов старинных вязь. И даже пейзаж — художественности для С оттенком таким — сиреневым, В котором раскрашена последняя тля, Как льговское небо Тургеневым. Но — всё же — врагом ты меня не зови, Над темой моей не смейся — Я тоже пускаю стихи свои В большое твое семейство. А если пейзаж не совсем хорош И скажет читатель: «Полноте», — То ты мне поможешь и всё приберешь В поэме, как в пыльной комнате. <1928>

2. ПРОЛОГ РОМАНТИЧЕСКИЙ

Снова старый разгон и романтика. Потянуло жасмином с полей. Это ты грохотала, Атлантика, Целый год за кормой кораблей. Эти сумерки старого мира, Эти синие отсветы дня — Как глухие шаги конвоира, Что на пытку выводит меня. Всё мне чудятся дикие казни, Небывалые мысли досель, Мое тело, что скошено навзничь, Заметают снега и метель. Подымается синяя падымь, Невозвратная музыка дня, Ты за первым прошла листопадом В эту мгу, не узнавши меня. Но покуда и ветер дощатый Стал товарищем мне молодым, И скользит по ночам розоватый Над Атлантикой пепел и дым. Руку в руку, друзья, о которых В эту ночь мои песни прошли На перебранных легких просторах Заповеданной вьюгам земли. И проходят валы океана, Мои песни поют шкипера — Здесь почти что начало романа, Осторожная проба пера. Это молодость шутит и кружит, Это ливень бросается с гор Перед дулом отверженных ружей, Наведенных на сердце в упор. <1928>

39. ПОЛЮС

Географ и естествоиспытатель, Как и сейчас, в далекие года, Туда, где льды застыли на закате, Тебя ведет Полярная звезда. И Южный Крест восходит в синем дыме, — Полмира он по сумеркам берет. Но есть ли что еще неотвратимей Движения гипотезы вперед? Она идет во мглу лабораторий, Качая молний желтые шары, Она идет, и на глухом просторе Гипотенузой срезаны миры. Мир, как он есть, с его непостоянством, Большой, как шум средневековых орд, — Трехмерным он качается пространством Над колбами и смутою реторт. Материков меняя очертанья, Мешая ветви корабельных рощ, Трансокеанский лепет мирозданья Ведет тебя в арктическую ночь. Но сквозь сиянье разноцветных полос, Почти срезая тени кораблей, Перед тобою раскололся полюс На сотни тысяч ледяных полей. И вот уже от края и до края Свирепый ветер странствует у нас, Тот самый, что ты видел, умирая, Который я увижу в смертный час. Природа, ты еще не в нашей власти, Зеленый шум нас замертво берет, Но жарче нет и быть не может страсти, Чем эта страсть, влекущая вперед. 1928

40. ПРОБЕГ

Рассвет, не в меру желт и рыж, Померкши на окошках, Качает сотни длинных лыж На беговых дорожках. Как карусель, бегут холмы, Земля проходит утло, И вот уже поет калмык, Качает сосны утро. И парень в кепке расписной, В зелено-белой майке, Подветренною стороной Летит подобно чайке. Ему уж нет пути назад, Тропинки вспять не сдвинешь, Его глаза слепит азарт, В зрачках мельчится финиш. Так мне лететь сквозь гарь и дым, Скользить привычным бегом, Раскосым, вечно молодым, Слегка примятым снегом. <1929>, 1937

41. ВЧК

Над путями любого простора Вновь идет, потрясая века, Побеждающий годы раздора, Нестихающий гром ВЧК. Разве ты этой песни не знала? Там республика строит полки. Там проходят столы Трибунала. Моросят на рассвете штыки. Самый дальний, неведомый правнук! По-другому деля бытие, Побеждали мы в битвах неравных Во бессмертное имя твое. Над вечерней густой синевою Всё пылает пожар золотой. Войско юности ходит Москвою. На Лубянке стоит часовой. Враг ли прячется в злобном бесчинстве Иль кипит мятежами земля,— Твердой поступью входит Дзержинский В стародавние зданья Кремля. 1929, 1937

42. «Семнадцатилетние мальчики…»

Семнадцатилетние мальчики, Вы запомнили пули и топот, Те дороги, которые юность, Как дружную песню, вели, В полуночных разведках, В перестрелках накопленный опыт И вечерние дали Завещанной вьюгам земли. Знаю, в Смольном тогда Вы стояли в ночном карауле, И Ильич, улыбаясь, Встречал из-за Нарвской ребят. Наша юность прошла, Эти годы давно промелькнули, Но они посейчас В нашем сердце немолчно гудят. Вместе с нами росли И деревья высокого сада, Мы не знали тоски, Но кипело волненье в крови… Вечерами теснятся дожди, На рассвете приходит прохлада. Поколение наше, Ты меня трубачом назови. Барабанщиком ставь В ряд большого пехотного строя. Я учу тебя песням, Выдай на руки нынче ж ружье, Чтобы вместе с тобой На просторы грядущего боя На октябрьской заре Пробивалося сердце мое. То — совсем поутру, То — в двенадцать часов пополуночи, Проходя по путям, Под раскаты грохочущих труб, Я опять узнаю Тех, которые больше не юноши,— Мужская упрямая складка Легла возле губ. Я их вновь узнаю Среди сабель и пик эскадронов, В тихом дне типографий И в сумраке угольных шахт, Прохожу торопясь, Только за плечи запросто тронув, Как в походном строю, По команде ровняя свой шаг. Сразу буря берет нас И снова выносит на берег Пятилетки, труда И заводских ударных бригад. Поколение наше Берет все барьеры Америк, Сто дорог впереди, Ни одной не осталось назад. Но, ровесники бури, Сыновья трудового народа, Если грянет война И в полях заклубится метель, Мы готовы опять К перестрелкам большого похода, Мы начистим штыки И привычно скатаем шинель. 1929

43. СЕНТЯБРЬ 1917 ГОДА

Провинциальных адвокатов сон И журналистов домыслы слепые: В парламентский высокопарный сонм Должна вступить торжественно Россия. И в чехарде страстей и министерств, Эсеровских, кадетских, беспартийных, Рассвет глухие заводи отверз И тихий гром кружился на куртинах. Еще фронты, братаяся и мучась, Летят вперед, и даже сводки те ж, Но решена демократии участь, И генеральский рушится мятеж. Над митингом, Где черный ворон каркал, Лишь пропуск «Буря» Можно пронести, Трамвайного заброшенного парка Перекрестились за полночь пути. А вечерами в полотняном цирке Ораторы о мире говорят, И по рядам мелькают бескозырки, Солдатские фуражки шелестят. Фронты гремят, — утрами золотыми Еще идут дозоры вдоль траншей, Но реет имя Ленина над ними И с каждым днем становится родней. И давний месяц в памяти не стерся: Тогда один, в холодной тишине, Среди гранитных улиц Гельсингфорса Скрывался Ленин в финской стороне. Но город тот с широкими прудами, Скалистый берег с дикой крутизной, Где без вестей томился он ночами, Ему казался каторгой немой. И падают в ненастный день осенний, Как листья с лип, листки календарей, И каждый день друзей торопит Ленин: «Настанет час — и в Выборг поскорей…» Там по утрам поют дожди косые И веет ветер с ладожских полей, Там брезжат зори ранние России, — Ее цвета на реях кораблей. Не торопясь, ночь патрули расставила. Огни в лесах предчувствием томят. Перк-Ярви, Мустамяки, Райвола — И по озерам — путь на Петроград. Он улыбался: кончится невзгода, Немного дней — и пройдена черта. ………………………………… Тогда сентябрь семнадцатого года Рядил сады в багряные цвета. 1929, 1939

44. ПАРОХОД

Зеленая пена Кипит под винтом, И мы по заливу Неспешно плывем Туда, где огни Отдаленного форта Встают за оградой Военного порта, Где реял бушлатами Синий прибой, Где умер за волю Матрос молодой. Там ходит по взморью Теперь пароход, Гудит он, как будто бы Друга зовет. Тому пароходу Большому давно Матроса погибшего Имя дано. 1929

45. НАДПИСЬ НА КНИГЕ

Ведь я из первых, кто, свирепость Стихии взорванной познав, По капле пью заводский эпос, Заветный выговор застав. И с песнею, с родной заставой Сдружились дальние края, — Матлота выморочной славой Проходит молодость моя. Она беглянкой светло-русой Кадриль ведет, оторопев. Иду за ней, иду, чтоб слушать Неумолкаемый напев! 1929, 1939

46. СТАРАЯ МОСКВА

Переулки с Арбата к Пречистенке. Сонный ястреб ударил крылом. Там бродяги слонялись и странники И мусолили карты в три листика, Пахли веником старым предбанники, Ползаставы сносили на слом, И шатала давнишняя мистика Эти темные сны о былом. Старый быт, над проулками реющий, Тупики в невозвратную рань. По базарам лабазы с крупчаткою, А в трактирах напев канареечный. Странник песенку выведет шаткую Про старинную Тьмутаракань На просторы зари вечереющей, Где подрамники греет герань. Вот густая, хмельная, морозная, Небывалая та тишина. Ночь пройдет, как упряжка порожняя, Звезды высыплет мельче пшена. Но в томлении пламени ярого Белым полымем тучи слепят, Стынет бунта крестьянского зарево, На рассветах усадьбы горят. Песни тешили чистым наречьем, Горько плакали в снег бубенцы, У дворов постоялых, при звездах, Вербы горбили узкие плечи, А на ярмарках в тихих уездах Будоражили тишь пришлецы,— По лабазному Замоскворечью Бородатые встали купцы. Лодки правят на горестный берег, По делянкам раскат топора. По-особому родину мерит Миллионщиков новых пора, — Да опять тупики, пересадки, Переправы над сонной рекой, А в кривых переулках отряды, Комиссары, скатавшие скатки, Своеволию юности рады, Славя город пылающий свой, Поведут броневые площадки По сарматской равнине ночной. А в снегах разметалась Таганка. На мосту краснофлотский дозор. Коминтерна ночная стоянка — Отплывающий в море линкор. Сосны к западу клонятся утло, Но, для грома и славы восстав, Отшвартуют в бессмертное утро Все шестнадцать московских застав. 1930, 1939