Стихотворения

1921

Сверхлиберал

Недавно я писал о русских либералах. Помешанных на белых генералах. Царь Павел был на что самодержавный зверь, А либералы ждут: «Такого б нам теперь!» Я удостоился на выпад свой ответа, — От бешенства невзвидя света, Какой-то либерал мне пишет напрямки (Без подписи и, значит, без обмана): «Что Павел? Павел — пустяки Не Павла жаждем, — Тамерлана!» Так вот он, либерал, каков, когда он гол: Не крепостник уже, а кочевой монгол!

1921

«Владимирка»

«Но-но!.. Туда же, брыкаться… Нашлась недотрога!»… Туго врезалась в твердую землю соха. «Здравствуй, дядя! Гляжу я: земля не плоха». «Да крепка. Утоптали. Была ведь дорога. Слышь, в Сибирь, значит, гнали по ней в старину… Эй, ты. н-ну. Шевелись, сухопарая!»… Борозда к борозде… Ком ложится на ком… Кто узнал бы тебя нынче в виде таком, Роковая путина, «Владимирка старая»?! Брат мой, пахарь! Погибших бойцов помяни. Окруженные серым, суровым конвоем. Пыльной летней порой — под мучительным зноем. Хмурой осенью — в тускло-ненастные дни, И студеной зимой — в ночи темные, вьюжные, Кандалами гремя, испитые, недужные. По «Владимирке старой» шагали они. Не склоняя голов непокорных, Не смыкая усталых и скорбных очей, Мимо жалких лачуг, покосившихся, черных, Мимо пышных усадеб своих палачей, Подло-мстительной царской покараны карой, В рудники за бойцом посылавшей бойца, Шли они — без конца, без конца, без конца — По «Владимирке старой»! Сколько скорбных, невидимых нами, теней, Может быть, в это время проходят по ней И дивятся на новые яркие всходы! Пахарь! Празднуя праздник труда и свободы, Не забудь благодарной слезой помянуть Всех, кто в оные, злые, проклятые годы Ради нас проходил этот жертвенный путь!

1921

Азбука

Я не скажу, что нынче вёдро. Тут правды незачем скрывать. Но все же я настроен бодро И не намерен унывать, Хоть на унынье нынче мода. Из большевистского прихода, Хоть человек я и не злой, Я б гнал всех нытиков долой. Одна любительница позы, Из крайне «левых» героинь. Вчера шептала мне: «Аминь», Рисуя мрачные прогнозы. Я ей сказал: «Шалтай-болтай! Не хочешь петь, так улетай!» Осточертели эти бредни, Что, дескать, «мы уже не те». Письмо крестьянское намедни Пришлось прочесть мне в «Бедноте». Письмо — великого значенья. Вот образец для поученья! Мужик стал просо разводить, Да не умел за ним ходить: Впервые стал он просо сеять. Ан, урожай-то вышел плох. Мужик не хныкал: «ах да ох!» — Он просо стал усердно веять, Чтоб приготовить семена Лишь из отборного зерна. Посеял. Вновь — одна кручина. Мужик слезы не уронил, Стал разбираться: где причина? Не так он просо взборонил. «Блажной!» Жена уж смотрит косо. Но в третий раз он сеет просо. И получились чудеса: Вся золотая полоса, — Согнулись мягкие метелки Под тучной тяжестью зерна «И ведь земля-то не жирна!» Пошли по всей деревне толки: «Да на моей бы полосе…» Решили просо сеять все! Все это азбучно, бесспорно, Но в этой азбуке — урок. К чему стремится кто упорно, То он получит в некий срок. А в срок какой, ответить трудно. Пороть горячку безрассудно. Кому медлительность тяжка, В том, стало быть, тонка кишка Иль растянулась от натуги, — Тогда для этаких кишок Партийный нужен ремешок. «Эй, подтянитеся, мил-други. Чтоб близкий, может быть, всполох Не захватил бы вас врасплох!»

1921

«Вашингтонское разоружение»

(Современная баллада)

В аду прошел тревожный гул Из-за вестей о Вашингтоне, И сам великий Вельзевул Заерзал в ужасе на троне: «Эй, — закричал он, — Асмодей! Ты — черт хитрейший в преисподней. Ты насмотрелся на людей, Служа в их шашнях первой сводней, Ты знаешь, что у них к чему, Ловя оттенки в каждом тоне… Я — понимаешь? — не пойму, Что там творится в Вашингтоне? Кто Хьюз? Святой или дурак, От чьих проектов уши вянут? Впрямь на земле для новых драк Вооружаться перестанут? Иль блеск „гуманнейших“ идей Там служит только для парада?..» «Ол-райт!» — ответил Асмодей И пулей вылетел из ада. Недели не прошло одной, Как, образец натуры пылкой. Плут Асмодей пред Сатаной Предстал с лукавою ухмылкой. «Ну что? С разоруженьем как?» — Владыка ада зубы стиснул. Черт, рожу скорчивши в кулак. Так прямо со смеху и прыснул. И — от стены и до стены — Весь ад сотрясся вдруг от смеха: То мощный хохот Сатаны Встревожил все четыре эха. Все черти, вторя Сатане, Визжа, каталися по аду, И даже грешники в огне — И те смеялись до упаду. А через час в аду — глазей! — Висели (чудо! без изъяна!) Портреты «адовых друзей» — Ллойд-Джорджа, Хьюза и Бриана, Портреты надпись обвела, Вонючей писанная смесью: «Склонился ад за их дела Пред их заслуженною спесью!»

1921

Семена

(Из моего детства)

Самовар свистал в три свиста. Торопяся и шаля, Три румяных гимназиста Уплетали кренделя. Чай со сливками любовно Им подсовывала мать. «Вновь проспали! Девять ровно! Надо раньше поднимать! Все поблажкам нет предела!» — Барин ласково гудел. Мать на младшего глядела: «Вася будто похудел… Нету летнего румянца!.,» Состоя при барчуках. Тятька мой три школьных ранца Уж держал в своих руках, А за ним пугливо сзади Я топтался у дверей. Барин снова: «Бога ради, Мать, корми ты их скорей! Вот! — Он к тятьке обернулся. — Сколько нам с детьми хлопот. Из деревни твой вернулся? Разве зимних нет работ? А, с книжонкою мальчишка?! Велики ль его года? Покажи-ка, что за книжка? Подойди ж, дурак, сюда!» Я стоял как деревянный. Тятька подал книгу вмиг. «М-да… Не-кра-сов… Выбор странный!.. Проку что с таких-то книг?! Ну, стишки!.. Ну, о народе!.. Мальчик твой, по существу. Мог бы лучше на заводе Обучаться мастерству!.. Или все мужичьи дети Рвутся выйти в господа?.. И опять же книги эти… Сколько скрыто в них вреда!.. Дай лишь доступ в наше время К их зловредным семенам!!» Тятька скреб смущенно темя: «Что уж, барин!.. Где уж нам!..» Я со страху и печали На ногах стоял едва, А в ушах моих звучали Сладкой музыкой слова: [31] «Ноги босы, грязно тело, И едва прикрыта грудь… Не стыдися! Что за дело? Это многих славных путь. Не без добрых душ на свете — Кто-нибудь свезет в Москву, Будешь в университете — Сон свершится наяву! Там уж поприще широко: Знай работай, да не трусь… Вот за что тебя глубоко Я люблю, родная Русь!»

31

Из стихотворения Некрасова — «Школьник»

1921

Давно пора

Даль степную застилает Предвечерний мрак. По тропинке едет шагом Удалой казак. Едет, браво заломивши Шапку набекрень. Возле речки — камышовый Старенький курень. Сивый дед свои лохмотья Греет у огня. «Здравствуй, дед!» — Казак лихого Осадил коня. «Здравствуй, милый! Далеко ли Держишь путь ты, друг?» «На казацкий круг я еду, На советский круг». Дед вздохнул, перекрестился: «Ох, как с плеч гора! Уж давно пора б так, детки! Уж давно пора!»

1921

Пугало

(Надпись на памятнике Александру III в Ленинграде)

Мой сын и мой отец при жизни казнены, А я пожал удел посмертного бесславья: Торчу здесь пугалом чугунным для страны, Навеки сбросившей ярмо самодержавья.

Предпоследний самодержец всероссийский

Александр III.

1922

Кружево

Се — вход Чичерина в Лозанну. Кому скажу: благоговей? Кто будет петь ему осанну? Нарежет пальмовых ветвей? Не будет встречи вдохновенной, Не будет также и креста, У конференции надменной Есть уязвимые места. Чичерин их лечить не станет, Но тронет этак раз-другой. Сказавши тем, кто загорланит: «Я ж тронул пальцем, не ногой!» Все будет чинно и понятно Дипломатическим умам. Поговорят безрезультатно И разбредутся по домам. Из надоевшей всем кадрили Очередные сделав па, Начнут хитрить, как и хитрили. Дробя слабейшим черепа. Но наш Чичерин, мудрость эту Не хуже зная, чем враги, По очень скользкому паркету Спокойно делает шаги: Где нужно, сделает, как нужно, Полунажим, полупоклон. Отнюдь не выявив наружно, Что прикрывает наш заслон. И даже я — на что уж прыток! — Себе обмолвиться не дам. Пусть рыщут сотни следопыток По запорошенным следам!

1922

Социал-болонки

Вы полюбуйтесь, что за франты Лакеи верные у госпожи Антанты. Рабочие кричат им издали: «Эй, эй! Чего вы, ироды, копаетесь? Живей! Пора всеобщую начать нам забастовку!» «Нет, ни за что! Нет, нет! — Лакеи им в ответ. — Намедни поднесли мы барыне листовку, В которой наплели вы дикой ерунды. Так барыня, когда листовку в руки взяли И прочитали всё: „Нехорошо! — сказали. — Держитесь далее от уличной орды. Всё это варвары, всё дураки и дуры. Они — вне общества, прогресса и культуры! Пора на цепь их посадить!“ Все это барыня сказавши, стали хмуры И не велели к вам ходить!»

* * *

Собачек комнатных, товарищи, видали? Породистые есть, носящие медали. В придачу блеска их собачьей красоте Им вяжут бантики на шее и хвосте, И проманежиться на свежем ветерочке Их водят барыни на шелковом шнурочке. Вот Вандервельде! В нем болонку узнаю, Которая медаль и бантики носила. Так допустимо ли, чтоб барыню свою Такая стерва укусила?!

1923

Любимому

Живые, думаем с волненьем о живом И верим, хоть исход опасности неведом. Что снова на посту ты станешь боевом. Чтоб к новым нас вести победам. В опасности тесней смыкая фронт стальной. Завещанное нам тобой храня упорство. Мы возбужденно ждем победы основной, Которой кончишь ты, любимый наш, родной, С недугом злым единоборство!

1923

Кровавые долги

Памяти В. В. Воровского

Рать пролетарская знамена преклонила. Семьей редеющей друзья стоят вокруг. — Еще одна священная могила! — Еще один неотомщенный друг! Ну что же! Клятвой боевою Мы честно подтвердим зарвавшимся врагам, Что — не в пример иным долгам — Долги кровавые мы возместим с лихвою!