Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

НЕИЗВЕСТНОМУ ДРУГУ

Безвестный друг, тебя мы не забыли… Поистине не заслужил ли ты Бессмертной славы: памятника или Хотя бы просто мраморной плиты? Как рассказать о доблести и силе, Чтоб, неизвестный, стал известен ты? Поставить монументом не стихи ли? Чтоб, неизвестный, стал известен ты! Ведь даже мертвый все-таки ты с нами. Невидимый, присутствуешь в строю. Когда сплотимся дружными рядами, Ты не оставишь гвардию свою. Скорей бы гимн победы зазвучал, Чтоб, неизвестный, ты известен стал.

ВЫСШАЯ НАГРАДА

Мне премий получать не суждено (Лишь в плаванье — медали чемпиона). Со всеми вами я порвал давно. Средь вас я словно белая ворона. «Искусство жизнь приукрашать должно!» Я нарушитель этого закона. Чему вы молитесь, то мне смешно! Вас ненавижу остро, убежденно! Но все ж и мне не отказали в чести, Предателем отечества назвав. (Не слышал в жизни я приятней лести.) И наконец лишен гражданских прав… Мне больших милостей от вас не надо. Благодарю! Вот высшая награда!

СОН ОБ УСЛЫШАННОМ ГОЛОСЕ

Мне снилось: ночь вокруг, и внемлет мне Огромный двор, запруженный народом. Там я стоял под звездным небосводом, Я говорил с Германией. Во сне. Я мог свой голос слать в простор, далече! Он уходил в безбрежных высей край. И гром моей ваш сон вспугнувшей речи Бил прямо в мрак ночной: «Вставай! Вставай!» Мне внемлет Рейн. Мне внемлет Гарц седой, И Мюнхен. Речь никто не прерывал… И только смолк в просторе голос мой, Как грянул хор: «Народ тебя слыхал!» И даль, и ночь, и звездный мир вокруг, Ликуя, длят растущей песни звук.

ВСТРЕЧА

Отраден вечер долгожданной встречи! Мы пьем вино. Как светел небосклон! Табачный дым рассеивают свечи. Стучат. «Войдите!» — говорит Вийон. Мой друг Рембо! Едва он сел со мною, Мы видим — раздвигается стена, И входят гости пестрою толпою, И все садятся около вина. Вот среди них Бодлер и Гёльдерлин, Вот Маяковский, — он, подняв бокал, Так начал речь свою: «Поэты, братья!» Торжественно мы встали, как один, И выпили до дна, пока звучал Хорал Великого Рукопожатья.

В ГРЯДУЩЕЕ

Кто разгадает таинственных слов сочетанья? Стих уж закончен… А как его разгадать? Так иной раз легко и стиха созиданье, Даром что прежде казалось: его не создать. Слов и деяний постигнешь ли чередованье? Слово — деяния дочь и деяния мать. Все же бывало, что слова бесплодно звучанье И что деянью бесплодному лучше молчать… Строф этих гибкость приправим злостью змеиной, Пусть обретут они резкий, тревожащий звон, — Так, чтобы трус затрясся пред близкой кончиной И чтобы мир был нам, дерзновенным, вручен. Новых людей мы одарим словом лучистым, Словом, зовущим в грядущее, светлым и чистым!

ОТВАЖЕН БУДЬ!

Отважен будь! В отваге наша сила. Когда светила меркнут, кончив путь, Чтоб загорались новые светила, Отважен будь! Во всем отважен будь! Отнюдь не только в прилежанье суть, Когда такое время наступило, Что в мирозданье рушатся стропила. Отважен будь! Во всем отважен будь! Мыслитель, живописец и поэт! Будь верен классу всей своей судьбою! К последнему ты приготовься бою! Воздвигнем, чтоб грядущий видеть свет, Помост из наших помыслов и дел! Отважен будь! Весь мир — вот наш удел.

БАХ

Еще готовясь, медлит звуков хор. Надвинется — и отступает снова. Но колокол дает сигнал: готово! И звуки вышли, двинулись в простор. Идут, как горы, — ввысь! Им нет преграды, Они в тебе, во мне, и мы в плену. Мы в эхо, в отзвук обратиться рады. Ведут — возводят нас на крутизну, Откуда виден мир. И все вокруг, И все, что в нас, вошло в границы вдруг. Нам дан порядок: тот ничтожно мал, А тот велик, и все — в едином строе, Великое созвучье мировое! Великий век! Войди в его хорал!

ШЕКСПИР

Спокойные прикосновенья рук, И вдруг от искры возгорится страсть, И разум должен на колени пасть, И человек вступает в грозный круг. О, как отрадна ярость этих мук, И как неотвратима эта власть… Как обновляет человека страсть: В горниле страсти он раскрылся вдруг. Нет, счастье не дыханье ветерка, А вихрь, на клочья рвущий облака, Утесы низвергающий с обрыва. И человек, преодолевший рок, Уже не будет хмур и одинок: Ведь счастье — жизнь, раскованность порыва.

ГЁЛЬДЕРЛИН

Свое столетье понял он до дна, И, чтобы видеть все, прикрыл он веки. Он думал: «Где же ты, моя страна?…»… Вливались в Неккар маленькие реки. И весь народ по берегам потока Плясал и пел, справляя торжество, И радуга, стоявшая высоко, Смотрела с небосвода на него. Так, кликнув клич по всей своей отчизне, Созвал народ он. Прочим места нет В его душе, в его короткой жизни. Народ страдал, и вместе с ним — поэт. Свободный ветер рвался в вышину. Он пел народ. Он пел свою страну.

СМЕРТЬ БАЙРОНА

На почести поэту не скупятся, Когда он мертв. Привычке вопреки Тебе поют хвалу под гром оваций Вчерашние твои клеветники. И чья-то потревоженная совесть, Еще вчера скрывавшая свой грех, Как будто бы заране приготовясь, Сегодня молится за твой успех. Теперь тебе провозглашает славу Весь мир твоих хулителей, который, Как оборотень миллионоглавый, Обрушился бы на тебя потоком Проклятий, не исчезни ты так скоро. Но спи спокойно в царствии далеком!

ЦВЕТЕНИЕ РОДИНЫ

I

Молчат колокола, и песен не слыхать, И оружейный залп не длит прощанья с другом. Вот гроб скользнул ко дну, осел скрипучим стругом. Безвестный схоронен. Друзей не отыскать. Там чахлый ствол стоял, открыт ветрам и вьюгам. Как, от сухих ветвей — и вдруг цветенья ждать? И все же день настал — иль пир пришли справлять? — Когда он вновь зацвел, шурша листвой, над лугом. В его густых ветвях вдруг ожил птичий хор. И небеса над ним простерли свой шатер. Все дерево в лучах, трепещет в вешней неге. «Как знать? Здесь спит герой, радевший о свободе?» — Так стали вопрошать. И весть пошла в народе: Там человек лежит, убитый при побеге.