Стихотворения

1962

Женский праздник

Сложились бабы по рублю, Простые бабы, деревенские, И пьют, я их не оскорблю — Мол, пить занятие не женское. У баб на то причина есть, Особая, всемирно веская — По радио промчалась весть, И озарилась доля женская. Вся вдруг до донышка видна С поры далекой, незапамятной, На целый белый свет одна, Горя своим горючим пламенем. Три полбутылки на столе Плодовой, ягодной и выгодной, Пьют бабы у себя в селе, Румяные от водки выпитой. Их не зовут домой мужья: «Валюта, Валя, Валентина!». Судьба не песня соловья, Не все вернулись из Берлина. Пахали бабы, жали хлеб, Леса рубили, сенок'oсили, Век прожили в своем селе, И слыхом не слыхав о космосе. А над землей уж третий час, Быстрей, чем шар земной наш кружится, Вокруг него в который раз Летит сестренка, дочь, подруженька! Над щами, стиркой и страдой, Над песнями, от слез солеными, Летит над старыми законами, Муж по которым — бог земной. Гремит над всей землей эфир, И марши, марши в честь них, марши, В честь них, потрясших целый мир, Обыкновенных женщин наших. А здесь, в деревне, стол накрыт, Пластинка кружится любимая. И день, как колокол, гудит Над придорожными рябинами.

1963

В автобусе

Косматый, рыжий, словно солнце, я Оптимистичен до конца. Душа моя — огнепоклонница, Язычница из-под венца. Чем дело кончилось с татарами? Как мартом сарафан белен! Вдрызг реактивными фанфарами Исполосован небосклон. Летят дюралевые капли По небу синему, свистя. Не так ли хлынет вниз, не так ли Ливнь реактивного дождя? Но вальсы, вальсы, только вальсы, Кружа, в динамике дрожат. Белеют на баранке пальцы, Темнеет у шофера взгляд. Весь голубой, как будто глобус, В никелированной росе Летит размашистый автобус По пригородному шоссе. Он в солнце, в первых лужах, в глине… Творится на земле весна, Как при Микуле и Добрыне, Как при Владимире, красна. И Лель сидит на косогоре С кленовой дудочкой в зубах, И витязи торчат в дозоре, Щитами заслепясь в лучах. Мосты над реками толпятся, В бензинном дыме провода… И ничего не может статься С весной и Русью никогда.

1963

Два монолога

1

Нет расстоянья, нет пространства, И городов далеких нет. Нет гор, морей и ветра странствий, Есть стюардесса в цвете лет. Есть аэрон, бетон, динамик, Орущий джазом в вашу честь, Трап на пневматике, громами Ночь потрясенная окрест. Век, ты устроился неплохо И позабыл, что час назад Была перекладных эпоха, Карет, фрегатов и баллад. В цветной бетон и сталь закован, Неоном ледяным омыт, Исчислен, взвешен, зашифрован, И крайне замкнут, и открыт. Мой брат, мой враг, мой собеседник Над пластикатовым столом И чашечкой «эспрессо» бледным В часу, неведомо каком, В глуши неведомой вокзальной, Откуда всё рукой подать: Березы, ледники и пальмы, — Что хочешь ты еще сказать? И знаки мудрости газетной Восходят над твоим лицом С похожею на сказку сплетней, Как за щекою с леденцом. А синие глаза пустынны, И прядь сиреневых волос, Как дым весны и Хиросимы, Ответ рождает и вопрос. Век, я хочу с тобою спорить О смысле злобы и добра, Дышать зеленой солью моря, Пить спирт из фляги у костра И быть еще сентиментальным, Как в дни фрегатов и карет, Медлительным необычайно Средь молний, стюардесс, ракет.

2

Чужие старые столицы В рекламных ливнях слюдяных Я вспоминаю, словно лица, Пытаясь разобраться в них. Стеклом, бетоном, сталью, светом Разрублен мрак ночной и смят. Зимой, весной, в разгаре лета Они сверкают и горят. Но есть в их праздничности броской Тревога знобкая и грусть, Которую понять не просто, Но есть которая как груз. А в чем она, не скажешь сразу: В девчонках юных на углах Иль в блеске бешеном показа В самом уже запрятан страх? А может быть, всё это вкупе Заключено в том и другом. Забудут, не наймут, не купят Или поверят, но с трудом? Гремят, ликуют и хохочут. Надменны, праведны, грешны И на исходе жаркой ночи Сосредоточенно грустны Чужие старые столицы У синих рек и белых льдин, Большие памятные лица Держав, столетий и равнин.

1963

Сосна

На белом, розовом, на синем, На голубеющем снегу Лежит сосна, роняя иней, Как бы споткнувшись на бегу. На сахарном снегу пластаясь, Вся зелена, вся золота, И в кроне, солнцем обливаясь, Звенит и рвется высота. Но от сравнения с солдатом Я отрешиться не могу, Вот так споткнувшимся когда-то, Назад лет двадцать, на снегу. Ну что ж, перед годами теми Я не стыжусь банальным быть. Лежит сосна. Не властно время Того, что было, изменить.

1963

«Уходит в небо с песней полк…»

Уходит в небо с песней полк От повара до командира. Уходит полк, наряжен в шелк, Покинув зимние квартиры. Как гром, ночной аэродром. Повзводно, ротно, батальонно Построен в небе голубом Десантный полк краснознаменный. Там в небе самолетов след, Как резкий свет кинжальных лезвий, Дымок дешевых сигарет И запах ваксы меж созвездий. Пехота п'o небу идет, Пехота в облаках как д'oма. О, знобкий холодок высот, Щемящий, Издавна знакомый. По тем болотам подо Мгой, Где мы по грудь в грязи тонули И поднимались над кугой На уровне летящей пули. Смотрю, как мерзлую лозу Пригнул к земле железный ветер, Стою и слушаю грозу, Как будто первый раз заметил, Что подвиг, как бы он высок, Как ни был бы красив, — работа. И пахнет кирзою сапог, И звездами, и солью пота…

1963

«Я давно увидел в первый раз…»

Я давно увидел в первый раз, Как оно меня не ослепило, Чудо женское зеленых глаз, Где, когда, не помню, это было… Два дождя качаются в зрачках, Две реки, два леса, две дороги. Неба два в лучах и облаках, Радуг двух слепящие чертоги. С той поры прошла землей война. Государства в пепел рассыпались. Годы отгорели в дым до дна. Жизнь прошла, а вот они остались… Я ее забыл. Я постарел. Женщина моя со мною рядом Средь своих забот, хлопот и дел Взглянет вдруг каким-то странным взглядом… Два дождя стоят в ее зрачках. Две реки, два леса, две дороги, Неба два в лучах и облаках, Радуг двух слепящие чертоги.

1963

«Две крутых соболинки…»

Две крутых соболинки Над рекой-синевой. С торжеством и грустинкой Низкий голос грудной. Темным вишеньем спелым Тронут маленький рот. Золотых, загорелых Плеч покатый полет. Словно вверх по ступеням, На тропе полевой С ней летит по коленям Синий ситец волной. И встает и не сводит Глаз при встрече народ, — Словно юность проходит, Словно счастье идет.

1963

Земляк

С. Викулову

Мы редко с ним теперь встречаемся, — У каждого свои дела. Но все ж встречаемся, случается, Вдвоем садимся у стола. Не по желанью — по традиции, Как на Руси заведено, Мы балуемся не водицею Дистиллированною. Но… Как только «чт'o» да «как» кончаются, Отодвигается хрусталь — И раздвигается, что чается, Что видится, — и глубь и даль. Он трет виски, он наклоняется И курит, курит без конца. И тень, и свет, летя, сменяются На резких линиях лица. И край, в котором уместиться бы Могло с полдюжины держав С их европейскими столицами, Определяется вдруг, став Тем настоящим, главным, истинным: И как живешь и как дела, — С чем исповедуются искренне, Ни боли не тая, ни зла. Над чем задумываясь, пробуют Себя, других и жизнь понять По счету по большому, строгому, Где не на кого зря пенять. А надо встретиться с причинами Того, что плохо, что не так… Шумят поля, горит рябинами И подступает к сердцу тракт. Раскинулась в дождях и радугах Провинция лесов и рек, Печаля, сокрушая, радуя, Как личная судьба, — навек. Ах, эти встречи с другом досветла! Гора окурков. Поздний час, Наговоришься вроде досыта, А ляжешь — не смыкаешь глаз.

1963

На Волго-Балте

Моей деревни больше нету. Она жила без счета лет, Как луг, как небо, бор и ветер, — Теперь ее на свете нет. Она дышала теплым хлебом, Позванивая погромком, К ней на рогах коровы небо Несли неспешно людям в дом. Плывут над ней, взрывая воды, Не зная, что она была, Белы, как солнце, теплоходы, Планеты стали и стекла. И дела нет на них, пожалуй, Уж ни одной душе живой, Что здесь жила, пахала, жала Деревня русская век свой. Детей растила, ликовала, Плясала, плакала, пила, С зарей ложилась и вставала, Гремя в свои колокола Стогов, домов, хлевов, овинов В богатый год и в недород. В чем невиновна, в чем повинна, Теперь никто не разберет. Я до сих пор твой сын, деревня, Но есть еще двадцатый век, — Вывертывает он коренья И прерывает русла рек. Что сделал он, то сам я сделал, Никто другой того не мог, — И этот лайнер снежно-белый, И всплывший дедовский пенек. И я пройду по дну всю пойму, Как под водой ни тяжело. Я все потопленное помню. Я слышу звон колоколов. А наверху, как плахи, пирсы, В ладонях шлюзов — солнца ртуть. Я с тем и этим крепко свыкся, Одно другим не зачеркнуть.

1963

Мой лейтенант

Как давно я не ходил в атаку! Жизнь моя идет в тепле, в тиши. Где-то без меня встают по знаку В бой с позиций сердца и души. Нет, они не стерлись, как окопы На опушке леса зоревой, Но давно уж к ним пути и тропы Заросли житейской муравой, Жизнь прошла с тех пор — Не просто годы. А за ней, там, где огни встают, В сполохах январской непогоды Возле самой смерти на краю, Скинув молча полушубок в стужу, Лейтенант в неполных, двадцать лет, Я ремень затягиваю туже И сую под ватник пистолет. Больше ничего со мною нету, Только вся Россия за спиной В свете догорающей ракеты Над железной башней ледяной. Вот сейчас я брошу сигарету, Люк задраю, в перископ взгляну Через окуляры на полсвета И пойду заканчивать войну. Я ее прикончу вместе с дотом, Ближним и другим, в конце пути, На краю земли. Бело болото. Только бы его сейчас пройти. Страшно ли? А как же, очень просто С ревом треснет черная броня, И в глаза поток упрется жесткий Белого кипящего огня. Только чт'o в сравнении с Россией Жизнь моя, — Она бы лишь была С ливнями, с мальчишками босыми, С башнями из стали и стекла. Далеко-далёко, спотыкаясь, Черный танк ползет, как жук в снегу. Далеко-далёко, чертыхаясь, Лейтенант стреляет по врагу. А земля огромна, фронт безмерен, Лейтенант — песчинка средь огня. Как он там, в огне ревущем, верит В мирного, далекого меня! Я живу в тиши, одетый, сытый, В теплом учреждении служу. Лейтенант рискует быть убитым. Я — из риска слова не скажу. Бой идет. Кончаются снаряды. Лейтенант выходит на таран. Я — не лезу в спор, где драться надо. Не простит меня мой лейтенант! Он не хочет верить в поговорку: Жизнь прожить — не поле перейти. Там друзья, там поровну махорка — Я ему завидую почти. Надо встать и скинуть полушубок, И нащупать дырки на ремне. Встать, пока еще не смолкли трубы В сердце, как в далекой стороне. Далеко не все добиты доты. Время хлещет тяжко, люто, зло. Только бы сейчас пройти болото, Вот оно лежит белым-бело. Ох, как трудно сигарету бросить, Глянуть в окуляры лет — и в путь! Я один. Уже подходит осень. Может, он поможет как-нибудь? Добрый, как Иванушка из сказки, Беспощадный, словно сам Марат, Мой судья, прямой и беспристрастный, Гвардии товарищ лейтенант.