Стихотворения. Избранная проза

Звенящая мысль

Вот ты уснул. Тибет родной, Изрытый жёлтыми пустынями, Заголубел под снами синими. Ты спишь в шатре, и мир иной Тебя влечёт: в немолчном шелесте, В снегу танцующие дни, Зигзаги улиц, гул, огни, Такой исполненные прелести Для глаз доверчивых, толпа, Нестынущая, непрестанная, И белых женщин ласка пряная, И белой ночи ворожба… И ты, опять глазами сонными Увидев пыль, утесы, мох, Пред ликом Будды горький вздох Глушишь напрасными поклонами… Так мнится мне. И я с тоской, Тебе приснившийся ликующим, По дням, над безднами танцующим, Иду, ненужный и слепой. И каждый раз, когда обидою, Как струны, мысли зазвенят, — Тебе, пастух тибетских стад, Тебе мучительно завидую! Приди. Возьми всю эту ложь Самовлюбленности упадочной. Её ни умной, ни загадочной Ты, разгадав, не назовёшь. Приди! Все блага, всё, что знаем мы, Всё, чем живём, — я отдаю За детскость мудрую твою, За мир пустынь недосягаемый, За песни девушек простых, Цветущих на полянах Азии, За тихий плеск твоей фантазии И крики буйволов твоих… 1923

«Птичка кроткая и нежная»

Л.В. Соловьёвой (Соловьёва — девичья фамилия жены поэта — Людмилы Васильевны Савиной).

Птичка кроткая и нежная, Приголубь меня! Слышишь — скачет жизнь мятежная Захлестав коня. Брызжут ветры под копытами, Грива — в злых дождях… Мне ли пальцами разбитыми Сбросить цепкий страх? Слышишь — жизнь разбойным хохотом Режет тишь в ночи. Я к земле придавлен грохотом, А в земле — мечи. Всё безумней жизнь мятежная, Ближе храп коня… Птичка кроткая и нежная, Приголубь меня! 1923

Крещение

Какая ранящая нега Была в любви твоей… была! Январский день в меха из снега Крутые кутал купола. Над полем с ледяным амвоном В амвоне плавала заря, Колокола кадили звоном, Как ладаном из хрусталя. Ты с нежностью неповторимой Мне жала руки каждый раз, Когда клубился ладан мимо, Хрусталь клубился мимо нас. Восторженно рыдал о Боге, Об Иоанне хор. Плыли По бриллиантовой дороге Звенящих троек корабли. Взрывая пыль над снежным мехом, Струили залпы сизый дым, И каждый раз стозвучным эхом Толпа рукоплескала им. И каждый раз рыдали в хоре, И вздрагивало каждый раз Слегка прищуренное море Твоих необычайных глаз… 1923

«В больном чаду последней встречи…»

В больном чаду последней встречи Вошла ты в опустевший дом, Укутав зябнущие плечи Зелёным шелковым платком. Вошла. О кованые двери Так глухо звякнуло кольцо. Так глухо… Сразу все потери Твое овеяли лицо. Вечерний луч смеялся ало, Бессвязно пели на реке. Ты на колени тихо встала В зелёном шёлковом платке. Был твой поклон глубок и страшен И так мучительна мольба, Как будто там, у райских башен, О мёртвых плакала труба. И в книге слёз пером незримым Отметил летописец Бог, Что навсегда забыт любимым Зелёный шелковый платок. Гельсинфорс, 1920-е гг.

«Что мне день безумный? Что мне…»

Что мне день безумный? Что мне Ночь, идущая в бреду? Я точу в каменоломне Слово к скорому суду. Слово, выжженное кровью, Раскалённое слезой, Я острю, как дань сыновью Матери полуживой. Божий суд придёт, и ношу Сняв с шатающихся плеч, Я в лицо вам гневно брошу Слова каменного меч: «Разве мы солгали? Разве Счастье дали вы? Не вы ль На земле, как в гнойной язве, Трупную взрастили быль? Русь была огромным чудом. Стали вы, — и вот она, Кровью, голодом и блудом Прокажённая страна. Истекая чёрной пеной, Стынет мир. Мы все мертвы. Всех убили тьмой растленной Трижды проклятые вы!» Божий суд придёт. Бичами Молний ударяя в медь, Ангел огненный над вами Тяжкую подымет плеть. 1924

«Это было в прошлом на юге…»

Это было в прошлом на юге, Это славой теперь поросло. В окружённом плахою круге Лебединое билось крыло. Помню вечер. В ноющем гуле Птицей нёсся мой взмыленный конь. Где-то тонко плакали пули. Где-то хрипло кричали: «Огонь»! Закипело рвущимся эхом Небо мёртвое! В дымном огне Смерть хлестала кровью и смехом Каждый шаг наш. А я на коне. Набегая, как хрупкая шлюпка На девятый, на гибельный вал, К голубому слову — голубка — В чёрном грохоте рифму искал. 1924

Завтра

Настоящего нет у нас. Разве Это жизнь, это молодость – стыть В мировой окровавленной язве? Разве жизнь распинать – это жить? Наше прошлое вспахано плугом Больной боли. В слепящей пыли Адским кругом, по зноям, по вьюгам Друг за другом мы в бездну сошли. Только в будущем, только в грядущем Оправдание наше и цель. Только завтра нам в поле цветущем О победе расскажет свирель. Громче клич на невзорванной башне! Выше меч неплененный и щит! За сегодняшней мглой, за вчерашней Наше завтра бессмертно горит. 1924

У последней черты

И. Бунину

По дюнам бродит день сутулый, Ныряя в золото песка. Едва шуршат морские гулы, Едва звенит Сестра-река. Граница. И чем ближе к устью, К береговому янтарю, Тем с большей нежностью и грустью России «Здравствуй» говорю. Там, за рекой, всё те же дюны, Такой же бор к волнам сбежал. Всё те же древние Перуны Выходят, мнится, из-за скал. Но жизнь иная в травах бьётся, И тишина ещё слышней, И на кронштадтский купол льётся Огромный дождь иных лучей. Черкнув крылом по глади водной, В Россию чайка уплыла – И я крещу рукой безродной Пропавший след её крыла. 1925

«Я был рождён для тихой доли…»

Я был рождён для тихой доли. Мне с детства нравилась игра Мечты блаженной. У костра В те золотые вечера Я часто бредил в синем поле, Где щедрый месяц до утра Бросал мне слитки серебра Сквозь облачные веера. Над каждым сном, над пылью малой Глаза покорные клоня, Я всё любил, равно храня И траур мглы, и радость дня В душе, мерцавшей небывало. И долго берегла меня От копий здешнего огня Неопалимая броня. Но хлынул бунт. Не залив взора, Я устоял в крови. И вот, Мне, пасечнику лунных сот, Дано вести погибшим счет И знать, что беспощадно скоро Вселенная, с былых высот Упав на чёрный эшафот, С ума безумного сойдёт. 1925

«В смятой гимназической фуражке…»

В смятой гимназической фуражке Я пришел к тебе в наш белый дом; Красный твой платок в душистой кашке Колыхался шелковым грибом. Отчего, не помню, в этот вечер Косы твои скоро расплелись. Таял солнечный пунцовый глетчер, Льдины его медленно лились. Кто-то в белом на усадьбу Бросил эху наши имена… Ты сказала вдруг, что и до свадьбы Ты уже совсем моя жена. «Я пометила тайком от мамы Каждый венчик вензелем твоим!» Припадая детскими губами К загоревшим ноженькам твоим, Долго бился я в душистой кашке От любви, от первого огня… В старой гимназической фуражке У холма похорони меня! 1925-1926

«Мне больно жить. Играют в мяч…»

Мне больно жить. Играют в мяч Два голых мальчика на пляже. Усталый вечер скоро ляжет На пыльные балконы дач. Густым захлебываясь эхом, Поет сирена за окном… Я брежу о плече твоем, О родинке под серым мехом… Скатился в чай закатный блик, Цветет в стакане. Из беседки Мне машут девушки-соседки Мохнатым веером гвоздик: «Поэт закатом недоволен? Иль болен, может быть поэт? Не знаю, что сказать в ответ, Что я тобой смертельно болен!» 1925-1926