Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

МИКЕЛАНДЖЕЛО

Вот глыба камня. Сильными руками Я высекаю человека в ней, И оживает камень перед нами, Сверкая теплым мрамором очей, Он не обманет лживыми словами, Он вызван к жизни волею моей… Но раз искусство властно над камнями, Оно способно изменять людей. Нет, подлинные люди не могли бы Свой мир построить из камней немых! Не для того в горах нависли глыбы, Чтоб новый мир я стал ваять из них! Пусть человеку скажет камень твердый: «Взгляни! Во мне раскрыт твой образ гордый!»

СЕРВАНТЕС

У врат эпохи он стоит на страже, Встречая грудью прошлые страданья. Он смехом отражает натиск вражий, Чтоб легче было с прошлым расставанье. Столь тягостно подобное признанье! Невмоготу и сердцу и уму. Он должен смехом подавлять рыданья, И нечего завидовать ему. Он смех завоевал не для потехи. Он прорывался к новым временам. Какая боль в задорном этом смехе! «Со мною смейтесь!» — он взывает к нам. Избыть он рад бы прошлые страданья. Наш нужен смех ему для расставанья.

ГАНС БОГЕЙМ

(около 1476 г.)

Я, Богейм Ганс, плясун и запевала. Побасок всяких много сплел я вам. Но вот пришла Мария и сказала (Я в темноте внимал ее словам): «Свихнувшись, мир бредет напропалую. Ганс, помоги мне выправить изъян! Сложи для бедных песню плясовую. Ты слышишь, Ганс? Плясать заставь крестьян!» И в день святого Килиана вдруг Весь Вюрцбург заплясал, и все вокруг. Везде и всюду пляска бушевала. Настало время вновь пуститься в пляс. Кто там для вас поет в столь поздний час? Я — Богейм Ганс, плясун и запевала!

ИОСС ФРИЦ

(около 1512 г.)

На Книбисе ночами он стоял, И ветер мчал его живое слово; А в это время, сквозь дунайский вал, Кто нес благую весть родному крову? На ярмарках, бывало, он не раз У майских деревец стоял с толпою, Сидел в корчме, вел лошадь к водопою И падал, весь молитва и экстаз. Он пленным утешение без страха Несет сквозь стены, над провалом рва, И мужику, ведомому на плаху, Он говорит напутствия слова. Он держит знамя. Сам укрыт туманом, Он весь пылает в знамени багряном!

РИМЕНШНЕЙДЕР

Он увидал крестьянина в селенье, — Зияли дыры выколотых глаз. И он сказал: «Тебе верну я зренье». И лик его, чтоб он глядел на нас, Воссоздал из простого матерьяла, Из дерева, — и каждая черта Мужицким горем и нуждой дышала, И горькой складкой голод лег у рта. Он выполнил для алтаря свой труд. Чтоб обвинял он, сын тот человечий, Страдальцу крест он возложил на плечи, Как знамя, что вовек не отберут. И правду возвестил мужик, смотря Прозревшими глазами с алтаря.

РЕМБРАНДТ

Он подошел к мольберту, и черта Легла на холст уверенно и гибко. И вот лицо возникло, и улыбка Уже в углах испуганного рта. Лицо живет. Но слишком темен взор. В зрачки он бросит по пылинке света. И это все. Глаза глядят с портрета. Он все сказал. Он вынес приговор. Еще сосредоточенный и злой, Положит мастер лака тонкий слой, — Он знает: так приятнее для зренья. И отойдет на шаг от полотна, Чтоб оценить, какая глубина В глазах его творенья.

ШТЁРТЕБЕКЕР

(Казнен в 1501 г.)

Так говорит преданье: по рядам С отрубленной бежал он головою, И брызгал кровью в лад глухим шагам Безглавый торс. С свирепой колотьбою Старалось сердце клеть раздвинуть тела. Теперь теснило тело! В нем должно Умолкнуть сердце… А оно хотело Жить в помыслах народных. Так полно Оно стремлений, снов, что грозным ходом И мертвый торс рвануло за собой… Как сердце весть о гибели усвоит? Разлука с телом многого ли стоит? Иль жребий сердцу грезился иной? — Оно смешаться ринулось с народом.

ЛЮТЕР

I

Монах шагнул на паперть и прибил Лист тезисов к церковному порталу, Был день торговый. Гуще люд ходил. Подняв глаза, толпа листок читала. О торге отпущеньями, грехе Лжеверия, налогов непосилье Открыто было сказано в листке То самое, что дома говорили. С соборной колокольни лился звон, И улицы захлебывались в гаме. Монах стоял, как будто пригвожден, Стоял, как будто в землю врос ногами. Он пел, не отвлекаемый ничем, Что время возвещенное настало, Когда вино и хлеб разделят всем, И был мятеж в звучании хорала.

II

Из Виттенберга слух разнесся вширь: «Исполнился предел терпенья божья. По зову свыше, кинув монастырь, Монах пришел на поединок с ложью. Мы все равны пред богом, учит он, Грехам и отпущенье не отмена, И только лицемерье, не закон, Царит во всей Империи Священной. Вкруг бога понаставили святых. Он, как в плену, в их мертвом частоколе. Ему живых не видно из-за них, И все идет не по господней воле. Нам надобно осилить их синклит И высвободить бога из темницы. Тогда-то он, поруганный, отмстит И на неправду с нами ополчится».

III

По княжествам летели эстафеты С известием, что заключен союз В защиту слова божья от извета. Всяк это слышал и мотал на ус. Молва передавалась все свободней, Когда, с амвонов грянув невзначай, Дорогою к пришествию господню Легла чрез весь немецкий бедный край.

IV

На сейме в Вормсе, вызванный повесткой, Терялся малой точечкой монах Средь облаченья пышного и блеска Стальных кольчуг, и панцирей, и шпаг. Он был в дешевой рясе с капюшоном, Веревкой стянут вместо пояска, И несся к небу взглядом отрешенным За расписные балки потолка. Он был один средь пекла преисподней. Ее владыка, сидя невдали, Смотрел на жертву с вожделеньем сводни, И слюнки у страшилища текли. Их покрывал своим примером папа, И, в мыслях соприсутствуя в гурьбе, Из царств земных своею жадной лапой Выкраивал небесное себе. А чином ниже пенились баклажки, И, вытянувши руки за ковшом, На монастырских муравах монашки Со служками валялись нагишом. Монах привстал. Кровь бросилась в лицо. Он выпрямился. Он в воображенье Увидел палача и колесо И услыхал своих костей хрустенье. «Как веруешь? Зачем плодишь раздор?» — Воскликнул император пред рядами, А эхо раскатило: «На костер!» — И в сотне глаз заполыхало пламя. Монах не дрогнул. Выпрямивши стан, Он ощутил опору и подмогу В страданьях бедных горемык-крестьян, В долготерпенье братии убогой. И, победив насмешливый прием, Как пристыдить не чаял никогда б их, Поведал он о господе своем, О боге бедных, брошенных и слабых. На золотую навалясь скамью, Сидела туша с головой свинячьей. Монах вскричал: «На этом я стою, И, бог судья мне, не могу иначе!»

V

Совет держали хитрые князья: «К рукам давайте приберем монаха. Великий крик и так от мужичья. Отступишься — не оберешься страху. Сдружимся с ним, чувствительно польстим И до себя, как равного, возвысим. Чего приказом не добыть простым, Добиться можно угожденьем лисьим. Дадим вероучителю приют, И примем веру, и введем ученье. Сильнейшие со временем сдают В тенетах славы, роскоши и лени».