Стивен Эриксон Падение Света

Их путешествие, знал он, было поиском. Чего-то, некоего состояния, бытия. И, созерцая, молча вопрошая, они находили... ничего они не находили. Он воображал: они ступают на поляну перед домом, бродят кругом, осматривая никчемную почву, корявые камни и сухую траву, готовую по весне вновь разрастись, став густой и зеленой. Наконец пересекают порог, ходят по плитам, скрывшим гнилые тела убиенных, и перед ними в ледяном сумраке предстает камень очага - нет, теперь это просевший алтарь - и нечитаемые слова на каменной поверхности. Он видел их - озираются, воображают себе привидения тут и там. Они ищут в тишине, ищут слабых отзвуков, плененных воплей потери и тоски. Замечают, без лишних вопросов, капли черной крови, не понимая причудливого маршрута, не понимая, что Эндест тоже блуждал бесцельно... нет, они находят какой-то великий смысл в каплях на камне.

Воображение - жуткая вещь, падальщик, жиреющий на малейших крохах. Огромный клюв, когти скрипят и клацают, птица скачет, косясь жадным глазом.

Но в конце концов смысла нет.

Приятели - аколиты вернулись в Цитадель. Они смотрели на него с завистью, даже с почитанием. Смотрели, и одно это бередило раны, ибо в памяти Эндеста не было никаких ценных тайн. Любая деталь, уже смутная и сливающаяся с соседними, бессмысленна.

"Я жрец бесполезности, сенешаль нелепости. В моем молчании вы узрели смирение. В унылости - добровольно принятое бремя. Находите в выражении моего лица значительность, едва ли мне свойственную. Споря, вы следите за мной, ища оценок, откровений, парада пышных слов, под которые можно танцевать и петь, благословляя мрак".

Он не может передать им причину своей усталости. Не может исповедать истину, как ни хотел бы. Не смеет сказать. "Глупцы, она глядит моими глазами и заставляет меня плакать. Кровоточит моими руками и видит в ужасе, что руки освящают, роняя слезы власти. Завладевает мною, чтобы сбежать, оставив за собой отчаяние.

Я состарюсь, отмечая гибель надежд. Согнусь под весом неудач. Кости хрустнут вместе с падением Куральд Галайна. Не читайте мои воспоминания, братья и сестры. Они уже искажены сомнением. Уже приняли форму моих пороков.

Нет. Не ходите за мной. Я всего лишь иду к могиле".

Недавно он сидел на скамье внутреннего сада, съежившись от злого холода, накрывшись толстой медвежьей шубой. И видел юного заложника Орфанталя, бегущего вдоль замерзшего пруда, что окружает фонтан. Мальчик нес в руке учебный меч, пес Ребрышко мчался рядом, как будто припомнил молодые годы. Освободившись от глист, он набрал вес, этот пес, мышцы стали гладкими и сильными, как подобает охотнику. Они играли в сражения, и не раз Эндест созерцал "предсмертные судороги" Орфанталя, а Ребрышко ложился рядом, портя мрачное очарование сцены уткнутым в лицо мальчишки влажным носом. Тот вопил, проклиная пса, хотят трудно найти что-то дурное в природной любви зверя. Вскоре они начинали бороться, барахтаться на тонком покрывале снега.

Эндест Силанн не находил в увиденном утешения. Дитя и пес отбрасывали смутную, едва оформленную тень, и он видел в ней грядущие кошмары.

Лорд Аномандер покинул проклятый дом брата - место недавнего убийства - в компании Великого Каменщика, Каладана - Азатеная. Они направились на север, в горелый лес. Эндест следил с залитого кровью порога.

"Я надеюсь на твое обещание мира", сказал Аномандер Бруду, когда они еще были в доме.

Каладан Бруд оглядел его. "Пойми, Сын Тьмы. Я строю при помощи рук. Я создатель памятников проигравшим. Пойди на запад, найдешь мои работы. Они украшают руины и прочие забытые места. Стоят, сделанные навечно, дабы отмечать добродетели, ценимые прошлыми эпохами. Их забыли, но их снова откроют. В дни раненого, умирающего народа такие монументы возводят вновь. И вновь. Не чтобы им поклоняться, как идолам - лишь циники найдут в подобном удовольствие, оправдывая самоубийство веры. Нет, их возводят в надежде. Возводят, моля о здравии. Возводят, борясь с тщетой".

Аномандер указал на камень очага: "Еще один твой монумент?"

"Намерения предшествуют делам и остаются лежать позади. Я не голос потомков, Аномандер Рейк. Как и ты".

"Рейк?"

"Пурейк - словно на языке Азатенаев", сказал Бруд. "Не знал? Уважительный девиз, дарованный твоему роду в дни юности отца".

"Как? Чем он заслужил?"

Азатенай пожал плечами. "Его дал К'рул. Не рассказав о своих соображениях. Или скорее дала, К'рул любит менять образ мышления и приобретает обличье женщины каждые несколько столетий. Сейчас он мужчина, но тогда был женщиной".

"Тебе известно значение слов, Каладан?"

"Пур Рейкесс келас нэ А-ном. Что примерно значит "Сила в том, кто стоит недвижимо".

"А-ном", нахмурился Сын Тьмы.

"Возможно, в детстве ты быстро научился стоять".

"И Рейкесс? Рейк, как ты изволил меня наречь?"

"Потому что вижу в тебе, как видят и другие. Вижу силу".

"Не чувствую ничего особенного".

"Как и любой, кто силен".

Они беседовали, словно Эндеста не было, словно он оглох к их словам. Двое мужчин, Тисте и Азатенай, выковывали нечто общее, и чем бы оно ни было, они не страшились правды.

"Отец погиб, потому что не хотел покинуть битву".

"Твой отец был скован цепями данного семье имени".

"Как и я, Каладан? Ты даешь мне надежду".

"Прости, Рейк, но сила не всегда добродетель. Я не воздвигну тебе монумент".

И Сын Тьмы улыбнулся. "Наконец ты сказал что-то приятное".

"Но тобой восхищаются. Многие по своей натуре готовы прятаться в тени сильного".

"Я их прогоню".

"Подобные принципы понятны немногим", заметил Бруд. "Жди суровой критики. Осуждения. Те, что ниже тебя, будут требовать признать их равными, но при этом заглядывать тебе в глаза с ожиданием, с глубоким доверием. Любую доброту они воспримут как должное, но их аппетит неутомим, и они лишь ждут твоего отречения, твоей измены. Сверши же ее и узри поношение".

Аномандер пожал плечами, словно чужие ожидания для него ничто, он выдержит любые последствия, следуя принципам. "Ты сулишь мир, Каладан. Я поклялся и хочу заставить тебя выполнить обещанное. Твои слова не изменили моих намерений".

"Да, я обещал вести тебя и поведу. Делая так, буду опираться на твою силу, надеясь, что ты упорен и сумеешь перенести все возлагаемые тяготы. Пусть новое имя напоминает тебе и мне об этом. Принимаешь его, Аномандер Рейк? Будешь стоять, как сильный?"

"Имя отца оказалось проклятием. Да, оно привело его к гибели".

"Верно".

"Хорошо, Каладан Бруд. Я принимаю первое бремя".

Разумеется, Сын Тьмы не мог сказать иначе.

И они ушли, оставив Эндеста одного в оскверненном доме. Одного с засыхающей на руках кровью. Одного, оставленного Матерью Тьмой.

Она услышала каждое слово.

И снова сбежала.

Он дрожал в саду, хотя был в мехах. Словно не смог восполнить кровопотерю той поры, в том храме пилигримов, не мог побороть холод. "Не смотрите на меня. Я старею от взглядов. Ваши надежды делают меня слабым. Я не пророк. Единственное мое назначение - доставить святую кровь".

Но приближается битва, битва в разгар зимы, вне привычного для войн сезона. И вместе со всеми жрецами и многими жрицами Эндест будет там, готовый перевязывать раны и утешать умирающих. Готовый благословить день, прежде чем заблестит оружие. Но, единственный среди посвященных, он понесет иное задание, другую службу.

"Руками я буду освящать потоки крови. Превращу поле брани в новый зловещий храм".

Он вспомнил Орфанталя умирающего, и Ребрышко, прыгающего рядом, и теперь заметил брызги крови вокруг них.