Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

2. Советские денди

В сегодняшних СМИ и литературе стиляг иногда называют «советскими денди». Словарь дает такое определение этому слову:

Денди (англ. dandy) – социально-культурный тип XIX века: мужчина, подчёркнуто следящий за «лоском» внешнего вида и поведения. В отличие от щеголя, не слепо следует моде, но сам ее создает, обладая тонким вкусом, неординарным мышлением, иронией по отношению к существующим моделям поведения.

В сущности, стиляги – по крайней мере, самая активная их часть, не примитивные подражатели – соответствовали этому определению: они создавали свою собственную моду, обладая для этого крайне скудными средствами и возможностями.

В конце сороковых – начале пятидесятых власти пытались контролировать абсолютно все сферы жизни

«советского человека»: задача малореальная и абсурдная, но попытки ее решить постоянно предпринимались. Объектом контроля был и внешний вид «строителя коммунизма». «Длина волос и ширина брюк почему-то всегда были меркой политического состояния советского человека», – замечает Алексей Козлов.

А стиляги сопротивлялись попыткам навязать им, как нужно одеваться и как стричься, и в это сопротивлении некоторые – особенно, первые стиляги – доходили до абсурдности и почти карикатурности: длинный до невозможности пиджак с такими же невозможно широкими плечами, максимально узкие брюки и максимально толстая подошва ботинок, а также крикливые, яркие цвета всего гардероба.

Но пусть в несколько менее утрированном виде все эти атрибуты и брюки-«дудочки», и пиджак с широкими плечами, и узкий галстук, завязывающийся на микроскопический узел стали неизменными атрибутами внешнего вида стиляг, который, однако, менялся с годами в зависимости от западной моды, которая, пусть с опозданием, но доходила до СССР, ну и, конечно, от возможностей каждого конкретного человека.

Валерий Сафонов:

Как-то сама собой образовывалась эта мода. Я так полагаю – как протест против серости всеобщей. Тем более, что на нас напялили тогда эту форму школьную – она чудовищная была совершенно. И вообще публика одевалась примитивно в те времена.

Борис Алексеев:

[Достать стильную одежду] было довольно сложно, почти невозможно. Купить было практически невозможно – только в одном комиссионном магазине у консерватории. Но туда уже ходили довольно взрослые люди – с моей точки зрения. Им было двадцать пять, двадцать шесть лет. Они были знакомы с продавщицами, им оставляли все это дело.

Единственное, что было можно – это пошить себе брюки. Пошить брюки стоило двести пятьдесят рублей, причем, это большие были деньги. Подпольные портные шили брюки – не по лекалам, конечно, а по моде американской, в основном.

Валерий Сафонов:

Поскольку мои тетушка с дядей жили в Голландии – дядя работал в посольстве в Гааге, – они привозили очень хорошую стильную одежду по тем временам, и меня как-то тоже одевали. Я в Москве отличался одеждой и обувью и прочим. Видел, конечно, и других людей, [одетых подобным образом], и из той одежды, которую привозили, я выбирал ту, которая напоминала их стиль. У нас семья была большая, поэтому они привозили на всю семью, и мы потом обменивались. Обувь, которую привозили, я даже давал напрокат – ну, кто-то хочет пойти, покрасоваться. Мои друзья, если на танцы или еще куда – девочек там кадрить – у меня их брали на прокат. И куртку брали на прокат – у меня куртка была по тем временам неожиданная. Сейчас-то она ничего собой не представляла бы, широкая такая, дутая как бы, с резиночкой, таких здесь тогда не было вообще. Цвет был неожиданный – ярко-желтый, это вообще было немыслимо.

Анатолий Кальварский:

В основном, это было желание нормально одеться. Всем хотелось после войны как-то немного расслабиться, одеться. Но, к сожалению, ничего не было. В магазинах была стандартная серая, абсолютно не радовавшая глаз одежда, плохо сшитая. Может быть, ткани были приличные – ничего не могу сказать. Но сшито это было ужасно.

Приезжали студенты – у нас много студентов училось из стран «народной демократии». В основном, у них покупали чешские и немецкие вещи. Потому что об американских, французских или английских вещах речи не шло, это было у считанных единиц – у детей дипломатов. Но это все было в Москве, а я в то время в Москве бывал редко. А здесь, у нас – то, что перепадало от студентов. Были какие-то умельцы, которые что-то шили, потом это выдавалась за «фирму».

Виктор

Лебедев:

Тогда легкая промышленность наша не давала возможности одеться так, как хотелось, и поэтому шили домотканые какие-то вещи, копируя западные образцы. Я, например, купил такой материал «бобрик», и из бобрика мне сшили какое-то ужасно уродливое пальто, но я им восхищался, выходил в нем на Невский проспект.

Все утрировалось. Наши ателье это шили по нашей просьбе – из тех тканей, которые были, – как протест вот этому серому абсолютно ширпотребу, который продавался в то время у нас. Куртки шили до колена – какие-то клетчатые куртки «сто пуговиц». Их не сто, конечно было, а пуговиц двадцать. Какие-то джинсы нам шили из плащевой ткани – там какой-то был человек на шестой Советской улице, Семен Маркович, который их шил.

Валерий Попов:

Когда я поступал в институт и собеседование проходил как золотой медалист, мне нужно было достать брюки приличной ширины – у меня все были ушитые, перешитые в «дудочки». И у меня был друг Слава Самсонов, который гениально владел маминой машинкой и ушивал брюки просто до предельной узости. Образно говоря, «с мылом» натягивались – еле-еле. А снимать было еще труднее. Без посторонней помощи их было не стащить. Но для собеседования я взял у двоюродного брата брюки приличной ширины. Что, может быть, и спасло мою судьбу. Потом пошли уже хорошие вещи, какой-то импорт. Я помню, пришел в театр, и ко мне подошел такой красивый седой мужчина. Говорит: «Наверно, вам нужно одеться?» И я пришел к нему. Дом у него напоминал турецкие магазины. Там было все – даже подносы какие-то, чайники, кофты, бонлоны так называемые – «удавки» нейлоновые. Я помню, что оттуда вышел совершенно ошеломленный. Сейчас я понимаю, что это, конечно, турецкая такая дешевка. Но в то время это было колоссальным стимулом. Мы понимали, что жизнь меняем вообще, вырываемся из этой серятины. Школа – все это идет к черту. Мы – свободные люди!

Валерий Сафонов:

Узкие брюки – это была мода и в Америке, и в Европе. А здесь наши фабрики шили даже еще по моде тридцатых годов широкие брюки. Как-то они припозднились в этом смысле.

Борис Дышленко:

Одежду перешивали: брюки суживали. Если удавалось достать какой-нибудь пиджак клетчатый, необычный – это уже было каким-то достижением. Галстук был в те времена существенной деталью костюма стиляги. И чем ярче, тем лучше. Не стандартный галстук, выпущенный тогда – обычный, в косую полоску, а какой-нибудь с пальмой, с обезьяной. Или какой-нибудь японский галстук с вышитым драконом – это было очень престижно. У меня был великолепный галстук с вышитым драконом. Но я его испортил – я его вздумал постирать в горячей воде – и все. Я не знал, что шелк нужно стирать в холодной воде. А купил я его у своего приятеля-студента. По тем временам довольно дорого – за бутылку водки. Тогда галстук в магазине стоил рубль-двадцать, а я отдал примерно в два раза дороже.

Валерий Сафонов:

Эту моду очень быстро освоили портные, сапожники наши. Шили пиджаки с широкими плечами, из «букле» – это ткань такая плотная, толстая. Немножко все утрированное, не так, как было на Западе. Там шили нормальную одежду, а здесь все утрировали. Головные уборы даже шили. Резиновый был козырек и тоже «букле» – подражало своей формой американским кепи тридцатых годов. Называлась «кепка с пиздой» – потому что на ней была складочка такая прошитая. Это тоже сразу же отличало тебя от людей, у которых другие головные уборы.

Галстуки шили – с обезьянами: пальма там, обезьяна. У меня с обезьянами, конечно, не было. А потом из Китая стали привозить такие шелковые галстуки – они тоже были очень пестрые и яркие. Китайского шелка, с таким рисунком китайским специфическим, растительность какая-то китайская. Узкие, их называли «селедочка».

Был портной – брат соседки моей тетки. Павел Давыдович – фамилию его, к сожалению, не помню. У него были журналы фирменные. Он был вообще журналист, но считал, что каждый человек должен иметь вторую профессию. На случай войны, каких-то передряг – что-то руками надо уметь делать, иначе – пропадешь. Инженеры никому не будут нужны, журналисты тоже…

Поделиться с друзьями: