Стихотворения и поэмы

22. СКАЗКА

Сказка твердила, Что мимо заветных гор Убегает дорога На самый безвестный север. Горят облака, Якуты с тунгусами жгут костры, А потом и они пропадают В зеленой да синей пустоши. Там живут староверы, У них, во скитах больших, Пляшут медвежата, Испивши хмельного зелия. А селенье стоит на столбах Посреди болот, И оленьи следы Вплоть до самого моря синего. Не пробиться туда, Не пройти никому в ночи, В омутах речных Там горбатые пляшут окуни, А в волне стрежневой, По теченью великих рек, Желтоватое брюхо Купают всё лето стерляди. А начало той сказки Повелось из грозовых дней. Был казак молодой, И ушел он на север некогда, Повстречал он в пути, У распутья сибирских рек, За сосновыми падями, Уходившего к морю странника. «Ты откуда идешь, Где корабль души твоей?» — Вопрошает его Тихий странник В лаптях с оборником. «Из-за Дона бежал я, От царевых слуг-воевод, От купцов вороватых, А зовут меня Бахтиаровым. Покусих же ся аз. Многогрешный и тихий сын, От мирской отойти Кратковременной суетной прелести, Здеся-де земли все вольные, И ко пролитью дождей Дыму и смраду из туч Испокон веков не видано». Вот и с той-то поры Будто всё началося там. Словно с маслом вода, Не смешалась со лжою истина. Там над кедрами солнце Пылает и день и ночь, По заветным тропам Бахтиарова ходят правнуки. ………………………… Как, бывало, метель Заметет по тайге пути, К слюдяному окну Прислонившись лицом обветренным, Говорил мне старик, Как пройти в отдаленный скит. Только годы прошли, Я забыл про былые россказни, И порой лишь приснится Старинный дремучий сон, Слюдяное оконце И первая дума детская. 1938

23. ЖЮЛЬ ВЕРН

Я книгу твою запомнил Про звездный чужой простор. Где вьется в сияньи молний Кондор Скалистых гор. Я тех берегов не видывал. Гремела в ночи труба. О, как я тебе завидовал, Неведомая судьба! И снилась мне ширь заката, По рваным снастям ползу, Срезаю концы каната, Костры стерегу в лесу. Не зная в пути преграды, Орел в облака зовет. Грустят на заре громады У края Великих Вод. Как яростен рев гортанный, А берег земли высок! Но встретился друг нежданный, Волшебный лесной стрелок. Не видно в лесах рассвета. По джунглям слоны бегут. В тугих парусах корвета Все ветры земли ревут. Звенящая в ливнях пестрых, Как факел луна горит. Плывем на безвестный остров, Где сердце земли стучит. За то, что ты сделал краше Страницами дерзких книг Холодное детство наше, — Спасибо тебе, старик. 1937

24. ОФЕНЯ

По деревням ходил тогда офеня, Игнатий Ломов, в старом зипуне. В своеобычной нашей стороне Он был лошадник и знаток оленей. В престольный праздник зимнего Миколы В больших бараках пляшут или пьют. Бывало, песни девушки поют, И пляшет он, беспечный и веселый. Свои лубки показывал он мне, И весел был кошель его лубочный, Где русский снег в дремучей вышине Раскрашен яркой выдумкой восточной. И вот в бараке нищем иногда Такой лубок трескучая лучина Вдруг освещала, — кралась паутина Туда, где стынет черная вода. И мы смеялись; в месте нежилом, Где так томило долгое ненастье, С ним приходила песня о былом И тайный сон о славе и о счастье. Уехал раз он — больше не пришел. Напрасно мы его всё лето ждали И письма слали в край далеких сел, На короля трефового гадали. И только бедной памятью о нем В чужих домах лубки его остались… Где он теперь, неведомый скиталец? В каком краю его веселый дом? 1937

25. «Мне часто снятся на рассветах синих…»

Мне часто снятся на рассветах синих В ущельях гор заветные места,— Белокопытник и лесной ожинник Бегут по склонам горного хребта. Всё дальше в ночь, и вот не слышно шума, — Увижу вдруг верховья горных рек, Где подо льдом шумит вода угрюмо И, словно зверь, к весне линяет снег. Сасыл-сасы, якутских коней ржанье, Тоскующих по родине лесной, Немолчное сплошных снегов блистанье, Глухая ночь осады ледяной. Мне часто снится вечер, крыша дома, Холодный свет большие звезды льют, И про отряд якутского ревкома Былинники скуластые поют. Придет пора, увижу край тот снова, Тогда мечта исполнится одна: Расскажут мне про старость Кунгушова, Про молодость Ивана Лукина. 1934

26. «Медвежий охотник Микита Нечаев…»

Медвежий охотник Микита Нечаев Просыпается ночью на широкой реке, — Привязанный к пихте шитик качает, Тысячи звезд горят вдалеке. Кто там кричит на озерах дальних? Птица ль какая? Иль зверь большой? Стонет ли снова медведь-печальник, Берег заветный томя тоской? Горбясь, кричит над обрывом птица, Хлопает крыльями, суетясь. Что в эту звездную ночь приснится? Тысячи верст разделяют нас. Старый мой друг, золотой приятель, Там, где бежит по камням поток, В соснах, что спят за болотной гатью, Нежно шипит глухариный ток. Вечно я сердцем моим с тобою, Снова я руки к тебе простер,— Теплится ль там, за рекой большою, В детстве покинутый твой костер? 1935

27. ЗАПЕВКА

Пролетали города, Пулями клейменные, Тем ли жизнь моя горда, Тем ли жгут мои года, Братья поименные? Пролетали по краям Стриженные бобриком, Умирали по морям, Погибали по горам, Под залетным облаком. Пили водку на меду, На густом настое, Но гнала зима беду, И мутна луна на льду, Как бельмо пустое. В достопамятных горах Кедр растет ползучий. Ночи сохнут на кострах, В смуту снега, в пух да в прах Выползают сучья. Там далекая страна Меж горами спрятана. Если старость суждена — Как ударит седина, К ней вернусь обратно. Пропадает на земле Тягота земная, Пуля сплющится в стволе, Месяц вымерзнет во мгле, Как тропа лесная. Но одна дорога есть Нерушимой области — Побеждающая весть, Несмолкаемая честь, Дело нашей доблести. 1933

28. ВОЛОКУША

Ты видел, скажи мне, в тайге волокушу? Приладив стволы невысоких берез, Впрягли их в упряжку и едем по суше, Пока не увидим негаданный плес. На той волокуше я ездил тайгою На кроне березы, с вожжами, с кнутом, Сидели мы молча, и ночью глухою Нас ждал за пригорком бревенчатый дом. Был прозван тот волок: «семь кедров, семь елок», Он шел по болотам, вгрызался в луга… Припомнишь былое, как путь наш был долог… Далекое детство, родная тайга… Короткую присказку деды сложили, Когда к океану их паузки плыли, Что-де повидаешь всего на веку, Как будто на длинном в тайге волоку. Я вспомнил сейчас волокушу с «колодкой», И старый товарищ рассказывал мне, Что долго он летней порою короткой Искал волокушу в лесной стороне. Искал он в сибирской тайге волокушу… Но разве теперь сохранилась она? Большие дороги изрезали сушу, В борта теплоходов стучится волна, А в синих раздольях гудят самолеты… И в зимнюю пору и в летние дни Небесных дорог над Сибирью без счета,— Как русская песня, просторны они. И вовсе уклад изменился дорожный — С вилюйской зимовки за несколько дней В большом самолете охотник таежный Привозит в столицу живых соболей. 1948

98. «Звезды цветут на наших фуражках…»

Звезды цветут на наших фуражках, Словно на небе родной страны. Дымятся сады на Сивцевых Вражках, Как достоверный снежок весны. В дымных садах, среди лип и флоксов, Говор веселый навеки смолк, В братской могиле, теснясь, улегся Ингерманландский стрелковый полк. Спят комиссары, раскинув руки, Спят командиры ударных рот, Спят в отгоревшем, в истлевшем туке, Смерть перешедши, как реку, вброд. Время придет, и в садах Республики Желтый загар обоймет плоды, Мальчик на толстеньких ножках, пухленький, Увидит большие эти сады. Будет ходить он, песок притаптывая, Может, услышит в последний час, Как облака доплывут до запада, Песню, что рядом поют о нас. 1934

99. УЛИЦА ГАЗА

Незабываемы слова Неповторимого рассказа. Пробьется первая трава На улице Ивана Газа. Газоны теплые в ночи… Наш бронепоезд мчится к югу… Гремя, весенние ключи Бегут по заливному лугу. Ночь девятнадцатого года… О рейде Мамонтова весть… А память давнего похода В названьях наших улиц есть. Вот умирает человек, Но рядом дни его живые. Так, превращаясь в теплый снег, Твердеют капли дождевые. 1934

100. ПРИВАЛ

Баранину в ломтях на вертелочке, Люли-кабав с приправой из корицы Нам предлагали добрые сестрицы, А мы сидели у костра и пели И очень за еду благодарили. В чужую даль дозорные смотрели, Мы о пути на Каспий говорили. За каланчой стояли кони бая, Мелела с края речка голубая, Степь подымалась, зла и горяча, В шелках зари и лунном серебре, Зажав кривую саблю басмача, Как полумесяц тонкий на заре. А между тем в тумане желто-синем Вдруг грянул выстрел, воздух расколов; Он к нам принес кипение валов Аральского мелеющего моря. Приказ — по коням, и с крутого склона Летит песок, с ковыльным прахом споря. Таится враг у дальнего затона. Погибнуть ли, пробиться ль суждено,— Скорей туда, где дымно и темно, Где ринутся навстречу сабли вскоре. Ночь высока, и саксаул горит. Протяжный залп над степью и над морем По полукругу синему летит. Так, день за днем, который год в тумане Солончака пустого полоса, Немолчный скрип больного колеса, Красноречивый выговор ружья, Разведчиков бывалых разговоры, В трудах походных молодость моя… Зовут вперед бескрайние просторы, При выщербленной розовой луне Застывшие в полночной тишине. Наш час пришел, сгорел кустарник тощий, Уже летят в разведку журавли Сквозь дым и зной непроходимой ночи На ясный берег утренней земли. 1934, 1937

101. «В ранней юности — топот казахских коней…»

В ранней юности — топот казахских коней, В ливне белые тополи тонут, Старый коршун летит из ковыльных степей, И луна загляделася в омут. В ранней юности теплые травы томят Молодым быстротечным раздором, И сомы-великаны старательно спят, Распушивши усы, по озерам. В ранней юности ходит по речке паром, Быстро кони двужильные пляшут, Плясуны-старики за дорожным костром Рукавами широкими машут. В ранней юности пули свистят вдалеке, Степь сухая — парилен громада, В пересохшей, мучительно горькой реке Словно слезы — следы звездопада. 1934