Стивен Эриксон Падение Света

Она сама все понимала. Вела войну с этими мыслями дни и ночи, пока мысли не вырыли глубокие колеи. Жестокое противопоставление утомляло: Мать Тьма и ее любовь - и судьбы государства. Одно дело заявить, что видишь единственный путь через гражданскую войну, требуя ублажить знать трупом - фигуральным или буквальным - консорта, расширить привилегии офицеров Легиона Урусандера; но Мать Тьма еще не выразила свою волю. Богиня молчит.

"Она не станет делать выбор. Ублажает любовника с его неуклюжими выражениями любви. Она словно отвернулась от всех нас, пока Куральд Галайн катится в пропасть.

Требуется стук латного кулака Урусандера в дверь спальни, чтобы ее пробудить?"

– Вам придется его убить, - заявил Райз Херат.

Она не стала спорить.

– Баланс удачи и неудачи, - продолжал историк, - зависит от того, чья рука возьмет нож. Убийца, верховная жрица, неизбежно заслужит вечное проклятие Матери Тьмы.

– Значит, дитя новорожденного Света, - отозвалась она.
– Для них ее осуждение мало что значит.

– Урусандер подойдет к брачному ложу весь в крови зарезанного любовника новой жены? Нет, это не может быть дитя Лиоса.
– Он внимательно поглядел на нее.
– Уверьте меня, что вы поняли.

– Кто же среди ее приверженцев выберет такую участь?

– Думаю, на этой сцене у выбора роли нет.

Она вздохнула.
– Чью же руку мы направим?

– Мы? Верховная жрица, я не...

– Нет, - рявкнула она.
– Вы просто играетесь словами. Жуете идеи, слишком боясь проглотить и подавиться костями. Не маловато ли сока для питания? Или привычка жевать для таких как вы - достаточная награда?

Он отвел глаза, она видела - он дрожит.
– Мои мысли кружат и приводят к одному и тому же месту, и там находится некто. Он сам себе крепость, этот муж пред моими глазами. Но за стенами он шагает в ярости. Гнев - изъян в укреплениях. Гнев даст нам путь к нему.

– И каково вам?

– Я словно камень проглотил.

– Ученый ступает в мир, и пусть ваши мысли давно занимали солдаты, лишь теперь вы понимаете цену их жизни, их долга. Полчище лиц - вы одели их на себя, историк.

Он промолчал, отвернувшись, чтобы смотреть на далекий северный горизонт.

– Один мужчина, - сказала она.
– Весьма достойный мужчина, коего я люблю как сына.
– Она вздохнула, слезы жгли глаза.
– Он уже отвернулся, как и она от него. Бедный Аномандер.

– Сын убивает любовника ради того, кто назовется ему отцом. Нужда порождает безумие, верховная жрица.

– Нас ждут трудности. Аномандер уважает Драконуса, и это чувство взаимно. В нем великое доверие и более того: в нем искренне влечение. Как мы разрушим всё это?

– Долг, - ответил он.

– То есть?

– Мужчины превыше всего ценят долг. Это доказательство их цельности, они решили жизнью доказывать свою честь.
– Он смотрел ей в лицо.
– Битва близится. Против Урусандера Аномандер будет командовать дом-клинками Великих и Малых Домов. Возможно, и возрожденным Легионом Хастов. Вообразите поле битвы, силы встали лицом в лицо. Но где вы видите место лорда Драконуса? Во главе его превосходных клинков, столь умело истребивших погран-мечей? Он тоже встанет ради чести?

– Аномандер его не отвергнет, - шепнула она.

– И тогда?
– спросил Райз.
– Когда знать увидит, кто готовится биться на их стороне? Не отступят ли они в сторону, придя в ярость - нет, в бешенство?

– Погодите, историк. Аномандер наверняка устыдит высокородных союзников за оставление поля боя.

– Возможно, вначале. Аномандер увидит неизбежность поражения. И постыдной капитуляции перед Урусандером; он наверняка усмотрит в этом вину Драконуса с его широким жестом. Сдаться в плен из-за гордыни Драконуса? Но консорт останется непреклонным - по-иному не может быть, ведь он примет требование уйти как измену. Более того, решит, будто его приговорили к смерти... тогда, Ланир, они набросятся друг на друга.

– Знать разнесет весть о разрыве дружбы, - кивнула она.
– Драконус будет изолирован. У него не будет надежды победить такую коалицию. Эта битва, историк, станет концом гражданской войны.

– Я слишком люблю нашу цивилизацию, - сказал Райз, словно пробуя слово на вкус, - чтобы увидеть ее распад. Матери Тьме ничего не нужно знать.

– Она никогда не простит Первенца.

– Да.

– Честь, - сказала она, - ужасная штука.

– И тем ужаснее наше преступление, верховная жрица: мы будем ковать оружие в пламени единства, будем питать пламя, пока оно не выгорит. Для вас он словно сын. Не завидую вам, Ланир.

Голос звенел в уме, поднимаясь из раненой души. Породившая крики боль была невыносима. Любовь и измена на острие одного клинка. Он ощущала, как ворочается лезвие. "Но я не вижу иного пути! Неужели Харкенасу суждено умереть в огне? Солдаты Урусандера станут наглыми разбойниками, разбойники возьмут власть полную и бесконтрольную? Мы обречены сделать правителями любовников войны? Скоро ли Мать Тьма узрит глаза хищника, когти, вцепившиеся в подлокотники трона? Ох, Аномандер, мне так жаль". – Я заключу преступление в зеркало, - сказала она сломанным голоском, - чтобы выло, никем не слышимое.

– Думаю, Синтара вас недооценивает.

Она потрясла головой.
– Уже нет. Я ей написала.

– Неужели? Тогда дела начинают ускоряться.

– Увидим. Она еще не ответила.

– Вы адресовались к ней как к равной верховной жрице?

Она кивнула.

– Тогда вы использовали фамильярный язык, в самом первичном смысле слова. Она клюнет на наживку.

– Да. Тщеславие всегда было слабым местом в ее укреплениях.

– Мы составили здесь скорбный список, Ланир. Когда крепостей слишком много, осада становится способом жизни. В таком мире каждый заканчивает день в одиночестве, со страхом глядя на запертые двери.
– Грусть сделала его лицо более резким.
– Весьма горький список.

– И каждое имя - шаг по пути, историк. Не дано вам удержать этот пост, столь вознесенный над миром. Теперь, Райз Херат, придется пройтись среди нас.

– Я не запишу этого. Я изгнал из сердца такую привилегию.

– Кровь на ваших руках, - сказала она без особого сочувствия.
– Когда всё будет сказано и сделано, можете омыть их в реке. А пока река бежит и бежит, правду не отыскать, и никто не поймет, в чем ваш грех. Или мой.

– В нужный день вы встанете на колени рядом со мной, верховная жрица.

Она кивнула.
– Если существуют шлюхи истории, Райз, то мы явно из их числа.

Он смотрел на нее как приговоренный.

"Видишь, женщина? Зеркала повсюду".

Шаг за шагом паломник одолевает путь. Находя места трагедий, которые считаются духоподъемными, или места, освященные обглоданными до костей истинами, искатели превращают эти места в святилища. Эндест Силанн наконец понял: священное не находят, но приносят с собой. Память прядет нить, каждый пилигрим - волокно, растянутое, изогнутое, вплетаемое в жизнь. И не важно, что он был первым. Другие из сообщества жрецов пустились в дорогу под покровом зимы, чтобы посетить разоренное имение Андариста. Шли по его стопам, но не оставляя за собой кровавых следов. Приходили и стояли, созерцая место недавней резни, но смотрели без понимания.