Сто рассказов из русской истории. Жизнь Эрнста Шаталова. Навеки — девятнадцатилетние. Я вижу солнце. Там, вдали, за рекой

— Что сказала Мина? — спросил я.

Тетя высыпала муку в корыто.

— А, тетя?

— Налей воды!

Я налил.

— Скажи, тетя!

Тетя стала месить тесто.

— Пусть, говорит, Сосойя снимет с огня кеци!

Я выполнил поручение.

— А еще что?

— Пусть, говорит, Сосойя выстелит кеци листьями.

Я выполнил и это поручение. Тетя положила тесто на раскаленный кеци. Тесто зашипело. Я проглотил слюну.

— А еще что?

— Еще? Не смей, говорит, кормить этим мчади бессовестного Сосойю!

Тетя накрыла кеци куском жести и посыпала горячей золой.

— А ты что ей сказала?

— Сказала, что не посмею!

— А что она сказала?

— Если, говорит, Сосойя не заткнется, сунь ему в рот горячую головешку! — и тетя поднесла к моему носу головню.

Я заткнулся.

Трудно, очень трудно голодному мальчику сидеть у очага и ждать, пока выпечется мчади! Как медленно тянется время! А под ложечкой сосет, ох как сосет… Рот наполняется слюной, не успеваешь глотать ее!.. Я не в силах больше сдерживать себя. Я приподнимаю кусок жести. Из-под нее вырывается горячий, ароматный пар.

— Не лезь, Сосойя! Тесто еще сырое! — прикрикнула на меня тетя.

— Ну и что? Свиней и индюшек специально кормят сырым тестом! — оправдывался я.

— Мчади не только для тебя! Уйди, говорю!

Я пересел. И опять потянулись невыносимые минуты. Чаша терпения переполнилась. Не устояв перед соблазном, тетя сама приподняла жесть.

— Рано еще, тетя! — сказал я.

— Слава богу, готово! — проговорила тетя и вынула из кепи полусырой мчади.

Я приволок низкий столик. Тетя сбросила на столик дымящийся мчади, достала из банки последнюю головку сыра. Я принес бутылку вина, солонку с солью, несколько головок лука-порея и сел. Тетя разломила мчади пополам, потом одну половинку — еще на две части.

— Ну ешь, бездельник!

Я схватил свою порцию мчади и уже впился было в него зубами, как во дворе раздался чей-то робкий кашель.

Я и тетя обернулись к распахнутой двери.

Во дворе стоял и искательно улыбался худой, гладковы-бритый, голубоглазый немец в зеленом вылинявшем форменном кителе и огромных чувяках.

— Немец, плен! — произнес он на ломаном русском языке.

Я вспомнил: ребята говорили, что в район на стройку пригнали двести немецких военнопленных. Люди со всех окрестных сел толпами валили поглядеть на диковинку — живых немцев. Для меня же это был первый «настоящий» немец, увиденный в жизни. Почему-то я встал. Встала и тетя.

— Гутен морген! — сказал немец и вежливо поклонился.

— Это военнопленный! — сказала тетя и невольно поправила волосы.

— Гутен морген! — повторил немец и еще раз поклонился.

— Гутен морген! — ответил я.

— Что ему нужно, Сосойя? — спросила растерявшаяся тетя.

— Не знаю. Пока что он только желает нам доброго утра… Чего тебе, фриц? — помахал я рукой.

— Гитлер капут! — выпалил немец, сложил правую ладонь наподобие револьвера и приставил к виску указательный палец.

— Это нам известно, газеты читаем. Ты скажи, что тебе нужно?

— Не понимай! — немец пожал плечами.

— Что нужно? — спросил теперь я по-русски.

— Иоган… Их бин Иоган! — немец несколько раз ткнул рукой себя в грудь.

— Чего он привязался? — повернулся я к тете.

— А я почем знаю… — развела она руками.

— Хенде хох! — вспомнил я уроки военного дела.

Немец испуганно взглянул на меня и поднял руки.

— Гитлер капут! — добавил я.

— Гитлер капут! — тотчас же подтвердил он, не опуская РУК.

Я не знал, как по-немецки звучит команда «отставить», поэтому подошел к немцу и почти насилу заставил его опустить руки вниз.

— Что ты хочешь, что? — повторил я вопрос.

— Хлеб… — произнес тихо немец.

— A-а, хлеб? Белый или черный?

— Не понимай…

— С маслом или сыром?

— Хлеб… Бутер…

— Ага, бутерброд, значит?

— О, бутерброд! — обрадовался немец.

— А как насчет хачапури? — улыбнулся я.

— Немец, плен! — улыбнулся немец.

— Подвело животы, сволочи? Иди к своему Гитлеру, пусть он угостит тебя!

— Гитлер капут! — сказал немец безнадежно.

— Неужели?! Вот огорчил меня! — покачал я головой.

Немец почувствовал иронию в моих словах и теперь обратился к тете:

— Хлеб, фрау, хлеб…

Губы у немца задрожали. Я проследовал за его взглядом и увидел, что он устремлен к нашему накрытому столику.

— С ума он сошел! Еще чего не хватало! Хлеба ему подавай! — сказал я тете. Она стояла побледневшая и молчала. Вдруг тетя повернулась, бросилась на кухню, схватила свой кусок мчади и подала его немцу.

— О, данке шён, фрау, данке зеер! — Немец дрожащими руками принял мчади и стал за обе щеки уплетать его. С минуту тетя смотрела на жадно евшего немца, потом снова вернулась на кухню, вынесла весь оставшийся мчади и отдала ему.

— Тетя, ты с ума сошла?! — схватил я ее за руки.

— Отстань, Сосойя! — Тетя отстранила меня и опять побежала на кухню. Немец с недоумением смотрел на нас.

— На, немец, на! На тебе сыр, на тебе вино! Бери! — Тетя сунула в руки немцу весь наш обед и вдруг расхохоталась.

— Тетя! — испугался я.

— Молчи, Сосойя, молчи! Пусть берет все! Пусть! Что еще тебе, немец? Скажи, что еще дать тебе? — выговаривала тетя сквозь смех.

— Папирос, фрау… — расцвел немец.

— Дай ему табак, Сосойя!

— Нет у меня табака!

— Есть! Полный карман!

— Нету! — заупрямился я.

— Отдай сейчас же! — Тетя засунула руку в мой карман и протянула немцу полную пригоршню табака. — На, бери! Бери!

Руки у немца были заняты, поэтому тетя сама насыпала ему в карман мой табак, потом легонько подтолкнула его и сказала с улыбкой:

— Иди теперь, немец, иди!

— О, фрау, данке зеер, данке шён!

— Иди, иди, немец!

Я смотрел, вытаращив глаза, на смеявшуюся тетю и не мог понять, что с ней происходит.

— Данке, фрау! — еще раз поблагодарил немец и стал пятиться к калитке.

— Не за что!

Тетя обняла меня, крепко прижала к груди и вдруг разрыдалась. Перепуганный немец поспешно вышел со двора.

— Что с тобой, тетя? Почему ты плачешь? — спросил я еще более испуганно.

— Ничего, Сосойя, ничего! Посмотри на него! — и она показала на удалявшегося немца.