В парче из туч свинцовый гробНад морем дрогнувшим пронёсся.В парчу рассыпал звёздный снопСвои румяные колосья.Прибою кланялась сосна,Девичий стан сгибая низко.Шла в пенном кружеве волна,Как пляшущая одалиска.Прошелестел издалека,Ударил вихрь по скалам тёмным —Неудержимая рукаВзмахнула веером огромным,И чёрную епитрахильНа гору бросив грозовую,Вдруг вспыхнул молнии фитиль,Взрывая россыпь дождевую…Так серые твои глазаТемнели в гневе и мерцалиСияньем терпким, как слезаНа лезвии чернёной стали.1925-1926
«Был взгляд ее тоской и скукой…»
Был взгляд ее тоской и скукойПогашен. Я сказал, смеясь:«Поверь, взойдет над этой скукойБылая молодость».
ЗажгласьУлыбка жалкая во взгляде.Сжав руки, я сказал: «Поверь,Найдем мы в дьявольской оградеЗаросшую слезами дверьВ ту жизнь, где мы так мало жили,В сады чуть памятные, гдеСадовники незримые, растилиДля каждого по розовой звезде».Она лицо ладонями закрыла,Склонив его на влажное стекло.Подумала и уронила:«Не верю», — медленно и зло.И от озлобленной печали,От ледяной ее струи,Вдруг покачнулись и увялиИ звезды, и сады мои.Гельсингфорс, 1926
«Блажен познавший жизнь такую …»
Блажен познавший жизнь такуюИ не убивший жизнь в себе…Я так устал тебя былуюИскать в теперешней тебе.Прощай. Господь поможет сладитьМне с безутешной думой той,Что я был изгнан правды радиИ краем отчим, и тобой.На дни распятые не сетуй:И ты ведь бредила — распни!А я пойду искать по светуЛелеющих иные дни,Взыскующих иного хлебаЗа ласки девичьи свои…Как это все-таки нелепо —Быть Чацким в горе от любви!1927
«Когда судьба из наших жизней…»
…Когда судьба из наших жизнейПасьянс раскладывала зло,Меня в проигранной отчизнеГлубоким солнцем замело.Из карт стасованных суровоДля утомительной игрыЯ рядом с девушкой трефовойУпал на крымские ковры.В те ночи северного горяНе знала южная земля,Неповторимый запах моря,Апрельских звезд и миндаля.… Старинное очарованьеПоет, как памятный хорал,Когда ты входишь в дымный зал,Роняя медленно сиянье.Так ходят девушки святыеНа старых фресках. В темный прудТак звезды падают. ПлывутТак ночью лебеди немые.И сердце, бьющееся тише,Пугливей лоз прибрежных, ждет,Что над тобой опять сверкнетПрозрачный венчик в старой нише.1927
Александрийский стих
«Когда мне говорят — Александрия…»
М.Кузмин
Когда мне говорят — Россия,Я вижу далёкие южные степи,Где был я недавно воином былым,И где ныне в безвестных могилахОтгорели мигающим светомНаши жертвы вечерние — четверо братьев…Когда говорят мне — Россия,Я вижу глухой, незнакомый мне город.В комнате бедной с погасшей лампойСидит, наклоняясь над дымной печуркой,И плачет бесслёзно так страшно, так быстроОсиротевшая мама…Когда говорят мне — Россия,Я вижу окно деревянного флигеля,Покрытого первым сверкающим снегом,И в нем — Твой замученный, скованный взгляд Твой,Который я вижу и тогда,Когда не говорят мне — Россия…«Как близок этот день вчерашний…»Как близок этот день вчерашний:Часовня, ветер, василькиИ ход коня вдоль пестрой пашни,Вдоль долгой шахматной доски.Течет густая струйка зеренС лениво едущей арбы.Косится вол на черный корень,Сожженной молнией вербыИ машет пыльными рогами.Во ржи кричат перепела.Как старый аист, млин над намиУстало поднял два крыла.Вдали залаял пес кудлатый.Клокочут куры на шестах.Квадратным глазом смотрят хатыИз-под соломенных папах.Вся в смуглом солнце, как ржаная,Как жаркая моя земля,Смеется дивчина босаяУ стонущего журавля…С какою верой необъятнойЖилось и думалось тогда,Что это солнце — незакатно,Что эти хаты — навсегда.1927
«Иногда мне бывает тихо…»
Иногда мне бывает тихо.Минуты плывут, как дым.Сладко пахнет гречихой —Или это пахнет былым?Не знаю… Грустя бессильно,Помню еще до сих пор:На углу, у площади пыльнойТравою поросший двор.Вечер. Над тетей МанейЖужжит зеленый жук.Внизу, в лиловом тумане, —От лампы желтый круг.А за кругом так непонятна —«Взрослая» жизнь для меня:Ученических платьев пятна,Крики, смех, беготня.Во что вы играли? В горелки?Просто в молодость? В мяч?Чей-то хохот, низкий и мелкий,По травам прыгает вскачь.Тенью
широкой и длиннойКто-то бежит у дверей.Кто это — ты или Нина?(Да святится память о ней!)Сонно ем грущу и слышуГовор: «Хочется пить…»«Почему непременно Мишу?»«Слушай, дай закурить!»А мне все равно. Курите.Падаю в сонное дно…Тетя, что там в корытеБудто пищит? Все равно…Дремлю и думаю: право,Самое лучшее — спать.Такая пустая забава —В эти горелки играть…А теперь я большой и «умный»,И нет у меня никого.Только слякоть да ветер шумныйНад тем, что давно мертво.Плачу о мертвых, о Наде,Бедненькой, милой сестре…Боже, молю о пощаде…За что Ты их сжег на костре?
ВЕСЕННЯЯ ОСЕНЬ
Пусть мы стали пустыми и жалкими,И в душе у нас осенью пахнет — приди.Для Тебя я весенние знаю пути.Я Тебя забросаю фиалками.Я укутаю в счастье Тебя и сквозь дождь,Сквозь туманы тропами незримымиПронесу над ветрами, над дымамиВ тишину никогда не желтеющих рощ,Разорву нетемнеющей просиньюИстомившие тучи и в зябкой грудиРастоплю незаходное солнце… Приди –Я весенне люблю Тебя осенью…
«Ты одна беспощадно утеряна…»
Ты одна беспощадно утеряна,Ты одна нестерпимо близка.Долгой пыткой дорога измерена,И в напрасной крови берега.Я забыт. Все бездонней и меднее,Обреченней звенит моя боль.Урони мне безумье последнее,Пустотой захлебнуться позволь.Истомленному пляской мучительной,Дай не помнить тебя. Отпусти!Но бесстрастен твой лик изумительныйНа поросшем изменой пути.Ни забыть, ни вернуть. Ни с покорнымиСлавословьями пасть на копье,Ни молиться, чтоб трубами чернымиБыло проклято имя твое!
«…Но синие роняя капли…»
…Но синие роняя каплиТы медленно уходишь в дымШумящий. Вспыхнули над ним.Цветы и шелковые цаплиЯпонских ламп. Ко мне упала…Дорожка смутного огня,Как будто издали меняТы медленно поцеловала.
«Снова грусти тяжкая ладья…»
Снова грусти тяжкая ладьяУплывает медленно в былое.Милая, я этой грустью пьян,Пью опять я эту боль запоем.Горький хмель увил любовь мою,С каждым днем напрасней эта ноша.Ветер гонит птиц моих на юг,Будто ты услышишь и вернешься…Утренняя светится заря,Низкий ельник инеем напудрен.В маске лунных голубых румянДумаю о первом нашем утре.Я теперь, как нищий, от тебяВсе приму: улыбку, даже жалость.Мне теперь и сны не говорят,Как любила ты и целовала.
«Ночь опустит траурную дымку…»
Ночь опустит траурную дымку,В чёрной лаве захлебнется день.Помолись и шапку-невидимкуНа головку русую надень.Мы пойдём, незримые скитальцы,Девочка из цирка и поэт,Посмотреть, как вяжут злые пальцыПокрывала на небожий свет.Маятник, качающийся строго,Бросил тень на звёздные поля.Это в небе, брошенная Богом,Вся в крови, повесилась земля.На глазах самоубийцы стынетМёртвая огромная слеза.Тех, кто верит, эта чаша минет,Тех, кто ждёт, не сокрушит гроза.Не печалься, девочка, не падайВ пустоту скончавшейся земли.Мы пройдём светящейся лампадойТам, где кровью многие прошли.Мы войдём, невидимые дети,В душу каждую и в каждый дом,Мглы и боли каменные плетиКрупными слезами разобьём.Горечь материнскую, сыновью,Тени мёртвых, призраки живых,Мы сплетём с рыдающей любовьюВ обожжённый молниями стих.И услышав огненные строфыВ брошенном, скончавшемся краю,Снимет Бог наш с мировой ГолгофыЗемлю неразумную Свою.
«Что ты плачешь, глупая? Затем ли…»
Что ты плачешь, глупая? Затем лиЖгли отцы глаголом неземнымВсе народы, города и земли,Чтобы дети плакали над ним?Жизнь отцов смешной была и ложной:Только солнце, юность и любовь.Мы же с каждой ветки придорожнойСобираем пригоршнями кровь.Были раньше грешные скрижали:Веруй в счастье, радуйся, люби…А для нас святую начерталиЗаповедь: укради и убий.Сколько, Господи, земли и воли!Каждый встречный наш — весёлый трупС красной чашей хохота и болиУ красиво посиневших губ.Пой же, смейся! Благодарным взоромПуть отцов в веках благослови!Мы умрём с тобою под забором,Захлебнувшись весело в крови…