Стихотворения

* * *

Моё святое ремесло.

Каролина Павлова

Пожалуй, и не надо одобрения, И ободрения не надо. Ни обещания, ни исполнения Желаний, обещаний. Надо Стараться обойтись без утешения. Пора не жаловаться, не надеяться (Судьба шутила, обещая…). Пора стихам, как дыму, дать развеяться (Перелистают не читая). Пора понять, что не на что надеяться.

МЕТАФОРЫ (1968)

Памяти моего отца

* * *

Здесь пахнет лазурью, ты знаешь? Здесь пахнет лазурью. И струи фонтана трепещут эоловой арфой. И пышным огнем золотится петух, запевая, И пёстрый базар не стихает в полуденном свете. И кажутся музыкой смутной далекие горы, И в детских губах леденец золотистой свирелью. На старой стене расплескалась волна винограда, И в пыльном пылании вьются песчинки бессмертья. И в светлом звучанье текут золотистые груды Июльского воздуха, нежного смуглого лета. Огромные груды сиянья, громады лазури. Смотри – половодье лазури, и горы как волны. Альпы, 1960

* * *

Прямо на тротуаре валяется пятно света, круглое, похожее на золотое блюдо. И рядом лежит пятно нефти, отливая зеленым и синим, как пышный персидский павлин. Разноцветные крылья белья (на веревках через всю улицу) – розовые, оранжевые, сиреневые – как большие цветы висячих садов Семирамиды. Италия, 1961

* * *

Холодеет душа, и близится сумрак. И всё, как тень над водами Леты. Но хочется, хочется чистых звуков Волшебной скрипки, волшебной флейты. Ну что, Пегас, смешная лошадка, Ты нас научишь в день пасмурно зыбкий Легко летать, как люди Шагала, Играть на букете, как на скрипке? И от нежных звуков мы подобреем, Простим разбойника и убийцу. Поэт, попробуй стать чародеем, Чтоб день превратился в райскую птицу. Колорадо, 1965

* * *

Слушая розовый сумрак смуглых ладоней, Теплую музыку раковин нежно пахучих, Маленьким розовым ухом прильнув поудобней, Все повторяя, как волны, – «голубчик, голубчик…» Слыша почти, что снежинки, светлая стая, Снова слетаются, ночь Рождеством наполняют. Глядя на розовый шорох в широком камине, Видя ночное молчанье улицы зимней… Слушая грудь, где бормочут счастье и жалость, Слыша жасминовый запах снежинки холодной, Точно в мелодию летней реки, погружаясь В тихий и розовый сумрак смуглых ладоней… Канзас, 1965

* * *

Давайте жить не по часам, а по листьям: слушать весну, когда они зеленеют, думать о грустном, когда они желтеют, мечтать, когда они опадают, молчать, когда на опустелых ветках белеет иней, – и менять, когда захочется, времена года Нью-Йорк, 1963

* * *

Ясный осенний вечер, ты светлая раковина, прохладная раковина, девичьей белой рукой ты взят из нежной воды. Почему ты тускнеешь? Снова сияет вдали над бедной деревней огненный пурпур. Знаешь, пора превратить земные грязные язвы в нежные розы. Канзас, 1965

* * *

Позабудь о грязи и о безобразии, Позабудь о вечном зле. Говори о ледяном алмазе и Белой розе в голубом стекле. Позабудь о всех страданиях, мучениях, Расскажи, как вечер тих, Говори о нежных обольщениях, Украшениях земных. Только так родится чистая поэзия, Как мерцающая в никуда, Нет, не путеводная, нет, не полезная, Но блаженно-нежная звезда. Все равно ведь – и другой поэзией Больше ничего не изменить, И тупое обрывает лезвие Нежную, страдающую нить. Канзас, 1963

* * *

Выдумываешь утешения, И кажется при свете месяца, Что началось преображение, Что все сейчас, сейчас изменится – Не станет логики и алгебры (О, беспричинное сияние!), Не станет этой вечной каторги Глухих законов мироздания – И мир, свободный от инерции, От тяжести, от тяготения, Войдет в блаженное бессмертие, В сияние, во вдохновение… Разыгрывается воображение. Мюнхен, 1962

* * *

Беспамятство мира, наплыв забытья и забвенья, Бессонница сердца, скажи, почему нам не спится? Но Данте вернулся из вечного царства молчанья, И пела Орфею, негромко, нездешняя птица. Уже затихала невнятная музыка ночи, Уже уходила с печальной земли Персефона. Я знаю, что нет Персефоны – и нет Беатриче, И нет Эвридики – и призрачных стен Илиона. Не все ли равно, помечтаем о чем-нибудь странном, О чём-то бессмысленном и навсегда невозможном – Под музыку сфер, в побледневшем сиянии лунном, Беспечно, бездумно, в молчанье уже не тревожном. Зальцбург, 1962

* * *

Тот белый – горный – пенистый ручей (Как будто снег лежал в ложбине), И дерево в цвету еще белей – Как облако на светлой сини. Я слушал облака, я слушал, как вдали Синели, пенясь, водопады. Мне облака забыться помогли Далекой музыкой прохлады. Парма, 1961

* * *

Прости мне те лунные, снежные, синие горы, Прости мне рассвет над осенним безветренным Римом. Прости мне тех мраморных нимф, благосклонных к любимым, И эти гобои, и флейты, и эти повторы. Прости мне глоток ледяной золотистого чаю И несколько роз, опаленных сияющим зноем, Немного халвы, лепесток, загнивающий с краю, – Прости мне все это, я знаю, что я недостоин. Копенгаген, 1961

* * *

Одним забавы, другим заботы. Затем забвенье. Да, жисть-жестянка, да, жисть-копейка, судьба-индейка. Да, холод-голод. Не радость старость. (И ночь, и осень.) И пыльный свиток, печальный список шуршит так сухо, И совесть-повесть стучится глухо ночным дождем. Ночные тени лежат в больницах, окопах, тюрьмах. Над горем мира, над миром горя лишь ветер ночи. Гонолулу, 1965