Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

МАЯТНИК БОЖИЙ

Я маятник неоценимый, Что из Создателя повис В юдоль гармонии творимой, Я бледный восковой нарцисс. Тысячелетья я качаюсь Из ада жизни в синий рай И в водах Леты отражаюсь Под сенью шепотливых вай. Чем глубже в мерзкое болото Я ликом солнечным качнусь, Чем безответней душит кто­то Тебя во вследниках, Иисус, – Тем выше силой отвращенья, Покрытый грязью, но живой, Взлетаю в синие владенья Я многострадной головой. И только этот темно­синий, Всё повторяющийся взлет В неискрыленные пустыни Мне исцеление дает. И снова маятник священный, Пророком зарываясь в грязь, Кромешный ад без перемены Пытается с пустыней в связь Мистическим символом слова, Примером девственным ввести, Но на Голгофе всё готово: Палач, нагайка и кресты. Отец! Не забывай о сыне! И маятник, сорвав с оси, В Хаоса звездные пустыни, В пустыни синие снеси! 

ЛЕДЯНЫЕ ПАЛЬМЫ

Сегодня вдруг, впервые в этот год, О страждущем опальном серафиме С улыбкой грустной вспомянул Господь И душу, потухающую в схиме, Обрадовал цветами ледяными. Засеребрились, засияли вдруг В убогих рамах ледяные пальмы, Акант, лилеи, бисер и жемчуг – Эдема сказка, за которой вдаль мы Мечтанья душ направили опальных. Такою пальмою и ты, поэт, Недолговечной на задворках жизни, Засеребрясь на миг, во цвете лет Уйдешь в ничто без горькой укоризны, Оставив слов жемчужины для тризны. Такие пальмы создаешь и ты На загрязненных стеклах рам тюремных, И вечности волшебные цветы На миг склонятся к братьям тяжкошлемным, Напоминая о садах надземных.

АРЛЕКИНАДА

Я неуклонно, неизменно Мечты вертящийся дервиш. Меня кровавой переменой, Меня ничем не поразишь. И с экстатическою пеной, Среди обуглившихся крыш, Плясать я буду пред ковчегом Иеговы вечной красоты, Пред нерожденным человеком Моей пророческой мечты, Пока для вечного ночлега Не отыщу опять кресты Кладбища, где цементной плинты Ладонь мой торопливый бег Вдруг оборвет, где гиацинты Посадит сторож из калек, Где вспомнишь, наконец, что сын ты Творца, убогий человек! Любимый сын! В чаду похмелья, Но творчески блюдя аршин, Художника полишинеля Он создал, – и любимый сын, Очнувшись, узрел на постели, Что он нелепый арлекин! Да, да, я шут Творца вселенной, Мечты нетленной корибант, От непосильного согбенный, Но волею почти Атлант, И потому мечты нетленной Тебе создался фолиант! Моих восторгов побрякушки, Моих эпитетов нектар, Метафор и гипербол пушки, И вдохновения пожар, И рифмы милые гремушки Скрывают, что нелеп и стар Узор Твоих жилых угодий И смысл головоломных рун, Что всё мучительно в природе И неприемлемо без струн, Что без шута Твоей пагоде И истуканам карачун. Да, я, полишинель Иеговы, Неизлечимый мира сплин Лечу символами, – и новый, Всё новый будет арлекин Белить красавице суровой Гнилые щеки ... Дзинь, дзинь, дзинь!

ОТХОДЯЩИЙ

К тебе я, нежной, белоснежной И безбережной, Прихожу, Тебе я, тихой и великой, Волшебноликой, Расскажу О том, как пели явь свирели В родном ущельи, Где княжу Я словом тленным несомненно. Склоня колена, Нанижу Я слов безглавых и лукавых Жемчуг кровавый. Покажу Я в струйке алой, многопалой Тебе кораллы И рубин. И ты без гнева, королева, Из синя чрева И пустынь Хоть издалече мячик речи, Расправив плечи, Перекинь Мне, трубадуру. – Брось лемуру Свою бандуру, Властелин! И стань пророком синеоким, Мечом жестоким Обезглавь Земли проказы: жизнь экстазы Задушит сразу, Как удав. Оставь сирену, злобы пену И яви стену, Всё оставь. На дне могилы стебель хилый Оставь бацилле, Возроптав, А сам свободный в храм Господний Корабль бесплодный Переправь!

НЕВРАЛГИЯ

Часто, часто ураганы У меня ревут в мозгу. Чернокрылые бакланы, На скалистом берегу Раскаленных полушарий, Прихотливый лабиринт Клювом пьют, как шкипер старый Одуряющий абсинт. Но лишь медная кастрюля Золотой прольет поток Через тучи, как козуля Из пещеры скок, скок, скок! И двойные алебарды Быстроногой нимфы гор Из угрюмых гротов барда Выметают этот сор. И тогда уж постоянно Тополь, острая как меч, Наподобие экрана Окружает мозга печь. Тополь в пепельной рубашке, Не стыдливая и без, И под листья стаи пташек К ней спускаются с небес. Там воробушка мохнатый, Чижик­пыжик, чик­чирик! Там и ласточки стрельчатой Иже херувимский крик! Крики, визги, ликованье Брызжут к синим небесам, Но рыдает от страданья Растекающийся храм И в помятые подушки Погружает купола. Но усердные пичужки Зачирикают дотла На престоле ларчик гостий, Кубок крови пролитой… Погоди же, на погосте Будет и тебе покой!

МИНУЭТ

Купол серебристо­синий На Атлантах распростертых. Серебристо­свежий иней Окаймляет натюрморты: Тын и теплый стог соломы, В кольях черных огород, И мужицкие хоромы, И оглобли у подвод. Иней стелется по сизой Горных великанов коже, И деревья, как маркизы, Как сановные вельможи, В перепудренных, кудрявых, Церемонных париках, В сочетаниях лукавых, На шелковых каблуках, В шаловливом минуэте Извиваются на лоне Синих холмов, где в карете Золоченой и в короне Древний, самый древний в мире, Едет золотой король. И вокруг него всё шире Копья блещут и пароль, Светом брызжущий, несется, Пронизая всё вокруг, Как пронзает тьму колодца Златом шитая хоругвь. Только холодно и жутко Мне в оранжерейной клетке, И серебряные шутки За оранжевые ветки, За кусочек неба синий, Синий, синий, италийский, Я отдал бы этот иней, Эти жемчужные низки!

НОКТИЛЮКА

Море! Лазурное море, поведай, Было ль когда ты счастливою Ледой, Грудию синей поило ль Зевеса, Жемчугом уст распахнуло ль завесу Мантии звездной безбрежного Бога, Лилось, струилось ли Млечной Дорогой? Нет, никогда бирюзовые длани Виться не смели по Божьему стану, Нет, никогда сладострастные груди Ласки не ведали звездного чуда, Нет, никогда необъятность вселенной Ты не забрызжешь соленою пеной! Я же, вселенной и радость и мука, Жалкая в пене твоей ноктилюка, Атом незримый в голодном планктоне, Солнечноликим Зевесом на троне Часто бываю, и нежная Геба Кубок нектара дает мне в Эребе. Море лазурное! Дланью конечной Ты не обнимешь Тропы этой Млечной! Я же в любовь осимволил безбрежность, В девушки чистой невинную нежность. Вот почему до последних завес Обнял вселенную смертный Зевес!

ПРОЛЕСКИ

Безжизнен лес. Прошлогодние ризы Лежат вокруг пеленой желто­сизой И под ногою шуршат, как черепья Разбитых амфор или как отрепья Кулис прогнивших торжественной сцены, Где Смерти подвиг серел неизменный. И снег лежит по прогалинам в балках, Как саван в клочьях, и хриплые галки Кричат кругом, и топор дровосека Стучит везде, повергая без спеха Окаменевших, недвижных и черных, Как будто мертвых, как будто покорных. Но колесница лучистая Феба На днях три раза лазурное небо Опоясала, и черная стая Дроздов вернулась из дальнего края, Где пела в гнездах у Гроба Господня. И дрогнул лес, и без счета сегодня, Из­под одежд перегнивших, негодных, Поднялось ликов веселых, свободных, Подснежников белоснежных, невинных, Пролесочков голубых, темно­синих, Которых страшные, смрадные трупы Всю зиму грели, как будто тулупы. И мы с тобою – такие пролески На гробе страшном, последние всплески Мечты погибшей, навеки, быть может, Мечты, которой никто не поможет. Отчизна, вера, народов равенство, Свобода, братство, Христово блаженство, Всё это, всё лишь такие черепья, Всё это, всё почему­то отрепья. И дай­то Бог до конца нам хотя бы Стремиться вместе к лазурной Каабе Святого неба, как эти пролески, Свия любящую грудь в арабески! 

ПАЛЛАНЦА

1

Пока вакхического танца Не утомляет душу прыть, Нам берегов твоих, Палланца, Жемчужно­сизых не забыть, Где незабвенных трое суток Ты в синей зыбочке своей Для двух доверчивых малюток Взметала пенистых коней, Где без досадных диссонансов Впервые Вечный Дирижер В одном божественном кадансе Слил жизни несогласный хор. 

2

Жарко­розовые стены Нависали у Лавено, И зеркально­синий глаз Свой серебряный экстаз В неба голубые залы Просветленно излучал. Задымленные кораллы Упоенных солнцем скал Без вопроса, но серьезно Отражаются в воде. Домодоссолы лишь грозно Синей не достать гряде До мечтательного глаза, Как у Богу обреченной Катерины Бенинказа, Содомой запечатленной. Поскорее же на шканцы, Ждет нас старый «Бернардин», Переправимся к Палланце, Нынче я уж не один. В волнах отразимся вместе Мы, как древняя камея, Остров покажу невесте Я прелестный Борромея, И средь стриженой аллеи, Средь богов и нимф безруких Поцелую я лилеи, Вожделенные в разлуке. 

3

Камердинеры в синих ливреях Золотой подняли паланкин, Кружевные накидки на шеях У лазурных Нептуна детин. Парики их напудрены пышно, Церемонны они, как девицы, Говорят, так чуть­чуть только слышно, А проворны как хищные птицы. Паланкин, как червонная рыбка, Как остро заостренный палаш, Рассекает жемчужную шибко Мальвазию лазоревых чаш. Дремлет тихая Isola Bella; Алебастры и лапис­лазули, Феерично слиясь в ее тело, В час творенья как будто заснули. Из эмали алмазные весла Я сложил умиленно на борт, Все земные я презрел ремесла И надежнейший бросил я порт За мечтателя титул неверный. И сорвала мне жизнь венок, И смеялися скалы и серны, Не смеялся один лишь челнок, Не смеялась и ты, моя Пери, Над убогим своим женихом, И раскрылися многие двери Пред закованным в латы стихом. 

4

Солнце раскаленное В озеро бездонное Закатилось. Долгожданное, Век незнанное Сбылось. Риз червонных И червленых Орнаменты, Прошвы, ленты У воскрылий Снежных лилий Альп склоненных, Просветленных, Блещут заревом великим, Как в Палермо мозаики. Синим, синим кашемиром Божии покрыты нефы, И повсюду барельефы, Всюду вставлены метопы, Где могучие циклопы С кем­то бьются озлобленно. Чисто, ясно, упоенно Отражает глаз зеркальный Бешеное аллилуйя Солнечного поцелуя. Небо сверху, небо снизу, Лишь по дальнему карнизу Гор виднеется едва Дымчатая синева. Небо в сердце, небо в пальцах, Всюду алые шелка. Вышивай скорей на пяльцах Душу райского цветка! 

5

На колени склоненный, в колени Опустился я к тихой голубке, И наитья предельного гений Посетил нас в убогой скорлупке. И в потоке червонном Данаи Ослепительней не было блеска, И видение Дантова Рая Было скромною лишь арабеской Перед тем, что в очах у невесты Я в мгновение это прочел, И испуганно Тайны с насеста Разлетелись, как облачко пчел. И сжимая горячие ручки, И целуя блаженно уста, Я вился, как атласные тучки У вершинного где­то креста, Я вился, изливаясь в любую Из безбрежности звездных аорт, И я душу имел голубую И ликующий солнца аккорд. 

ТОПОЛИ

Высокие тополи, рыцари важные В заката золоченных латах, На страже в червонных палатах Степенно качаются с песнею шпажною. Им истины плевелы чужды бумажные, Истории сложной шахматы, Моральной Голгофы стигматы, – Их шелест и шепот – идеи закряжные. Сомкнитесь, обстаньте! Я первенец Божий, Стихии больной менестрель, Я миг, на безбрежность творенья похожий. Хрупка, паутинна свирель, И дует и плюет сатир толсторожий В души голубой акварель.

ВОРОНЫ

Исполинской крылатой гребенкой, Как тяжелые, острые бороны, Бороздят сине­черные вороны Над убогой родимой сторонкой. Бледно­сини, как глазки ребенка, Колеи, что в лазури проторены, Но вороньи кар­кар чуть повторены, Как заноет опять под печенкой. Эти черные в небе горланы, Это жизни обыденной жуть, Это красные в мелях баканы. Чуть услышишь, под мышкою ртуть Закипит, и раскроются раны, И на солнце тогда не уснуть.