Стихотворения. 1915-1940 Проза. Письма. Собрание сочинений

9. «Душа мечта, а тело — бредни…»

Душа мечта, а тело — бредни… Но мясо есть. Но мясо есть Привычны мы, придя с обедни, Обеда соблюдая честь. Мясная честь — до гильотины, До женских бедер… Обождешь Еще недельку в карантине И примешь всё. И всё поймешь. Мясная мудрость… Что за блюдо? И что сереет за столом? Не что, а кто — мясное чудо — Анатом с вилкой и ножом. И всё же ветер забиякой Весь день, всю ночь горазд трубить, Забыв про козни Пастернака, Что есть душа, что надо жить.

10. «Не элевзинский мир подземный…»

Не элевзинский мир подземный, Где в темноте так ярок свет, Не грозный, ноуменально темный, Непостигаемый завет, А просто Бог. И просто тело. Земля. Трава. Небесный свод. О, вечный сердца оголтелый, Паденью равный перелет. Есть простота для тех, кто тайну Пока отставил в уголок, Вкушая каждый день пристойный Пшеничный кованный паек. И неизбывна власть канона: Лишь поищи — и обретешь Для мира внешнего законы И для себя святую ложь.

11. «Любовию жива планета…»

Любовию жива планета, Комете хвост длиннейший дан, Тебе нежнейшей — триолеты, А мне подлейшему — стакан. Стакан вина во имя боен Испью. Смешаю кровь с вином. Я, всё равно, в себе раздвоен, Я, всё равно, живу скотом. Но мне испить и крови чистой За хвост длиннейший, за любовь. Кружит планета без корысти. Мы с пользой проливаем кровь. Быть может, в мире всё случайно: И кровь, и солнце, и снега, И правда лжи, и тайна тайны, И ты, блудливая тоска.

1934

ВОРОШИТЕЛИ СОЛОМЫ ПЯТАЯ КНИГА СТИХОВ ВАРШАВА. MCMXXXIX

188. «Пространства. Медленная оттепель моя…»

Пространства. Медленная оттепель моя. Над томом том — в снопах наметанные громы. Со мной, во мне — о, ворошители соломы, Воронья, ведовская, вещая семья. Шуршат. И тощие ладони вознесли. И точно — хлыст, и точно — свист, и ждут ответа Отметы дней — на дыбе в ночь воздеты. Какие отсветы в сферической пыли! Какая дань… Непостижимым тем властям… Кто верит, кто вопит, кто тайно внемлет И тот, кто в рукава вбирает время И всё бредет и бредит по ночам.

189. «Ее лицо… Встает высокий час…»

Ее лицо… Встает высокий час. На водах города построят. Ее лицо… Так ветр идет на нас Грозой молитвенного строя. Так падает созревший плод В пустыню зрелого покоя. Народ снует всех заговоров нить. Ее лицо — как день церковный. Ее лицо — как взвихренное слово, И я встаю, пытаясь говорить… Но как сказать? Медлительная вечность: Мой день бессонной дыбою в висках, Мой день — огромных дней предтеча — Грядет в созвездиях, в ночах.

190. «Притворство. Ложь. О, в эту сеть…»

Притворство. Ложь. О, в эту сеть Всем топотом слонов… Громадой — В прохладный бег часов… Иль пожалеть? И слышишь — так и быть! — игрушечное стадо, И в скоморохи прешь, в вожди. В галдеж Промеж тех бубенцов… О, фарисеи!.. И каждый каждому пригож, И всей изнанкою потеют, — К пустым истокам восходя. И слова нет. Иль только слово: нет! И говоришь: любимая, так — погодя — Развеем мы песчинки лет.

191. «Живописуя жизнь, не пятнами обоев…»

Живописуя жизнь, не пятнами обоев, — Собою изойди!.. И зацветет твой хмель, И карусель, и колыбель покоев, И одуванчик достижений, дел. Всем хмелем, мышцами, пургой Кропильниц, мяты ледовитым сном, Потом всем телом, всей стеной, Обетом жить и умереть потом… И кто-то рук твоих — уже не я — моей рукою… Огромен час: ждет схима чернеца. Но рушится удав всей тугостью кольца — В меня — всем голодом, всей утренней зарею.

192. «Искомканы — о, нет! — Озарены…»

Искомканы — о, нет! — Озарены. Твои черты озарены неправдой. Твоя — вот эта горсточка вины И гибели тишайшая услада. И ты спешишь, — грозою — напролом, Живешь — всегда, всегда предсмертный. Но это ты, создавший этот дом, И этот сад, и эти дни, и версты. И это ты, сбирающий посев, И карлики затасканной картины — Отвергни нежность и отвергни гнев. — Тебе откроют тайну исполина.

193. «Он был провидец, даже — бог…»

Он был провидец, даже — бог. И сколько кипарисов, сколько тополевых тог… И в тени той немотствующий призрак, Что можно мять, хватать: земная плоть, пол мира. И кудри, кудри — в землю до небес — И сгустком терпкой боли: нет! не весь! И страхом постигал всё то же тело И духом отвергал, и, онемелый, Он шел в нее, входил — тоской и гневом, Всей мукою, всем трепетом посева И звал — кого? — и вторил сам себе: Жена! Развеяв в мире — дни и ночи — письмена.

194. «А если позабыть… Я позабыл тебя…»

И дым отечества Нам сладок и приятен.

А если позабыть… Я позабыл тебя, О память, злая память, злое сердце — Я первый говорю: я позабыл тебя — В печали расточил — земная верность. Для терний — там сиянье всех земных древес — Для терний медленных — для терний — И там один листочек, там — пучок чудес, И это только ты — земная верность. И это ты и только ты, и не понять И не назвать — не от стыда и не от боли, От смысла тайного моей неволи. Да, надо позабыть и замолчать.

195. «Из озера, с небес струею, серебром…»

Из озера, с небес струею, серебром В огромный водоем того, что будет… Ныне Какой туман, какой туман в моей долине И как темно, и скорбно как, и странно нипочем — Свершу ль, свершится ль… Ах, найти то серебро — Все эти кольца, кольца, дым степи цыганской, И на ветру, как влага в звонкое ведро, Ту льющуюся в душу жажду странствий. И песней, плясом изойти… О, встану в дым — И стану дым — в дыму сгорю — в чаду распутий, И выпляшу до желчи всё, до черной мути — И буду снова вещим и немым.