Стихотворения

«В себе ненужного не трогай…»

В себе ненужного не трогай. Смотри в глаза простого дня. Он в озабоченности строгой Хранит иное для меня. Вот — голубой трамвай прозвякал Звонком по-детски вдалеке. И кисть малярная — как факел — У встречной девушки в руке. Ее цветной и грубый фартук Среди морозной белизны Я принимаю словно карту Открытой заново страны. Пусть счастье вызреет не скоро, Но, пролагая верный след, Несу любовь я, для которой Уже обыденного — нет. 1963

«Зима крепит свою державу…»

Зима крепит свою державу. В сугробах трав стеклянный сон. По веткам белым и шершавым Передается ломкий звон. Синеет след мой не бесцельный. О сказки леса, лег он к вам! И гул певучести метельной С вершин доходит по стволам. Я у стволов, как у подножья Величья легкого, стою. И сердце родственною дрожью Певучесть выдало свою. В объятьях сосен я исколот. Я каждой лапу бы пожал. И красоты кристальный холод По жилам гонит алый жар. 1963

«Та ночь была в свечении неверном…»

Та ночь была в свечении неверном, Сирены рваный голос завывал, И мрак прижался к нам, как дух пещерный, Седьмой тревогой загнанный в подвал. Извечный спутник дикости и крови, Людским раздорам потерявший счет, При каждом взрыве вскидывал он брови И разевал мохнатый черный рот. Над нами смерть ступала тяжко, тупо, Стальная, современная, она, Клейменная известной маркой Крупна, Была живым по-древнему страшна. А мрак пещерный на дрожащих лапах Совсем не страшен. Девочка, всмотрись: Он — пустота, он — лишь бездомный запах Кирпичной пыли, нечисти и крыс… Так ты вошла сквозь кутерьму ночную, Еще не зная о своей судьбе, Чтобы впервые смутно я почуял Зачатье сил, заложенных в тебе. Смерть уходила, в небе затихая, И напряженье в душах улеглось, И ощутил я чистоту дыханья И всю стихию спутанных волос. Тебя я вывел по ступенькам стылым Из темноты подвального угла, И руки, что беда соединила, Застенчивая сила развела. Среди развалин шла ты, Как в пустыне, Так близко тайну светлую храня. С тех пор я много прожил, Но поныне В тебе все та же тайна для меня. И как в ту ночь, Сквозь прожитые годы Прошли на грани счастья и беды, Волнуя целомудренностью гордой, Твои неизгладимые следы. 1963

«Развесистыми струями фонтана…»

Развесистыми струями фонтана Обрызганная ластилась листва, А встреча зноем за душу хватала, И в хриплом горле плавились слова. И голос твой был до предела сдержан, Но шел он из тревожной глубины, Пронизывал судьбу мою, как стержень, Несущий нетерпение весны. Он весь во мне — до горечи понятный, Так где ж была ты, мой тревожный друг? Горят на мне язвительные пятна — Прикосновенья душных чуждых рук. Я разорвал сплетенье хищных веток — Мы рядом в человеческом лесу. Как друг, на грудь кидается мне ветер, Ладонями проводит по лицу. Новорожденных листьев дрожь немая, Как тоненькие выстрелы — трава… Есть мука обновленья. Принимаю. И в хриплом горле плавятся слова. 1963

Зной

Карьер — как выпитая чаша. Снимает солнце кожу с плеч, Здесь дождик судорожно пляшет, Чтоб ног о камни не обжечь. Кругом под желтым игом зноя Глыб вековое забытье. От жажды — в бочке привозное С железным привкусом питье. А там, вдали, аллеи сада, Легко доступные и мне, В стакане колкая прохлада По трехкопеечной цене. И в ночь, когда идешь с любимой, Вдруг отразят глаза твои Высокий выгиб лебединый Фонтаном вскинутой струи. Но я под плеск фонтана вспомню Ребят победно-хриплый вскрик, От взрыва пыль в каменоломне И в зной ударивший родник. Мы пили, вставши на колени, Как будто в мудрой простоте Здесь совершалось поклоненье Его суровой чистоте. 1963

«В низкой арке забрезжило…»

В низкой арке забрезжило. Смена к концу. Наши лица красны От жары и от пыли, А огонь неуемно идет по кольцу, Будто Змея Горыныча В печь заточили. Летний душ Словно прутьями бьет по спине, Выгоняя ночную усталость из тела, Ведь кирпич, Обжигаемый в адском огне, — Это очень нелегкое древнее дело. И не этим ли пламенем прокалены На Руси — Ради прочности зодческой славы — И зубчатая вечность Кремлевской стены, И Василья Блаженного Храм многоглавый? Неудачи, усталость И взрывчатый спор С бригадиром, Неверно закрывшим наряды,— Сгинет все, как леса, Как строительный сор, И останутся зданий крутые громады, Встанут — с будущим вровень. Из окон — лучи. И хоть мы на примете у славы не будем, Знайте: По кирпичу из горячей печи Города на ладонях Выносим мы людям. 1963

«Среди цементной пыли душной…»

Среди цементной пыли душной, Среди кирпичной красоты Застигла будничную душу Минута высшей красоты. И было все привычно грубо: Столб, наклонившийся вперед, И на столбе измятый рупор — Как яростно раскрытый рот. Но так прозрачно, так певуче Оттуда музыка лилась. И мир был трепетно озвучен, Как будто знал ее лишь власть. И в нем не достигали выси, Доступной музыке одной, Все звуки, без каких немыслим День озабоченно-земной. Тяжка нестройная их сила, Неодолима и густа. А душу странно холодила Восторженная высота. Быть может, там твоя стихия? Быть может, там отыщешь ты Почувствованное впервые Пристанище своей мечты?.. Я видел все. Я был высоко. И мне открылись, как на дне, В земной нестройности истоки Всего звучащего во мне. И землю заново открыл я, Когда затих последний звук, И ощутил не легкость крыльев, А силу загрубелых рук. 1963

«Так — отведешь туман рукою…»

Так — отведешь туман рукою И до конца увидишь вдруг В избытке света и покоя Огромной дали полукруг. Как мастер на свою картину, Чуть отойдя, глядишь без слов На подвесную паутину Стальных креплений и тросов. За ней — певучею и длинной, За гранями сквозных домов Могуче веет дух былинный С речных обрывов и холмов. Скелет моста ползущий поезд Пронзает, загнанно дыша, И в беспредельности освоясь, Живая ширится душа. И сквозь нее проходит время, Сводя эпохи в миг один, Как дым рабочий — с дымкой древней Средь скромно убранных равнин. И что бы сердце ни томило, Она опять в тебя влилась — Очеловеченного мира Очеловеченная власть. 1963

«Сосед мой спит…»

Сосед мой спит. Наморщенные грозно, Застыли как бы в шаге сапоги. И рукавица электрод морозный Еще сжимает волею руки. Еще доспехи, сброшенные с тела, Порыв движенья жесткого хранят. Сосед мой спит. Весь мир — большое дело, Которым жив он, болен и богат. Часы с браслетом на запястье дюжем Минуты века числят наизусть, И борода — спасение от стужи — Густа и непокорна, словно Русь. Грохочет дом, где хлеб и сон мы делим, И молодая вьюга у дверей По черному вычерчивает белым Изгибы человеческих путей. Они бессмертны — дай им только слиться, Они сотрутся — лишь разъедини. И дни простые обретают лица, И чистый свет кладут на лица дни. 1964

«Густая тень и свет вечерний…»

Густая тень и свет вечерний — Как в сочетанье явь и сон. На золотое небо чернью Далекий город нанесен. Он стал законченней и выше. Не подавляя общий вид, Движенья полный — он недвижен, Тревожно-шумный — он молчит. Без мелочей — тупых и тусклых — Он вынес в огненную высь И строгость зодческого чувства, И шпили — острые, как мысль. 1963

«Шнуры дымились…»

Шнуры дымились. Мы беды не ждали. И с жестких губ проклятье сорвалось, Когда он встал на каменном увале — Весенней силой вынесенный лось. Он весь был клич — горячий и упругий. И, принимая ветер на рога, Он чуял в нем и брачный зов подруги, И гневное дыхание врага. А там — средь сосен, обреченно хмурых, Готовая обвально прогреметь, Ждала в набитых аммонитом шпурах — Смерть. Была минута — из-за глыб молчащих Стремительно, как бедственный сигнал, Навстречу лосю вырвался запальщик И с гулким криком шапкой замахал. Стояло солнце диском дымно-черным. Опали камни. Эхо улеглось. С обломком ветки на рогах точеных Мелькал в просветах оглушенный лось. Ничком лежало свернутое тело. Открытый рот — как омертвелый крик. На много метров шапка отлетела, И чуть дымился стиснутый пальник. Вы эту силу юную измерьте В ее живой бесстрашной наготе!.. Вы говорите о нелепой смерти, А я — о человечьей красоте. 1963