Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

У БАССЕЙНА

Зеленый, мутный глаз бассейна, Над ним мой черный силуэт. Вокруг стоят благоговейно, Незримо те, кого уж нет. Я чувствую, что мертвых души Со мною на воду глядят, Как будто от кровавой суши Спастись на мутном дне хотят. А там без мысли, без улыбки, Лениво шевеля хвостом, Кружатся золотые рыбки С бессмысленно раскрытым ртом. Глаза их только отражают, Как зеркало, юдольный мир, Они не жаждут и не знают, И жизнь их – безразличный пир.

АГАТОДЕМОН

Агатодемон я, Дух Моря Отныне, позабывший горе, Покрытый кружевом алмазным И зыбким жемчугом экстазным. Итак, свободен я совсем, И никакой не нужен шлем Мне для защиты от врагов. Ничьих не страшно мне шагов, Ничьих звериных голосов. Не нужен мне теперь засов, Ни шапка­невидимка, Ни Иудины ефимки. Я сам себе и царь и раб. И ни один уже мне краб, Ни спрут, ни жадные акулы, Ни человеческие скулы Не страшны. Я сильнее всех, Я голубой вселенной смех, Я серебро и киноварь, Я самый древний в мире царь. Я мантией своею землю Опоясал, я звездам внемлю, Сестрам своим, но я звучней Гармоний сфер, я всех слышней, Когда алмазные полки Моих коней идут на приступ, Когда пустынные пески Иль фьорда пасмурного выступ Я покрываю жемчугом. Я в измерении другом, Я вечно старый, вечно новый, Я ласковый, как мать, суровый, Как в Иосафате Бог­Судья, Я Альфа и Омега я. Смотри! Из­за плеча мне солнце Глянуло в синее оконце. Оно мой друг, оно мой брат, А я оранжевый брокат, Сверкающий миллионом свеч, Как исполинский Божий меч, Как серебристая фата, Как белых ангелов чета! Вдали камеи­острова, Росистая на них трава. Вблизи игривые дельфины Ныряют в синие кувшины, Вблизи чернеющий фрегат С коралловым крестовым лесом, Но он мне милый, младший брат, Хоть и не служит он принцессам Давно, хотя Руделей нет. Но всё ж я и теперь поэт, Хотя зыбучий и безбрежный, Бесформенный совсем и нежный, Как ожерелье перламутра, Как нега солнечного утра. Но вот я вдруг забушевал. Дыбится озлобленный вал, Не кони это уж, а горы. Куда ни обращаешь взоры, Всё исполинские гряды, Всё богатырские ряды, Седые всё бородачи. Булатные вокруг мечи, И грохот, шум, зубовный скрежет Такой, как будто Гитлер режет Ничем не винные народы, Как будто адские исподы Заклокотали из вулканов Для укрощенья океанов. А! Сколько пенистых сирен Поет средь голубых морен! А! Сколько дерзостных тритонов Повылезало из затонов! Всё яростней морские глотки Подводные ломают лодки И боевые крейсера: Что ни удар в кузов – дыра! Сильней, сильней вздымаю плечи, Мне надоели эти сечи: Риторики военной грохот Пусть поглотит мой синий хохот! Смотри! Полярный, вечный мрак. Поля необозримых льдин. Забытый корабельный прах. Живого только я один. Полярный свет луны милей, Природы строгий мавзолей. Кой­где меж льдинами вода, Казачья морда иногда Недоуменного моржа, Слоновой кости два ножа, Лениво пляшущий медведь, В зеленую глядящий медь Промоины, смешной пингвин, Да я один, совсем один. Как хорошо, что всё мертво, Как девственное естество, Как Хаос, вечный наш Отец. Как возвращенье наконец В него отрадно для души! Как звезды снега хороши! Я сам такая уж звезда, Замерзнувшая навсегда, Геометрический цветок, Словесных атомов моток, Исчезнувшее в вечность я, Лазурный символ бытия!

ПОЛДНЕВНЫЙ НОКТЮРН

Зеленый, мутный глаз бассейна. Ликующий весенний день. Деревья шепчут тиховейно. Один лишь я – ночная тень. Как синие в лазури стрелы, Касаток быстрых карусель. Вблизи, от солнца угорелый, Скворец налаживает трель. Но вот комок какой­то серый На перепонках из слюды, Из ближней где­либо пещеры, Слетел на серебро воды. Что это ты, ночная мышка, На солнечный явилась свет? Ослепнешь вовсе от излишка, Как, видишь, уж ослеп поэт. Но вот она вокруг бассейна Кружиться стала, как юла, Бессмысленно и бесколейно, Как будто век уж не пила. Потом, заметив черный, мрачный Мой на бассейне силуэт, Ко мне всё ближе, всё удачней Прицеливалась, как на свет. И вдруг упала мне на сердце, Как нежно любящая дочь: Она в полдневном, видно, скерцо Почувствовала, что там ночь. 1941

ИЗ ТАЙНИКА ДУШИ

Вдали шуршит камыш высокий, Как море целое мечей. Над ними кобчик одинокий И солнца миллион свечей. Как жарко. Как на грядках дышит Блаженно овощный народ! Лягушки млеют, с писком мыши Бегут под норки черный свод. Где это? Где­то у Лимана Иль на речушке там в глуши, За сизой полосой тумана, В глубоком тайнике души. Как хорошо на той речушке Следить за красным поплавком, Лежа в траве, как на подушке, С блаженным, солнечным зевком. А неподалеку веранда, Гостеприимный самовар, Над сахарницей сарабанда, Над чайником струится пар. Там мама, бабушка, сестрица, Там очень вкусный кренделек... И вот летишь, летишь, как птица, Через болотистый лужок... Увы! Чрез полосу тумана Теперь никак не пролетишь: Она безбрежней океана, А я – подрезанный камыш!

ДРАКОНЫ

Сияли звезды, как иконы, Миллиарды лет тому назад, Но на земле уже драконы Всю жизнь преображали в ад, Себе подобных пожирая, Деревья пламенем ноздрей Тысячелетние сжигая, Взрывая глубину морей. Сияли звезды, как короны На синей голове Творца, Но брюхом лютые драконы Лишь славили везде Отца. Зачем Он создал первозданных Таких летающих обжор Меж этих синих, бездыханных, Покрытых лилиями гор? Там серафимов легионы, Ему поющих: Свят, свят, свят! Здесь кровожадные драконы Опустошение творят. Одна лишь серенькая птичка, Какой­нибудь там соловей, Спасается, или синичка Меж самых выспренних ветвей; Спасается и благодарно Пускает радостную трель, И всё вокруг, что так кошмарно, Как будто бы имеет цель. Миллиарды лет спустя всё то же, Драконы те же, соловей, И только Ты сокрылся, Боже, В свой синий звездный мавзолей!

ПТИЦА КАРМОРАН

Я видел птицу Карморан, И поэтический Коран На перьях у нее прочел, И стал, как праотец наш, гол, Стал мудр, как малое дитя, И стал глядеть на все шутя. И исцелила сотни ран Мне эта птица Карморан, Как радуга на небесах, Сверкавшая в семи цветах, Как голубь теплая, как мать, Склонившаяся на кровать Больного сына своего, Что для нее лишь божество. Я видел птицу Карморан, И исцелились сотни ран Таких глубоких, что сквозь них Просвечивает звездный стих. Кто видел птицу Карморан Сквозь этот жизненный буран, Тот знает, что и сам погост – Мерцанье только тихих звезд.

МАК

В шелковом плаще стоит он, С черным на груди крестом, Фуриями зла испытан За иссеченным щитом. Посмотри, вокруг всё бледно Перед пламенным цветком, Лепестки его победно Рдеют, как костер, кругом. Гость непрошеный на клумбе, Гость, не сеянный никем, Ветер, что не знает румбы, Нес его, как Полифем. Крохотное было семя, Меньше точки нонпарейля, Но пришло ему вдруг время: Выросли такого зелья Распрекрасного пружинки, Что вокруг цветы – вассалы, Незаметные былинки Перед этой сказкой алой, Перед этим кавалером С черным на груди крестом. Пусть послужит он примером Нам, умученным постом. Нечего в тени скрываться, Нечего лежать в подвалах: Нужно в пурпур наряжаться, Нужно расцветать в обвалах!

ПАЛИТРА

Охра, золото и миний, Стрелы света и огонь! Сверху купол темно­синий, Облачный на дыбах конь. Две уже зажглись планеты, Два небесных маяка, Две космических ракеты, Два бриллиантовых цветка. Это Божья в небе митра, Пафос творческий на миг, Мага старого палитра, Лучшее, что Он воздвиг. Миг один, Фата Моргана Превращается в ничто. Всё опять серо, погано, Как гнилое решето. Всюду колос лишь спорыни, Колос черный, да овсюг... Сверху купол темно­синий, Звезд бесчисленных жемчуг, Но на них глядеть устали Потускневшие глаза... Мелкие внизу детали, И со щек катит слеза...

ПОСЛЕДНИЙ ЧАС

Затишь. Серебро живое. Миллиард свечей. Атлас. Сад оливковый на зное. Черный в пламени баркас. Тихо всё. Лишь рыбка быстро Хвостиком в лазурь плеснет Иль серебряная искра В сонном воздухе блеснет. Даль и нежится и млеет, Как ребенок, пьющий грудь, Всё в сознаньи розовеет, Как на солнце первый груздь. Ничего уж не желаешь, Ничего не мыслишь тож, Словно облак белый таешь, Шествуя, как старый дож, На венчанье с синим морем, На мистический обряд, Распрощавшись с вечным горем, Расплескав по скалам яд. Ведь и я иерей незримой Церкви Божьей на земле, Ведь и я, как серафимы, Рею на больном крыле, Ведь и я живу вне жизни Для лазурных этих слов, Хоть и вьюсь в пыли, как слизни, Меж сгнивающих гробов. Затишь. Серебро живое. Миллиард свечей. Атлас. Я пылаю, догорая: Это мой последний час.

В ЗОЛОТОЙ РАМЕ

Я вижу золотую раму, Громадную, как Божий мир, Но в ней не моря панораму, Не снежный в облаках Памир. В той раме ничего не видно: Внизу, глубоко, горизонт, Внизу житейская ехидна, Внизу и самый Ахеронт. В ней синева лишь золотая, В ней мелодичный полдня зной, В ней мотыльков чета святая Кружится в бездне голубой. Два белых мотылька­пушинки, Как хлопья снежные, летят, И эти чистые снежинки Лишь друг на дружку всё глядят. Как эти лепестки живые Попали в центр мировой? Зачем им бездны голубые, Покой зачем им гробовой? Вихрятся белые спирали, Порхают лилий лепестки, Затем падут, полны печали, На раскаленные пески.

ГНЕЗДО СТРИЖЕЙ

Там, в Бессарабии моей, Я родился в гнезде стрижей На колоколенке старинной Над бесконечною равниной, Средь пышных виноградных лоз И красных на кладбище роз. Вблизи сверкал лиман Днестра, Вдали синела бирюза Угрюмого, седого Понта, И два я видел горизонта: Червонный степи, синий моря, Не ведая нужды и горя. В два месяца я вырос так, Что ни коты, ни лай собак Уж не пугали нас в гнезде. С родителями в синеве Летали мы, как по канве, Пиша иероглиф крылом В вечернем небе золотом. И жизнь стала вся полет, – Кто не летает, не живет! Над мутной грудию реки, В свои зарывшейся пески, Летал я, над морской волной В жемчужных брызгах, как шальной, Летал над морем золотым Колосьев, радостно святым, Над винограда янтарем, Над сельской церкви алтарем, Летал меж белых облаков, Меж черных грозовых полков, Меж молний яростных и грома, И всюду был я в небе дома. Лишь холода боялись мы И нескончаемой зимы. От них мы улетали вдаль Чрез синюю морей вуаль, К царице рек, в долину Фив, Где хоть и нет подобных нив, Но где священна старина, Где вечная царит весна. И снова тот же всё полет, – Кто не летает, не живет. Там жарче синева, и медь Заката ярче в Фивах ведь, Но Море Черное милей Мне было пламенных степей Песчаных и реки святой. И каждой новою весной Я возвращался на лиман Из опаленных солнцем стран. Пока и мне пришел черед, Покинув синий небосвод, Низринуться в угрюмый Понт, Как грешники на Ахеронт. На берегу стояла мать С ребенком в чреве: погулять Она спустилась на закате, И на пылающем брокате Полет наш плавный созерцала И непонятное шептала. Я полюбил ее, и вот, Когда окончен был полет, Назначенный мне как стрижу, Оставил синюю межу Понтийских я стремглав небес, Исполненных таких чудес, И бросился к ее ногам. Она склонилась и к устам Меня прижала, чтоб согреть, Потом к груди, но отогреть Меня ей всё ж не удалось! Сердечко снова не зажглось, И крылышки, потрепетав, Поникли навсегда, устав. Но дух умершего стрижа Как лезвие приник ножа К груди пречистой этой девы, К лежащему младенцу в чреве, И в сердце нерожденном вновь К полету синему любовь Свою безумную погреб. Мертвец восстал, открылся гроб, И я родился снова в мир. Но это был уже не пир, Какой справляет в небе стриж, А гибкий, мыслящий камыш, Преобразившийся в свирель, В сплетеньи слов познавший цель, Но это был уж крестный путь И творчества земного жуть. О них уж столько я писал, Что счет элегий потерял.