Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

СТАКАН

Под Урахом трактир облюбовал И пил вино, красневшее в стакане. Должно быть, он кого-то поджидал. Играя в карты, спорили крестьяне. Вдруг — настежь дверь… Жандармы ворвались. Вокруг него стеною плотной встали. — Попался, Миттельхольцер, ну, держись! — И, навалившись, вмиг его забрали. Столбняк нашел на споривших крестьян: Как? Миттельхольцер?! Болью сердце сжалось… А на столе стоял пустой стакан, На нем тепло руки еще держалось. Как ни тасуй — проиграна игра! Как мятых карт ни тереби в волненье, Зияет стул, как черная дыра, Пустой стакан зияет в отдаленье. Лишь оторопь покинула людей, Был разговор налажен понемножку. Легла собака снова у дверей, Хозяйка чистить начала картошку. Один сказал: — Был в Радольфсцелле сход. Он толковал на сходе о налогах. Листки он роздал, подсчитав доход, Исчисленный у нас в грошах убогих. «Мой бедный Конрад, — значилось в листках, — Твоя спина теперь, как прежде, гнется. И если дом ты заложил на днях, Поверь мне, и кафтан отдать придется». Его жандармы попытались взять, Но он в разгар всеобщей потасовки Вдруг, отбиваясь, бросился бежать, И, словно дождь, посыпались листовки. С тех пор он частым гостем стал у нас, Стал вездесущим в нашем бедном крае. На Первомай он в самый ранний час Воззвания наклеил на сараи. Май с троицей совпал. Идя во храм, Путь усыпали девушки цветами… — Он скажет речь! — носилось но рядам, Набатом колокол гремел над нами. Жандармов не тревожа, стороной, Он незамеченным туда добрался. И вдруг, органа заглушив прибой, Из алтаря его призыв раздался: «Крестьянство, знай! Настанет скоро срок, Я кликну клич, и ты восстанешь смело…» Органа рев прорвался, как поток… — Аминь! Аминь! — толпа в ответ запела. Рассказчик поднял высоко стакан, И взоры всех к стакану обратились. Казалось — он лучами осиян, Казалось — грани искрились, светились. Трактирщик подошел. — Живей! Вина! И — лучшего! У нас просохли глотки. Да, в Судный день заплатим мы сполна За все, он будет — наш расчет — коротким! — Prost, Миттельхольцер! — Каждый пил подряд, Вином стакан заветный наполняя. И каждый устремлял, казалось, взгляд В грядущее, где будет жизнь иная.

*

Он до сих пор стоит на месте том, Стакан, под солнцем блещущий багряно. Святынею он стал в краю родном. Все чаще пьют из этого стакана.

КРЕСТЬЯНСКАЯ ПРОЦЕССИЯ

Монастырь Бейронский у Дуная Возле Зигмарингена стоит. Рдеют здесь флажки, предупреждая: Осторожно! В скалах — динамит! Только осень желтая настанет — В монастырь паломники идут И в повозках дедовских крестьяне Жен и детвору свою везут. Там, забывши о страде бессонной, Пьют вино и крендели едят, Там на них хозяин пригвожденный Устремляет милостивый взгляд. Правда, раскошеливаться надо — Здесь без денег шагу не пройти. Далека загробная награда, А пока наличными плати. В этот год, да будет всем известно, Сам я был свидетелем того — Все стеклись сюда из сел окрестных, Не осталось дома никого. Для людей дороги стали узки, Шли они по пашням, по лесам… Как поток, текли по тесным спускам, Воспевая славу небесам. На моленье без конца и края Тек народ и удержу не знал. Второпях, пути не разбирая, Низвергался тяжело со скал. На подворье места не хватало, И забиты были все углы, Богомольцев спать легло немало Во дворе на скамьи и столы. А когда встал месяц златорогий И донесся запах трав лесных, Заметались спящие в тревоге, Беспокойство охватило их. В звездные они взбирались дали, Снилась им чудесная страна, Перед ними нивы созревали Золотом отборного зерна. Эти пажити бескрайни были, Этой житницей владел народ, И во сне все те заговорили, Кто молчал, трудясь из года в год. Словно говорить о зле великом Им никто теперь не запрещал, Раздираемый безмолвным криком, Каждый рот о правде вопиял. Рано встав, народ пришел к подножью Образа, тонувшего в цветах. У креста стояла матерь божья Со слезами скорби на глазах. Вся толпа в густом дыму курений На коленях господа звала, И священник возносил моленья, И гудели все колокола. И пошли к вершине отдаленной, Что прозвал Голгофою народ, И сияла солнцем раскаленным Дароносица, плывя вперед. Пел народ, но в этом громком пенье, Что взлетало в солнечную высь, Не было привычного смиренья, Лишь проклятья грозные неслись. Пели, что поборов тяжко бремя, Что налогов непосилен груз, Что пришло уже крестьянам время Стародавний воскресить союз. «Господи! Скажи лишь ты: «Да будет!» — И свершит свой скорый суд народ. Посмотри, как обнищали люди, Посмотри, как исхудал наш скот. Посмотри, как тощи наши клячи, Как ввалились у коров бока. Вслушайся, как наши дети плачут: Нет у них ни кружки молока. Корма нет. Земля лежит пустая. Козы, ждем, вот-вот испустят дух. Больно слушать: блеют, голодая, И глотают с голодухи мух». Богу все показывали смело Жалкий план участка своего, Своего убогого надела, Что давно не стоит ничего. Каждый шел с краюхой черствой хлеба Шел в одежде нищенской своей: Пусть всевышний сам увидит с неба Горе обездоленных людей. «Отче наш! Твоя да будет воля!» Лес хоругвей неподвижно встал. Словно каждый бога на престоле В этот миг увидеть ожидал. Все смотрели вверх. Но не оттуда Им пролился благодатный свет. Бог молчал. Но трудовому люду Вдруг батрак заговорил в ответ. Говорил он голосом народа, Говорил он про его дела: Чтоб остались позади невзгоды, Надо отыскать причину зла. Тяжелей Христовых наши страсти: Произвол, насилие и гнет. Гнут крестьян жестокие напасти, Стонет и на фабриках народ. На камнях усевшись придорожных, Все внимали слову земляка, И внезапно стало непреложным: Дух святой сошел на батрака. Каждый был готов открыть объятья, Каждый думал больше о других… Здесь сидели истинные братья, Билось сердце общее у них. Говорил батрак про край далекий, Где крестьянам отданы поля, Есть земля такая на востоке, Есть обетованная земля. Крикнул он: «Терпенье иа исходе! Надоели мрак и нищета!» И тогда-то грянул гимн свободе И потряс окрестные места.

СЕМЬ ТЯГОТ

Я несу семь тягот за плечами, Издавна они меня гнетут. На свои не жалуясь печали, Я несу лишь то, что все несут. Первое я принял до рожденья, Лежа в лоне матери моей; И несу то бремя по сей день я, И оно всех прочих тяжелей. Это бремя — гнет тысячелетий, Всех бесславьем памятных веков. В старом мире зачатые дети Не свободны от былых оков. Бремя детства. Нет числа расспросам, И в расспросах этих толку нет. «Почему?» — я приставал ко взрослым, Но шлепок мне заменял ответ. Третье бремя — чувств неосторожных, Юности мучительный удел: Только сердце защемит тревожно, Смотришь — милый образ потускнел. Бремя голода. Его сносил я Много лет безропотно подряд, Наконец терпеть не стало силы, И спросил я — кто же виноват? Пятое свалилось мне на шею — Это бремя мировой войны. Вся земля превращена в траншеи, И траншеи мертвыми полны. И шестое — ужас отступленья, Ложного, бесславного пути. И седьмое — страх уничтоженья, Смерти, от которой не уйти. Я несу семь тягот за плечами, Издавна они меня гнетут. На свои не жалуясь печали, Я несу лишь то, что все несут. Все ли боды сосчитал открыто? Отдал ли — я должное им всем? Может, мною что-нибудь забыто? Может быть, их вовсе и не семь? Да, еще одно я знаю бремя. Есть забота грозная одна: Скоро ль новое настанет время? Скоро ль с плеч мы сбросим бремена?

ИСКАТЕЛЬ СЧАСТЬЯ

Какую радость чистую порою Мне приносил любимый старый том. «Какое время! Каковы герои!» — Я восклицал и до зари с огнем Сидел над ним. Будильник в час рассвета Гремел сердито: «Прошлое забудь! Пора уже!» Я стряхивал все это, И шел вперед, и сожалел чуть-чуть… И мелочи мне радость приносили: Рубаха, скажем, или галстук вдруг. У зеркала я не жалел усилий, Мудреный узел — просто ловкость рук! Какая радость — по лесу шататься В благоухании смолы и мхов, От ароматов глохнуть и теряться В глубинах дальних, все забывших снов! Не радость ли — скамейка над откосом, Под сводом предгрозовой темноты, Где вспыхивают молнии вопросом: «Весь мир — загадка, отвечай, кто ты?» Но маленькие радости, по чести, Хотя мы им и рады всей душой, Вас мало нам… Когда б собрать вас вместе И сделать общей радостью большой… Но почему-то несоединимо Все множество рассеянных замет. Все радости уходят мимо, мимо, Как будто связи между ними нет. Еще нам что за радости предложат? Они побудут в памяти едва… Творящий их без фокусов не может И чертит непристойные слова. Осуждены мы жить всегда страдая, И радоваться больше нету сил, И весь свой век живем мы, ожидая, Чтоб Землю — Радость кто-нибудь открыл. Вкус радости нам вдруг противен стал. За радости платили мы сурово. И всяк из нас ловчил и хлопотал, Выхватывая радость у другого. Нельзя ль ее творить на стороне, Искусственно? Таблетку съешь, кто хочет, Чтоб очутиться в радостной стране, Где все вокруг от радости бормочут. От радости срываемся с перил И в воду — бух! Нам защититься нечем От радости! С ней справиться нет сил! Весь мир земной стал домом сумасшедшим. И смертных радостей надарят вволю нам, Война настала — жертвенник огромный. Пылает радость, с дымом пополам На небеса всплывая тучей темной. Война нам столько радостей дала, Что были мы их пережить не в силе. Мы целились, стреляли, но была Та цель не нашей. Мы поздней спросили. Он звался Ленин — тот, кто дал ответ: На классы разделен весь белый свет, И так же, как и мы, страдают все народы. И разве не дано нам ежедневно видеть Его закаты и его восходы И вместе их любить и ненавидеть?!

БАЛЛАДА О ЧЕЛОВЕКЕ, КОТОРОМУ ВСЕ ЛУЧШЕ ЖИЛОСЬ

I

К обеду в воскресенье Имел жаркое он. Купил на сбереженья В рассрочку патефон, Устроился в беседке, Возделал огород И пел, как чиж на ветке: «Все к лучшему идет! Все хорошо, а скоро Настанет сущий рай». Он свастикой заборы Украсил и сарай. Чтоб стали все богаты, Пришел конец нужде, — Он крестик крючковатый Изображал везде. И чтоб ни говорили О бедствиях в стране, Его не совратили, Он счастлив был вполне. Вот радио взревело: «К оружию, народ!» Он выглянул несмело: Не враг ли у ворот? Раз кто-то по секрету Спросил в тиши ночной: «Кто поднял бучу эту? Не ты ли, дорогой? Зачем везде парады С утра и до утра И не вмещают склады Военного добра? Зачем страна покрыта Гудроном автострад? Есть газ страшней иприта, Но — тсс… о нем молчат». Он слов искал напрасно… Вдруг в мыслях пронеслось И сразу стало ясно: «Чтоб лучше нам жилось».

II

Дни «лучшие» настали. Под барабанный бой Везде маршировали И пели всей гурьбой. «Нам не дает покою Соседняя земля. Должны забрать мы с бою Богатые поля». Он полон был отваги, Спешил блеснуть в борьбе. Крича об общем благе, Он думал о себе. Его везли в вагоне Немало долгих дней. Он пел в мажорном тоне Чем дальше — веселей. Стрелял остервенело, Орал, что было сил: «Война — вот это дело!» И очень счастлив был. Вдруг… тяжкий взрыв снарядов И эскадрилий гул… Тут он, забыв порядок, Порядочно струхнул. Все «лучше» становилось — Он в самый ад попал. Его глаза ввалились, Он смерти ожидал. «Тем лучше, чем скорее, Все хорошо идет…» — Он повторял, слабея И вытирая пот. И вспомнил он, что где-то Слыхал порой ночной: «Кто поднял бучу эту? Не ты ли, дорогой?» Постиг свой грех великий Он лишь в предсмертный час. Безумца хохот дикий Окрестность всю потряс.

ПЕСНЬ НАД РУИНАМИ

I

Мы бродим меж развалин, Они ползут на нас. Мы славим меж развалин Свиданья горький час. Ты помнишь, с колоннадой Здесь был нарядный дом? Но рухнула громада, Дома подмяв кругом. «Идем, идем отсюда! — За мной летит твой зов. — Укрыли эти груды Немало мертвецов». Сады ль шумят листвою, Луга ль у ног легли? Увядшие обои В щебенке и пыли. Таблички с номерами Былых домов видны, В пустой оконной раме Застыл портрет войны. Ты помнишь дом с оградой, Пекарню, лавку, сад? Дрожащие фасады Над головой висят. Так в мусор превратилось Привычное жилье. В нем наша жизнь светилась, Кто нам вернет ее? Мы бродим меж развалин, Жестка войны метла… Золою мир завален, Все сожжено дотла.

II

«Где взять нам силы столько? Садись, передохнем…» «…О кубики для стройки В мальчишестве моем! Набор лежал под елкой В рождественском огне…» Молчал я долго-долго, Но сон сошел ко мне. Когда-то в детском рвенье Я стройки воздвигал И сам в благоговенье Пред ними застывал. О тяга ввысь, о жажда Сверхдалей, сверхвысот!.. С подъемом башни каждой Мужал мечты полет. Я воздвигал соборы, Где колокол гудел, Где в витражей узоры, Дробясь, закат глядел. Так я играл, но камни Клал в ящик перед сном, Так строил я, пока мне Сон не приснился: в нем, Соскучась по свободе, Во тьме, как звезд рои, Кружились в хороводе Все кубики мои. Из ящика спускались На коврик, как на луг, И сразу в пляс пускались, И… замком стали вдруг. Сверкали люстры в зале… Я крикнул: «Чей здесь дом?» И кубики сказали: «Народ — хозяин в нем». Но радость нам сулилась Не только властью сна, И стройка б окупилась, Да… рухнула она. Пожары заметались, Стал черен небосклон, Лишь стен куски остались, Как след иных времен.

III

«Но сон — на что он годен?» Оглохла тишина. Мы меж развалин бродим, Война вокруг, война. Жизнь взорвана бесследно, Дымятся пустыри. Нагнись, с земли последний Обломок подбери. Одним полны мы оба — Глядим в лицо судьбе. Вдруг шепчешь ты: «Ах, что бы Мне подарить тебе?» Весь свет стал свалкой пыльной, Ни сил, ни крова нет, Но в этой тьме могильной Всплыл новой веры свет. Твой сон был освещен им, Он добрым, сон тот, был… Встань, распрямись — еще нам Немало нужно сил. Не век рыдать на тризне, Прав сон был детский твой — Страну поднимет к жизни Народа дух живой. Жива в нас вера эта С далеких детских дней, Она вернет нас к свету, И мой подарок — в ней!

IV

Мы бродим меж развалин, Они глядят на нас. Мы славим меж развалин Свиданья горький час. Но все пришло в движенье, Подъем, еще подъем! Людей, камней круженье, Совсем как в сне моем. Ты плачешь? Слезы сами… О воскрешенья срок! Встает за камнем камень, Прекрасен и высок. Немецкая лопата За дело принялась, И грохота раскаты Надеждой полнят нас. Удача ждет любое, За что взялся народ, Преодолев былое, Мы тронемся вперед. Поет о новой чести Народ, обретший власть, О радости всем вместе За камнем камень класть. О жажда совершенья, Народной воли срок! В той воле воскрешенья Германии залог. И колоннада краше, Нарядней, чем была, На праздник жизни нашей Глядит, как день, светла. Ты помнишь здесь лавчонку, Пекарню, сеть оград? Здесь нынче вырос звонкий, Для всех разбитый сад. Весь сор без снисхожденья Расчищен в краткий срок, И праздник возрожденья Окрасил наш восток. А здесь, ты видишь, рядом Встал новый светлый дом? Зовут нас окна взглядом: «Сначала жизнь начнем!» И розы возле дома В хмельном дыму цветут… Ты шепчешь, как сквозь дрему: «Играют дети тут… …И наш ребенок тоже… Он будет, милый мой?» И шепчешь ты: «О боже, Идем, идем домой!»

V

Мы бродим меж развалин… О, был бы дом у нас!.. Мы славим меж развалин Возврата к жизни час.

ПРОЩАНИЕ

РОМАН

Звучит, музыка прощания. Торжество прощания начинается. Мы все званы на него.

Нам предстоит проститься с людьми и временами. Со многим прощаемся мы, что было нам близко и дорого, и расставание причиняет нам боль.