Стихотворения и поэмы

58. «Старый сон мою пытает душу…»

Старый сон мою пытает душу, Ночь в саду сырою вешкой бьет, — Спят просторы ста морей, и суша, И тяжелый стан озерных вод. Жизнь идет — и всё уносят годы, Тяготят и тихо старят сны. Полые, взметнувшиеся воды, Дни моей неведомой весны. Только разве памяти не стало Помянуть минувшее добром? Молния мне сердце рассекала, И катил ко мне лафеты гром. На полянах поднимались травы, Судорогой сердце мне свело. По степям форштадты и заставы Небывалым снегом замело. А от снега волосы седеют, Редечка-ломтиха не горька, Облака пролетные желтеют, Как разводы твоего платка. 1931

59. «Искатели таинственных цветов…»

Искатели таинственных цветов, Не вписанных в тома энциклопедий, Во снах мы видим чашечки из меди, Тычинки из литого серебра, Ночных цветов зазубренные тени. Мы видим сны, и сотни поездов, Товаро-пассажирских и почтовых, Всегда служить ботанике готовых, Спешат к лесам, где бурые медведи, К озерам, где разрезана жара Грудными плавниками осетра, Где волны моют белые ступени. А жизнь пройдет по сотням переправ, По мхам болот и по распутьям сопок, Чтоб из безвестных человеку трав Могли родиться каучук и хлопок. 1931

60. «Ты в светлые воды в то утро смотрелась…»

Ты в светлые воды в то утро смотрелась, Сквозным отражением плыли леса, И пламенем черным заря разгорелась, И горькая сразу легла полоса. Пусть годы проходят, — спокойная зрелость Уже заглянула, туманясь, в глаза. Пора расставанья — в холодной невзгоде, В минуту последнюю только взглянуть На лодку, что пляшет в родном ледоходе, На пламя костра и на брошенный путь, — Как лебедь на взлете, шумит половодье, И тлеет в разводьях зеленая муть. Услышать твой голос — на брошенных пожнях, На злом ледоплаве, в разливе зари,— Предвестьем разлуки и странствий тревожных Недаром казалось мне время любви. Неужто в горах, на распутьях дорожных Померкнут печальные звезды твои? Сады расцветут, — от трезвона черемух Проснется до света твоя сторона, Но встретит меня дымных гор окоёмок, — И там в половодье шумит тишина, И там, по названьям цветов незнакомых, Узнаю безвестных друзей имена. Так! Быть однолюбом, не помнить невзгоды, В заветную пору, в медвяных краях Увидеть высот заповедные своды, Окликнуть тебя — и услышать в горах, Как ты отзовешься сквозь версты и годы — Любовь, победившая горе и страх! 1932

61. «В цветах запоздалых нескошенный луг…»

В цветах запоздалых нескошенный луг, Снопы выгорают на ниве, Ты песню печальную вспомнила вдруг, Предсмертную песню об иве. Загадочна песня и странно-дика, Бегут по раздолью обрывы, Крылом лебединым мелькнула рука Над веткой загубленной ивы. Ты хочешь понять ее, смысл ее, И муки ее, и надрывы, О, как отразилось навек бытие В значеньи Шекспировой ивы! Ведь ветка прообразом жизни была В ее нескончаемой силе, И вот почему так печально-светла Прощальная песня об иве. Ведь ива от веку считалась людьми Живучей, упорной, счастливой, — И вот почему так рыдала, пойми: Ведь с жизнью прощалась, не с ивой… 1932

62. «Как ты в жизнь входила?..»

Как ты в жизнь входила? Весело? Легко? Иль тоска бродила Где-то глубоко? Или просто — в светлом Платьице своем Шла ты вместе с ветром, С песней о родном, С зорькой золотою На большой реке, С ивовой простою Веткою в руке? 1932

63. «Мы в зеркало ручья глядимся…»

Мы в зеркало ручья глядимся. Вдали зарницы на лугу. Лишь в целостном его единстве Я облик полдня сберегу. Он здесь во всем — в очарованье Лесов и скошенных полей, И в чистом, медленном дыханье Суровой спутницы моей, И в том стихе, что будет сложен, — И он в единстве том живет — Как это зарево тревожен И светел светом этих вод. 1932

64. «Я жалобу всегда скрывал…»

Я жалобу всегда скрывал — Мужское, властное начало Мне вслух грустить не позволяло, И, стиснув зубы, я страдал. Так почему ж сейчас слеза Какой-то странною напастью От полноты земного счастья Туманит медленно глаза? 1932

65. «Ты светла, словно солнцем ты вымылась…»

Ты светла, словно солнцем ты вымылась, Где пройдешь — словно теплится свет. Тонкой веткой дорожная жимолость На заре тебе машет вослед. 1932

66. «Ты спросила меня, как зовется…»

Ты спросила меня, как зовется Та звезда, — я не помнил, не знал, Я в наплыве небесного воска Глубь зрачков твоих ясных искал. Знаю, там, в высоте, за оленем Проскакал беспощадный стрелок. Если б я неизбежным веленьем В высоту сразу ринуться б смог, Ты звезде мое имя дала бы, До утра выходила смотреть Над обрывом, где финские лайбы Тянут к берегу редкую сеть. И тогда не страшила б разлука, Не томил наступающий день, — Может, всё мое счастье, вся мука — Этот скачущий звездный олень. 1932

67. ДУБ

Грозой расколот дуб огромный, Она прошла, испепеля Весь край той ветки, темной-темной, Чуть ноздреватой, как земля. Остался след в долине этой Мелькнувшей молнии былой, И пахнет воздух разогретый Прогорклой северной смолой. А где же молния? Сияньем Уже вдали слепит она… Пусть ты ушла, — а всё дыханьем Твоим душа обожжена. 1932

68. «Море разделившая зарница…»

Море разделившая зарница Зажигает реи кораблей… Хочешь, расскажу я про синицу Сказку самых ранних, детских дней? Та синица за море ходила, За морями города зажгла… Как я ей завидовал, и сила В этой сказке дедовской была. «Да какая ж это вот синица?» — Спрашивал у взрослых я не раз… Увидал — безропотная птица, А гляди ж, какой о ней рассказ… 1932

69. «Как темная даль беспредельна была…»

Как темная даль беспредельна была… Вновь слышу твой медленный голос, — Кубанская шапка с размаху легла На русый седеющий волос. Упрямые губы всё шепчут свое, А сердце по морю тоскует, По лесу, где ночью кричит воронье И белая вьюга колдует. Так началось наше знакомство с того, Что взводы сверкнули штыками. На улице дымной — снегов торжество. Высокое небо над нами. В извозчичьи сани мы сели. Москва Вся в оползнях зеленокрылых. Какие тогда говорили слова — Пожалуй, я вспомнить не в силах. А щеки мороз одичалый дерет, Сквозь зубы два слова процедим — И снова в пролет Триумфальных ворот На низеньких саночках едем. Фофан с толокном да Иван с волокном, А вьюга-разлучница пляшет… В ту ночь непогода шумит под окном, Широкими крыльями машет. Последняя ночь в деревянной Москве. Ночные луженые своды. В коротком раструбе, как в злом рукаве, Грустят москворецкие воды. Нас время разводит, нас годы трясут, Давно мы с тобою седеем, Но диких степей молодую красу Вовеки забыть не посмеем. Ты был комиссаром — и вел наш отряд. Я был ординарцем веселым. Флажки золотые на солнце горят По вольным станицам и селам. 1933