Сто стихотворений

1967

Эвкалипт

Эвкалипт стоит и стынет В рваной шкуре, гол и сер, Как песчаную пустыню Перешедший дромадер. Он глядит на снежный Север, По Австралии грустит. Прошлогодних листьев веер На макушке шелестит. Что он слышит? Ветра ропот, Дальней бури произвол. Но закручен, словно штопор, Уходящий в землю ствол. Он завяжет без тревоги Временных явлений связь. …У меня душа в дороге Понемногу извелась. Что-то ноет, как старуха, По ночам полужива. А с нее слетают сухо Прошлогодние слова.

1967

Письмо Ярославу Смелякову из Михайловского после прочтения его книги «День России»

А лжи недолго править миром. Пусть правда ложь бросает в дрожь. Пусть только временным кумирам На их погибель служит ложь. И Пушкин знал, как при Пилате, — Ему за все держать ответ. Знал, что за слово правды платит Своим изгнанием поэт. Словесный мусор гонит в Лету Волна упрямого стиха. …Сейчас в Михайловском лето, И зноен день, и ночь тиха. И я не вижу святотатства В том, что на пушкинском лугу По старому закону братства Тебя не вспомнить не могу. Давно со мной живет твой голос, Еще с мальчишества. Не раз, Ликуя, веруя, кололась Моя душа о твой рассказ. И строй твоей высокой речи Как бы на новую ступень Над чередой противоречий Благословлял идущий день. И он был строгим до предела, Ложился лугом под косу. И мгла ненастная редела, И пела иволга в лесу. А что касается изгнанья, То лучше многих знаешь ты: Изгнанье Пушкина — признанье Его чистейшей правоты.

1967

Красивое утро

Мне приснилось, что ты погибала, Но на помощь меня не звала. За хребтом океанского вала Грохотала беззвездная мгла. Ураган, разгоняя воронку, Захлестнул полуостров на треть. «Подожди! — закричал я вдогонку. — Мы ведь вместе клялись умереть». И проснулся. И как бы украдкой Оглянулся в тревожной тоске. Ты дышала спокойно и сладко На моей занемевшей руке. И доверчивость легкого тела, Как волна, омывала коса. А за окнами пеночка пела, И со стекол сходила роса.

1967

О чем мне думалось во ржи

Как жарко пахнет рожь в июле, Как дружно колосится рожь! В тоске стрекоз, в шмелином гуле Ты в наливную рожь идешь. Идешь в зеленую траншею, Где зноем дышит благодать, Где колос к колосу — по шею И горизонта не видать. Качнулось облако гусыней. Тропа замкнулась, как силок. Тебе в глаза синеет синий, Как откровенье, василек. Зеленым усом колос колко Прошелся по твоей щеке. Перебежала перепелка Через тропу невдалеке. И над тобой стрижи, как пули, Мелькнули через зыбкий зной. Как жарко пахнет рожь в июле Истомой зрелости земной! Как светел мир! Как воздух сладок! И ты его захлёбом пьешь. И нет обид. И нет загадок. Есть только зреющая рожь.

1967

Очень грустные стихи

Любови Джелаловне

Мне вспоминать об этом горько, Но я не вспомнить не могу: Гнедая кобылица Зорька Паслась на пушкинском лугу. Вокруг нее, такой же масти, Играл и путался у ног Смешной, глазастый, голенастый, С волнистой шерстью сосунок. Она густой травы наелась, Стряхнула гриву с головы. Ей поваляться захотелось В прохладной свежести травы. Весь день она возила сено, Звеня колечком под дугой, Согнув точеное колено Одной ноги, потом другой. В истоме легкости и лени Передзакатного тепла Она склонилась на колени И на бок медленно легла. Заржала радостно и сыто, Собой довольная вполне. Над брюхом вскинула копыта И закрутилась на спине. Откуда было знать кобыле, Что на некошеном лугу Вчера здесь гости были. Пили. И пели в дружеском кругу. А кто-то с «мудрою» ухмылкой, В хмельной беспечности удал, Бутылки бил пустой бутылкой И в воздух горлышки кидал. …Дрожит кобыла стертой холкой, Всей кожей с головы до ног. И конюх ржавою карболкой Ей заливает красный бок. Стекает кровь из рваной раны В мою горячую строку. И ребра, как меридианы, Сквозь кровь белеют на боку.

1967

Поздним вечером на Маленце

Над затихающей равниной, В полгоризонта языкат, Краснеет спелою малиной И разливается закат. Сулит отменную погоду Наутро солнечный венец. Три утки выводки выводят Из камыша на Маленец. За ними по раздолью плоской, Густой, немеющей воды, Как три серебряных полоски, Горят волнистые следы. Темнеет мир. И мне сдается, Что кто-то свистнул неспроста, Мелькнул и скрылся у колодца В тени ольхового куста. Все зарывается в тумане. А от господского крыльца Русалка в светлом сарафане Бежит на берег Маленца.

1967

Небольшой девочке Еленке

Какая ты смешная, право: Походкой легкою, как дождь, Чтобы не сделать больно травам, Почти на цыпочках идешь. А я оглядываюсь ради Твоей судьбы, тебя любя. Мне кажется, что кто-то сзади Стоит и целится в тебя.

1967

Камыш

Слетают червы-козыри Осенних листьев. Тишь. Бедой на тихом озере Воде грозит камыш. Он скоро дальше двинется От берега. Тогда Зачахнет и затинится Прозрачная вода. Свои постели выстелют У темных тин в тени, Как прописные истины, Ленивые лини. Сюда б волну высокую, Косу да невода, — Поспорила б с осокою И с камышом вода. О берег пеной выбелясь, Промыла б родники, Через протоку б выбилась Волной к волне реки. Всей страстью наполнения Покой тоски круша, Не прекращай волнения, Живущая душа. Не отдавай — я загодя Тебя, спеша, прошу — Своих глубин и заводей На откуп камышу.

1967

Сей зерно!

Ты на Земле рожден. Заветом Далеких предков суждено Тебе всегда зимой и летом Душою слышать: сей зерно! Ты на Земле рожден. Не тем ли Твой долг определен давно: Хранить ее леса и земли, Моря и реки. Сей зерно! Что из того, что мир расколот Тоскою распрей! Все равно Пройдут война, чума и голод, Любовь и песня. Сей зерно! Ты на Земле рожденный, в высь ли Глядишь на звездное руно, Или веленьем острой мысли Спешишь в глубины, — сей зерно! Пусть будет сердце в миг единый Последней страстью сожжено И ты уйдешь зерном в глубины Земной утробы, — сей зерно! Земля твоя! Она качала Твоей судьбы веретено. И нет конца и нет начала У вечной Песни. Сей зерно!

1967

Давиду Кугультинову

С далеких пушкинских времен Я навсегда в тебя влюблен И в солнца желтый ореол, Где выше облака орел За плавным кругом чертит круг. Что в мире выше слова «друг»? Друг — это значит: отведу Тебе грозящую беду, А хлеб и воду, соль и стих Делю по-братски на двоих — Тебе глоток и мне глоток. Вселенной звездный потолок, Росы предутренний озноб Венчают твой высокий лоб. В седых метелках ковыля Постелью стелется земля. Но мы с тобой не будем спать — Нам лишь бессонница под стать. Мы будем слушать горный гул Обвалов, где поет Расул. Пускай к нам спустится Кайсын, Высот Чегема верный сын. И из Башкирии Мустай Одарит нежностью. Блистай Всю ночь, созвездие друзей! Кто хочет — с нами вместе пей Веселый дружества кумыс. Он скукой жизни не прокис И не иссякнет никогда, Как бед и Счастья череда.

1967

Тоскующему другу

Есть за плечами песни два крыла, И новый день вчерашним светит светом. Тоскуешь, друг, что молодость ушла И женщина за ней уходит следом. Ты за любовь любовью ей платил, Но обернулась искренность притворством, И трезвость поубавила светил На небе правды, откровенно черством. Тоскуй до сумасшествия. Дотла Сгорай в тоске, коль некуда деваться. Но есть в резерве верности, светла, Святая память фронтового братства. Она спасет. И ляжет шрам на шрам На поле боя, пасмурном и диком. Сквозь пепел лет смеется юность нам Прекрасным беспощадным ликом. Встречай ее в открытую, смелей, Ответь на смех заботы мудрым смехом. Твоя душа, как музыка, и ей Не суждено довольствоваться эхом.