Стилист
Шрифт:
Она давно привыкла к маминым, перешитым под неё лифчикам, сиреневым панталонам, благодаря которым летом не стирались ноги в паху, огромным ночным сорочкам, пошитым без всяких выкроек. А на работу она ходила в мужской рубашке и сарафане, придуманном ею из уродливого платья, купленного в ЦУМе. Выпорола воротник, отрезала рукава — с белой рубахой смотрелось сносно.
Маша росла не очень покладистым ребёнком. Часто стояла в углу на гречке, была бита дубцом, ремнём, веником. Прощенья она никогда не просила, так как наказания считала несправедливыми. Первая обида засела в пятилетнем возрасте. У маленькой Маши целый день ушёл на то, чтобы украсить красивыми разноцветными точками белый кружевной платок. Примостилась на коленках за столом, слюнявила цветные карандаши и рисовала разноцветный
Да, детство не казалось розовым или голубым.
Горькие школьные воспоминания: заблудилась среди многочисленных дверей в коридоре — описалась, не найдя туалет, школьные дразнилки, гад Пивоваров, который больно лупил портфелем; тяжёлые вечера после родительских собраний. Всегда и везде она чувствовала себя смешной, нерасторопной, глупой, некрасивой. А если забывала об этом, то родители напоминали: слоновище, убоище, боўдзіла, чаропка, «головка, как фигочка, а глазки с булавочную головочку» — тем не менее «головочку» идеально причёсывали, волосы заплетали в две косицы так туго, что глаза становились узкими, как у любительниц кумыса. И никакого намёка на природную кудрявость.
Иногда Маше очень хотелось, чтобы её хоть раз назвали как-то ласково, не обидно, обняли, погладили по голове. Но даже при прощании, когда мать уезжала в санаторий или в деревню, не ожидалось ни трогательных прощаний, ни встреч с объятиями.
Это Валентина Петровна заставила дочку учиться на бухгалтера — потому что бухгалтеры — приличные люди, и работа у них есть всегда.
Маруся нашла синие тренировочные штаны с красными лампасами, отложила пару рубашек. Она и бельё положила в пластиковый пакет, и черные шлёпанцы, которые отец стачал себе сам. Уже два года прошло, как их хозяин утонул на рыбалке. В семье эту мутную историю вспоминать не любили. Экспертиза показала в крови много алкоголя, а в свидетели пошли не только собутыльники, но и какие-то разгульные бабы. Мать, узнав о похождениях отца, даже поминки не стала делать.
Так они и остались в двухкомнатной хрущёвке, две родные и очень далёкие друг от друга женщины — мать, привыкшая повелевать, и вышедшая из повиновения дочь. Мать хотела дочери счастья, но как-то очень жестко: «Иди-ка ты замуж!». Дочь так и хотела бы сделать, но даже раньше, когда совсем юная, еще стройная Маша старалась понравиться, в эти лучшие времена никаких знакомств не заводилось — в кино никто не приглашал, а на танцах она всегда стояла у стенки или танцевала с Нюськой. На что же сейчас надеяться, когда и лет прибавилось, и килограммов?
Нюську, с кривыми ногами, понятно почему не выбирали, но у Маруси и ноги были прямыми, и волосы кудрявые от природы, и формы впечатляющие, гармоничные, но никто это богатство не оценил.
Иногда она с Нюськой ходила в кино посмотреть на чужую любовь, после просмотра фильма барышни посылали друг другу нежные письма от воображаемых кавалеров, которых так не хватало в реальной жизни.
Потом подруга поехала на буровую поварихой, а вернулась домой мужней женой.
— Вот где надо женихов искать! — делала бешеные глаза замужняя Нюська, — как на подбор: работящие, все на виду, их много, а ты — одна. Они от тебя зависят, потому что не накормишь вкусно и хорошо, — плана не будет. Там одно развлечение — пожрать.
— Господи, да я ж не смогу готовить на такую ораву!
— Какая орава? Всего-то человек пятнадцать-двадцать. Только возьми с собой приправки, там с этим туго. От мамаши своей пару рецептов запиши. Она ж у тебя профи. Книжку по кулинарии проштудируй,
и — вперёд. С выбором не спеши. Они все тебе объясняться в любви будут. А ты выбери того, у кого это серьёзно, а не гормоны в голову ударили.Маша не спала целую неделю и, наконец, приняла решение — ехать.
4. История с Шуриком
Уже в поезде «невеста» получила львиную долю внимания. Её угощали газировкой, конфетами, домашним салом и водкой. Командир отряда, маленький крепыш с уже намеченными залысинами, дал ей список бойцов для ознакомления, и Маруся провела первый кастинг женихов. Женатики, мелкота и все с дурацкими фамилиями сразу вылетели из претендентов на её руку и сердце.
«Да, в такой обстановке обмануться трудно. «Женихи» и правда на виду», — думала Маруся под бренчанье гитары, которую терзал в хвосте вагона носатый Леня. При полном отсутствии чувства ритма и слуха у гитариста хорошее настроение зашкаливало. Его однообразный концерт затянулся за полночь и, возможно, продолжался бы до утра, если бы огромный, двухметрового роста Шурик не сел на Лёнину гитару, когда тот отлучился в туалет. Этот яркий поступок дал возможность поварихе заснуть чутким тревожным сном среди молодых весёлых мужчин. И, засыпая, она отметила, что ни Лёня-музыкант, ни слон Шурик ей не нравятся.
Однако Шурик постоянно напоминал о себе. Всё, что он ни делал, заканчивалось мелкой пакостью или большой катастрофой. Когда он наступал на ногу — у пострадавшего случался перелом, он попутно ошпаривал кого-нибудь горячим чаем, роняя чашку из своих граблеподобных рук. У него в руках ломались ручки, расчёски, и когда он садился — стулья рассыпались, разбрасывая в разные стороны свои деревянные ноги, как пьяные балерины.
Марусины будни начинались весело и страшно. Огромные котлы, печка, сложенная прямо в степи. Бочка с водой, которую нельзя транжирить на постирушки, душ и прочие излишества. Ну и степь, конечно, — ровная, бескрайняя, без единого кустика и… без туалета. Это сразило её наповал. Где бы она ни присела, повариху могли наблюдать даже со строительной площадки. Чтобы справить нужду, следовало дожидаться ночи. Да и то никто не гарантировал, что в ответственный момент кто-нибудь из стройотрядовцев не захочет «полюбоваться на звёзды». Маруся поставила вопрос ребром: «Готовить не буду, пока не поставите туалет». Так первая саманная постройка появилась в голом поле, как памятник человеческим потребностям.
В этом строении отсутствовала дверь — сказалась местная нехватка материалов: деревья здесь не росли, доски не водились. Но находчивый Шурик, который очень серьёзно воспринял ультиматум поварихи, отлучился в посёлок и принёс дверь от холодильника, которую немедленно водрузили на законное место в маленьком саманном домике на одно очко.
Спала вся бригада в большой военной палатке. Своей кормилице выделили угол, завешенный двумя простынями. Ночью мужики храпели, воняли или шумно мочились за тонким брезентом палатки, разрушая своей физиологией мечту о прекрасном принце.
Обеды у поварихи удавались так себе, но строители саманных коровников хвалили её стряпню, просили добавки и даже назначали свидания «для обсуждения меню». Маша на ухаживания пока не отвечала. Пару раз её пытались ущипнуть за зад или просто по-дружески облапить — вроде благодарности за обед, но тут же рядом появлялся большой Шурик, который убедительно объяснял, что так делать не надо. Он поставил свою раскладушку прямо возле отгороженной простынями «комнаты» Маши, зорко оберегая её ночной покой.
Сначала повариха радовалась, что влюблённый слон взялся её охранять. Но потом поняла, что благодаря его заботе может остаться совсем без кавалеров. Она с ужасом смотрела, как Шурик, пристально глядя в глаза слишком любезному строителю, закручивал штопором ложки и вилки, намекая на то, что он может сделать с нахалом. Иногда предупреждение не срабатывало, и под глазом соперника появлялся синяк.
На третьей неделе Шурик оказался вне коллектива. С ним не здоровались, не садились рядом за обедом, а он угрюмо смотрел, сидя на отдельной табуретке усиленной конструкции, на меченую им рабочую братию, хлебавшую щи кручеными ложками.