Стиляги

И раз он мне сшил пальто. То ли Жерар Филипп здесь был, то ли фотографию я где-то увидел его – я уже не помню. И мне понравилась модель его пальто. Я пришел, попросил Павла Давыдовича: давай, ты мне сваргань такое пальто. И он мне сшил. Это был десятый класс – то есть, пятьдесят шестой год.

[Павел Давыдович] и меня тоже, кстати говоря, учил, и я умел шить. И я сам брюки шил – «трузера». Именно брюки было трудно купить американские. Пиджаки еще были, а брюк не было. Пиджак я сшил один раз, но это было мучительно, противно. И потом я шил только брюки. Обшивал всех своих друзей – всем шил брюки. Ткань-то можно было нормальную купить.

Дакрон – это был такой материал новомодный американский. Не нейлон, а именно дакрон, и рубашки были дакроновые, и пиджаки дакроновые. Для американцев это было дешевкой, а для нас выглядело очень эффектно. Новая ткань такая. Рубашки были смешанные – дакрон с хлопком. Они очень легко стирались, сушились, и их можно было не гладить.

Юрий Дормидошин:

Я купил плащ у финнов. Он весь переливался. Я его купил за четырнадцать рублей – долго торговался, [сбил цену] с двадцати. И я был просто каким-то героем несколько дней. Потом я влез в краску и понял, что его надо продавать. Мне дали за него сто рублей и поддельный аттестат за окончание десяти классов: я сделал шикарный бизнес. Сто рублей тогда были большие деньги. И аттестат тоже стоил что-то – мне он нужен был куда-то.

Вадим Неплох:

Каучук наклеивали на обыкновенные ботинки, чтобы толстая была такая подошва. Узенький галстучек. Узкие брюки, и пиджаки – такие плечи большие. И подкладывали плечи тоже. Но мы не относились к этим «ультра-стилягам», не были стиляжными ортодоксами, на которых рисовали карикатуры. У нас была более американского стиля одежда. Мы не выделялись среди других стиляг – а некоторые делали невозможные вещи, чтобы как-то эпатировать публику. А мы не эпатировали, просто думали, что это хорошо. Но все равно вызывали ненависть какую-то, потому что «другие» люди всегда вызывают ненависть.

Олег Яцкевич:

Стоим с приятелем в кафе-автомате, кушаем. И говорит он – от переполнявших его чувств: «На мне все штатское». А я: «А что, все должно быть военное?» Он: «Дурень ты, все из Штатов». А у него тетка где-то в Калифорнии – еще первой волны иммигрантка – ему ежемесячно посылала пятьдесят долларов. А те пятьдесят долларов – это не те пятьдесят долларов, что сейчас. На них можно было что-то купить в спецмагазине.

Анатолий Кальварский:

[Такую одежду] видели в фильмах. Фильмов этих было очень мало. Тогда можно было посмотреть несколько фильмов подпольно. На одной квартире мы собирались и смотрели, в частности, «Серенаду Солнечной Долины», потом «Джордж из Динки-джаза» и еще какие-то картины. Естественно, одежда киногероев очень резко отличалась от нашей. Я не могу сказать, что именно это меня подвигло. Но вот, например, я с удовольствием купил у одного чешского студента – через своего знакомого – весьма поношенные, но на толстой подошве туфли. Узкие брюки мне просто нравились, потому что они никогда не были мятыми, и я с удовольствием их носил.

Я играл тогда в таком полупрофессиональном джазе. Играли мы танцевальные вечеринки. На них собиралась молодежь, которая любила послушать или потанцевать под джаз.

Хотелось нравиться девушкам. Девчонкам нравились стиляги – во всяком случае, люди, одетые со вкусом. Было, конечно, очень много карикатурных моментов. Например, куртки из шарфов каких-то шили, очень смешные. Совершенно дикое сочетание цветов было у людей безвкусных. Но были люди, которые очень хорошо и красиво одевались. Я помню, что очень хорошо одевался к сожалению ныне покойный Константин Носов, с большим вкусом. Однако это не помешало комсомольскому патрулю разрезать его брюки на Невском проспекте.

Олег Яцкевич:

Попался как-то польский журнал «Жице Варшавы», и там на развороте стоит Ренье – князь Монако. Он – в светлом пальто с поднятым воротником – элегантный до безумия. Рядом – кинозвезда какая-то стоит. И так это выглядит клёво! Фотка отложилась в памяти, посему и зашел как-то в магазин «Ткани». Вижу – бобрик светло-песочного цвета: – «А что, если сшить такое же пальто?» Купил ткань очень недорого – и в ателье. Портной – пожилой еврей – говорит: – «О, я вам сделаю такую штучку, – в Голливуд поедете, и вас там снимать будут, чтоб я так жил!». Получилось весьма неплохо.

На Невском сразу сказали: «О, хорошая штучка! Из Парижа, небось?». Гуляем компанией, а на меня все пялятся. Дискомфортно! А потом захожу в гастроном что-нибудь купить на ужин, и сзади: «Во, разрядился!» Я был достаточно скромен и стеснителен, и мне не понравилось этакое «внимание». Потом какая-то старуха: «Вот шут гороховый!» В общем, еще два-три замечания – и я утром понес пальто в скупку. Новое совершенно пальто. Потом на семидесятилетии мой друг старинный говорит: «А вот мне запомнилось, как ты вышел однажды на Невский в светлом пальто. Такой вид великолепный!».

Валерий Сафонов:

Обувь была специальная, так называемая на «манке». Сапожники сразу освоили. Был такой материал – микропорка. Вот они наклеивали такую толстую мягкую подошву и еще гофрировали ее сбоку. Ты сразу отличался в своей обуви.

Борис Алексеев:

Ботинки на толстой подошве делали частные сапожники. Тогда, как ни странно, было много частных сапожников – хоть это было и сталинское время. Они приклеивали такую замечательную толстую подошву.

Алексей Козлов:

Среди нас, «чуваков», которые одевались, не как жлобы, сначала был «совпаршив» – самопальные все шмотки, потому что никто не мог достать настоящие вещи. Потом, уже после фестиваля (молодежи и студентов в Москве 1957 года – В. К.) появились «фирменники» так называемые – те, кто одевался в фирменные шмотки, только в фирменные – с лейблами. И среди них были «бундесовые фирменники» – те, кто носили только западногерманское, были «финики», которые финские шмотки носили, были «демократы», которые носили польские, чешские и прочие – они самые считались низкопробные, а «штатники» были те, кто носил только американские вещи. И вообще, понятие «штатник» выходило за рамки шмоток. Это были люди, которые увлекались Америкой, ее культурой, историей и, конечно же, носили только американские вещи. А потом уже среди «штатников» выявилась элитарная маленькая группа – «штатники Ivy League».

Это уже самая крайняя степень пижонства была, когда мы стали «штатниками Ivy League.» Это уже было в шестидесятые годы, когда мы узнали, что в Америке была создана «Лига Плюща» – студентами сначала трех, а сейчас, по-моему, там семь элитных университетов. Гарвардского, Йельского и еще какого-то. И я, когда был в Бостоне, видел стену, обвитую плющом, и тогда я наконец-то увидел, откуда взялось «Ivy League.» «Ivy» – это плющ, а «League» – это лига. Эти студенты, которые не хотели быть похожими на других американских студентов. Самая богатая американская молодежь поступала только в эти три университета. И они образовали «Лигу плюща». Эта стена в Бостоне, обвитая плющом – символ этих людей. Откуда тогда мы это узнали и стали называть друг друга «айвиликовые штатники»? И это были пижоны высшей марки, потому что даже в Америке мало кто знает про «Ivy League». А мы доставали шмотки, которые носили в Америке вот эти вот англосаксонские протестантские дети – W. A. S. P. есть такое понятие. (Сокращение от White Anglo-Saxon Protestants (Белые англосаксонские протестанты), одна из социально-этнических групп США – В. К.), которые не хотели быть, как все. Это были такие стиляги американские. И мы стриглись под них, одевались так же. Мы носили только то, что, как нам казалось, носят студенты университетов «Лиги плюща» в Америке. Мы были элитой уже среди «штатников» – сами придумали такой способ отделиться даже от «штатников».

Но это был короткий период в моей жизни, потому что началась хипповая революция, и я тут же отрастил длинные волосы, стал носить джинсы и забыл про «штатников» вообще. Потому что это было что-то самое преследуемое. Оперу «Jesus Christ Superstar» исполнять назло советской власти. Я не мог оставаться в тени. Желание было все время все делать назло у нас у всех. И знать больше всех.

Таких людей, кто был «айвиликовыми штатниками», уже почти не осталось. Очень многие просто умерли. Многие сели в лагеря, и их там кого зарезали бандиты, кто умер – просто спился. Сколько таких было – и Арапетян, и Стэн Павлов, и Феликс Соловьев. Вообще, вся «штатская» тусовка концентрировалась в доме у Феликса, который окнами выходил во двор американского посольства – в Девятинском переулке. И мы там просто смотрели в потусторонний мир и не верили, что такой вообще существует. Во дворе там дети играли, машины фирменные стояли. Это был пятьдесят четвертый, пятьдесят пятый год – сразу после смерти Сталина. Мне просто повезло, что я попал в эту компанию. Случайно попал – потому что я в институте оказался в одной группе с человеком – Пашей Литвиновым, – который был соседом [Феликса]. Он меня познакомил с Феликсом, а через него я вышел на остальных «штатников»