Стихотворения

1953

«Опять до тебя перегоны…»

Опять до тебя перегоны, И ветер, над крышей гудя, Роняет на стекла вагона Холодные слезы дождя. Опять я шепчу твое имя, Как в первый тот, памятный год. Нет, нет, мы не стали чужими, И сердце, как прежде, поет. А если тебя я обидел И словом своим не согрел, Прости мне: я просто не видел. Каким я богатством владел. И пусть эта ночь и ненастье, И пусть я в разлуке с тобой — Ты стала мне светом и счастьем, Ты стала мне жизнью самой.

1953

Рождение весны

Люблю следить весны рожденье Не в хвойных сумрачных лесах, Где только слабым отраженьем Запечатлен ее размах, Где и студеною зимою Все тот же на ветвях наряд, Все так же ветры в звонкой хвое Неумолкаемо шумят. Нет, я люблю апрельский, редкий, Еще не прибранный лесок, Еще безлиственные ветки, Где животворный бродит сок. Люблю следить, как на пригорке, Пробив сырую целину, Травинок первые иголки Встают, приветствуя весну. А притаившийся подснежник, Едва почуяв солнцепек, Приоткрывает зябкий, нежный, Еще несмелый лепесток. Люблю следить, когда, прорезав Тугую почку, первый лист В глубокой ясной пройме леса Качнется, зелен и лучист. А там пойдет за почкой почка, За веткой ветка зеленеть, Чтоб кружевною оторочкой Лесную просеку одеть. Уже, забыв зимы угрозы, В кругу ликующих подруг, В сережки убрались березы, На ивняке медовый пух. А в речке небо яркой синью Переполняет берега. Вот-вот черемуха раскинет Свои пахучие снега, Засвищут птицы, не смолкая, Гром отзовется с вышины, И встанет радуга, сверкая В честь новорожденной весны.

1954

Баранчики

Нет зимы уже и в помине. Вот баранчики расцвели. Я не знаю, как по-латыни Их ученые нарекли. Так в народе их называли, А ребята, мои друзья, Те и книг еще не читали — Впрочем, их не читал и я. Снег сойдет, пообсохнет поле, Раскудрявится ближний лес. Мы весь день босиком на воле, — Столько разных вокруг чудес! Впрочем, может быть, это сами Мы выдумывали чудеса — И казались нам чудесами Гром, и радуга, и роса. И какой-нибудь первый цветик, Что и красками небогат, Расцветет — и лужок осветит, И лужок — не лужок, а сад. Мы ромашки звали — пупавки, А щавель в лугах — столбецы. Кто в названья их внес поправки — Может, деды, может, отцы, — Мы не знали. А под кустами, По оврагам и у ручья — Там баранчики вырастали, Так ли я говорю, друзья? Длинноноги и неказисты, В желтых венчиках-бубенцах, Вырастали в сухих и чистых Наших лиственных лесах. Был обычай у нас известный — Все на вкус проверять в лесу: Сыроежку и сок древесный, Мед шмелиный или росу. А баранчики расцветали — Все мы с первых весенних дней Стебли сочные поедали, Будто не было их вкусней. Так казалось, а вот, поди-ка, В чем тут дело — не объяснить: Ни малина, ни земляника Не могли их потом затмить. Видно, в мире таком безбрежном Глубже в сердце хранишь своем Самый первый, робкий подснежник, Первый дождик и первый гром.

1954

Памятник Ленину

Ничто — ни музыка, ни слово, Ни кисть, ни бронза, ни гранит — Его, для всех времен живого, Так никогда не сохранит, Как с неподкупной, честной кровью Простые смертные сердца, Что переполнены любовью Такой, которой нет конца.

1954

Тучка

Обильными хлынув слезами, Как будто всей горечью, всласть, Проплакала тучка над нами И в синюю даль унеслась. И снова взлетели стрекозы, И ярче цветы зацвели. Кто знает — о чем эти слезы? Чье горе коснулось земли? Но так мимолетно ненастье, Свод неба такой голубой!.. Ведь так же когда-то от счастья Мы плакали вместе с тобой.

1955

Цикады

Кусты бегут, как водопады, Свергаясь с гор, со всех сторон. О чем всю ночь поют цикады? О чем их шелест, шепот, звон? В ущелье мрак. А над горами, Всю высоту заполонив, Синеет небо в темной раме, На горы звезды уронив. Звучанье, робкое вначале, Уже со всех плывет холмов, А в нем немолчный зов печали, Моей любви бессонный зов. Лишь где-то за горами, где-то За этой цепью черных круч, Уже горящий луч рассвета, Как счастья трепетного луч.

1956

«С бурей, с громом, где-то над горами…»

С бурей, с громом, где-то над горами, Стороной, клубясь, гроза прошла И скатилась в горы. А над нами Ночь сплошными звездами цвела. Сад притих. В ущелье тьма все гуще. Тишина легла на склоны гор. Лишь поток, на самом дне бегущий, Продолжает с кем-то жаркий спор, Да совсем не требуя награды Никакой за свой бессонный труд, Все поют без умолку цикады, До самозабвения поют. Настежь окна — прямо в полночь, в звезды, В яростную музыку цикад, В этот садом напоенный воздух, В эту сказку ста Шехерезад. Пусть она звучит, не умолкая, Пусть она журчит: ведь ей невмочь Замолчать… Так вот она какая, Тысяча вторая эта ночь!

1956

Пес

Костяшки ног едва передвигая, Пришел он к морю, чтобы умереть, Пришел к воде и лег, изнемогая. Хвост повисал, как сломанная плеть. Залив был тих. За горною излукой Сверкала уходящая гроза. Он поднял взгляд. Невыразимой мукой Наполнились печальные глаза. Был жаркий полдень. Но по тощим ребрам Бежала дрожь. А плеск волны у ног Таким казался ласковым и добрым, Как будто муки все унять не мог. Играя галькой, пена шелестела И таяла. Шатаясь, он привстал И вновь упал, вытягивая тело. Вдали синел за дымкой перевал. Пришла к концу последняя дорога. Жужжали мухи. Ясные глаза Взглянули вдаль внимательно и строго. Сползла в песок последняя слеза. И он застыл. А горы зеленели. А полдень цвел, не изменив лица. И всей могучей грудью волны пели О жизни той, которой нет конца.

1956

Чайки

Мы из порта вышли на закате. Встречный ветер, как пастух сердитый, Гнал стада барашков непокорных, И они, резвясь и убегая, Рассыпались пеной серебристой. И все дальше уходила гавань, И все дальше отступали горы. А за нами, за кормой высокой, Шесть отважных белых-белых чаек Вслед летели, словно провожали. Сильной грудью рассекая воздух, Широко раскидывая крылья, То они как будто повисали, Недвижимы, упираясь в ветер, То к волне зеленой припадали, В брызги пены крылья окуная. Вот уж солнце в тучу закатилось, Потемнели голубые горы, Стали волны синими, как тучи, Что, клубясь, окутывали небо. Становился злей пастух сердитый — Исполинский кнут его со свистом, От волны до самых туч гуляя, То хлестал по волнам, то по тучам, То по белой мачте корабельной. Но упрямо пробивались чайки, Всё махали крыльями, прощаясь. Улетайте, чайки, возвращайтесь! Улетайте в гавань: крепнет ветер, Торопитесь, чайки: будет буря, Оглянитесь — еле виден берег, Потонули горы в темной дали, Торопитесь, чайки, — ночь подходит… Если б так же, не сдаваясь буре, Если б так же, не пугаясь мрака, Люди нас душою провожали, Те, что в тихой гавани остались, Был бы ночи мрак уже не страшен. Легче бы дышалось тем, кто в море.

1956

24 октября 1917 года

Он в этот вечер здесь, за этим Столом, у этого окна, Знал, перед будущим в ответе, — Задача будет решена! Теперь все ясно: то, что было Несвоевременно вчера, Не может ждать и до утра… Он окунул перо в чернила. Рука торопится: пора! Сегодня. Завтра будет поздно. Сегодня — или никогда! Россия ждет. В молчанье грозном Притихли села, города. Россия ждет. Иссякли сроки, И все висит на волоске. Бегут уверенные строки, Мысль горяча. Перо в руке Не дрогнет. Слабых убеждая, Оно с друзьями говорит. Но мысль, перо опережая, Уже в грядущее глядит. Уже расчетом полководца Она готовит близкий бой, Нелегкий бой, но сердце бьется: Оно всей кровью, всей судьбой, Всей силой высшего прозренья Победу видит впереди — В ней революции спасенье. Иной дороги нет. Веди!.. Не утихал октябрьский ветер, Качался тополь за окном — В тот миг единственный свидетель Строк, переполненных огнем. Скорей же в бурю, в ночь, в дорогу! Он сам, как буря, окрылен. Перо скрипит… Еще немного — И настежь дверь откроет он.

1956

Арка Главного штаба

Строенья раздвинув плечами, Взлетает она в высоту, Сто лет и ночами и днями Бессменно стоит на посту. И все же она знаменита Не тем, что столетье над ней Упрямо вздымают копыта Шесть бронзовых ярых коней, Но тем, что с великою верой, Для штурма равняя штыки, Из прошлой в грядущую эру Отсюда шагнули полки.