Стихотворения

1964

Я жгу костер

Я жгу костер. Сухие листья, травы — Все то, что снегом, ветром и дождем К сырой земле прибито, как гвоздем, Швыряю в пламя. Золотой, кудрявый, Танцующий, веселый бог огня В неистовом и яром исступленье, Как жертву, принимает от меня Мои дары и чудо превращенья Творит. И распростертые у ног Бескровные, безжизненные травы И листья мертвые, шуршащею оравой В костер гонимые, подхватывает бог, И все, что серо, сыро и убого, В чем искорки не теплится былой, Все ожило опять в объятьях бога, Слепящей бурей взмыло над землей В слепящем, буйном танце в честь Ярилы, Его животворящей красоты, Чтоб, отплясав, земле прибавить силы, Чтоб, отпылав, в ее войти пласты, Войти золой и в новое цветенье Ворваться богом молодым, земным, И снова жить. Я жгу костер весенний. Дымок пахучий тянется над ним.

1964

Ливень

Стукнул гром, как будто бондарь, В днище бочки кулаком. Гул пошел по небосводу И затих. И снова гром Кулаком пристукнул дважды И доволен: хороша! Не умрешь, земля, от жажды, Пей, душа, хоть в два ковша: Будет ливень! Днище неба Тьмою туч заволокло. Не останешься без хлеба! Вот уж первое стекло Первых капель раскололось, Разлетелось дробью бус, Придорожный дрогнул колос, Покачнув иссохший ус. Заплясали капли, капли… Но гляди — уже стоят Сотни струй, как будто цапли, Сотни цапель стали в ряд Тонконогих, недвижимых, — Так он льет, Не льет, стоит Ливень, Бог неумолимый Всех, кого огнем палит Жажда, Всех, кого нещадно Душит засуха живьем, Ливень, тучей неоглядной Охвативший окаем. Но уже исчезли цапли, — Он уже из бочки льет. Пьет земля. И не по капле: Пьет взахлеб, Всей глоткой пьет.

1964

Где-то в России

Где-то в России, В глуши, Вдалеке от дорог, Поле, овраг Да березовый тихий лесок. Был там когда-то Бревенчатый низенький дом. Нет этих мест фотографий — Все они в сердце моем Сняты, впечатаны, врезаны, Не расстаюсь ни с одной. Вот распушили березы Сережки свои надо мной, Вот выбегает под окна, Колосьями кланяясь, рожь, Вот закипает в овраге Ключа леденящего дрожь, Вот наметают метели По самую крышу снега… Сколько таких фотографий, И каждая мне дорога! Здесь я впервые услышал Зов журавлей в вышине, Здесь стерегла меня сказка В лунном морозном окне, Здесь пролились мои первые Легкие слезы мои, Здесь меня звали в дорогу Проселочные колеи. Шорох травы и колосьев Здесь я ловил в тишине, Здесь пролетало жар-птицей Волшебное слово ко мне, Здесь моя первая песня Грудь обожгла мне огнем. …Нет этих мест фотографий — Все они в сердце моем.

1965

Сергей Есенин

В этом имени — слово есень, Осень, ясень, осенний цвет. Что-то есть в нем от русских песен, Поднебесье, тихие веси, Сень березы И синь-рассвет. Что-то есть в нем и от весенней Грусти, юности, чистоты… Только скажут: Сергей Есенин — Всей России встают черты: И над заводью месяц тонкий, И в степи, у заросших троп, Красногривого жеребенка Неуклюжий, смешной галоп, И весенних, осин сережки, И рязанского неба ширь, И проселочные дорожки, И приокские камыши. А я помню его живого, Златоуста, А я слыхал, Как слетало златое слово В затаивший дыханье зал, И как в души оно врывалось, Мучась, жалуясь, ворожа, И как в нем закипала ярость Пугачевского мятежа. Слово болью шло, замирая, Будто било в колокола, — Русь, Россия — не надо рая, Только ты бы одна жила!.. …Если б черное знать предвестье И от гибели остеречь!.. Только руки в широком жесте Выше плеч летят, Выше плеч. Над Россией летят… Есенин! Осень, есень, осенний цвет. Все равно — это цвет весенний, Сень березы И синь-рассвет.

1965

Звезды мои

Звезды мои, собеседники долгих ночей! Пусть говорят, что удел ваш — холодная черная бездна, Что за веками века, тысячи лет, миллионы Обречены вы смотреть не мигая, Взором холодным в холодные Вечности очи. Не был я в бездне той черной и вас я такими не видел, Здесь же, в прохладе земной, сквозь деревьев притихшие листья, Дышит, мерцает, трепещет живая душа мирозданья, Ваша душа, собеседники долгих ночей! В радости — радуюсь вам и любуюсь я вами, В горести — жалуюсь вам сквозь земные соленые слезы. Звезды мои! Оставайтесь навеки такими — Радуйте взоры живых, трепещите, дышите, мерцайте!

1965

Хвала рукам

Не унижайте рук. Их изваянье На пьедестал бы надо возвести. Они достойны отлитыми быть Из самого достойного металла. Чт'o медь! Чт'o бронза! Я бы отлил их Из золота, горящего, как солнце, — Они, как солнца свет, животворящи, Как два луча, дарованных земле, Два рычага, которым все под силу. Руками пращур вытесал топор, Огонь добыли руки Прометея, Дедал рукам обязан взлету в небо, Родили руки первый звук струны, И вздох смычка, и рокотанье клавиш, Они коснулись кистью полотна И научили краски петь и плакать. Не станет их — и все осиротеет, Без них бурьяном порастут поля, Оглохнут струны и ослепнут краски, Без них бумаги мертвые рулоны Не оживит пророческое слово, И вся земля пустынею безмолвной Предстанет нам. Не унижайте рук.

1965

«Я скульптором хотел бы стать в моих стихах…»

Я скульптором хотел бы стать в моих Стихах, берущих мир в свою орбиту, Чтоб я не только краски, но и форму В словах послушных мог воссоздавать. Я осязать хочу шероховатость Березовой коры, земной дороги, И облака летящего округлость, И каменную выпуклость горы. Хочу лепить я мускулы литые Молотобойца и крыло касатки, И легкий луч девической улыбки, И трепетную сдержанность коня. И я хочу, чтоб созданное мной Не каменело мертвым изваяньем, Но чтоб дышало, пело, красовалось, Живой душой светилось изнутри.

1965

«Черчу я свой чертеж…»

Черчу я свой чертеж. Я теорему Искусства в нем обязан доказать. Я в нем обязан жизнь раскрыть как тему И все концы с началами связать. А жизнь глушит, кружит неразберихой, Смешав следы начала и конца, Как лабиринт, Где лишь маячит выход, Как черновик, Где нет еще лица. Но Архимед, гореньем одержимый, Стоял склонясь, не видя ничего, В тот миг, когда копье солдата Рима Упало тенью на чертеж его. Мне б так стоять перед любой расплатой, Чертить чертеж, Зачеркивая ложь, — И пусть потом тупой сапог солдата Сотрет, сомнет, смешает мой чертеж!

1966

Демон

Когда ты бог, ты одинок, как бог. Но если ты — соперник бога, демон, Ты для людей, для всех земных эпох, Соблазном был, загадкой, вечной темой. Дух изнывал, изнемогала страсть В плену молитв, лампад и послушаний, И демона ликующая власть Была запретным знаменем восстаний. Восстаний тела против тех вериг, Что душат плоть, смирив ее елеем, Восстаний мысли той, что каждый миг Горит святым кощунством Галилея. Ты, отрешенный, не был одинок, Гордец, лишенный горней благодати, Ты стал земным, и гордых духом рати Отозвались тебе со всех дорог. И нарастал восстаний грозный гул, Смешав навек истоки вечных истин. И, как легенда, в слово ты шагнул И на полотнах петь заставил кисти.

1966

«В войну, когда земля моя лежала…»

В войну, когда земля моя лежала В тисках блокад И в горечи утрат, Мне было не до слез и не до жалоб: Я призван был держаться, как солдат. Судьба моя была бы горше плена, Страшнее даже гибели самой, Когда бы встал хоть на одно колено Мой стих, Сраженный хоть одной слезой. Он клятву дал перед землей и небом, Солдатским делом жизнь его была. Он видел смерть, Но плакальщиком не был, Какая б горечь сердце ни рвала. И все мое — Потери, боль, невзгода, Бледнело все, как при огне зола: Шла по земле Трагедия народа, Она моей трагедией была.

1966

Два брата было у меня…

Памяти братьев —

Владимира и Анатолия

Два брата было у меня — их отняла война. Давно забыты их дела, забыты имена. Один ходил на Колчака, прошел огонь и дым, И на Деникина ходил, и вышел невредим. Но был эсэсовской рукой с больничной койки сбит И на какой-то там версте расстрелян и зарыт. Другой в атаку вел солдат, Одессу отбивал И, сталью в голову сражен, к земле навек припал. Припал к весенней он земле, что вся в цветах была, А песня та, что он сложил, одна вперед пошла. Два брата было у меня. Их отняла война. На обелисках без имен горят их имена.