Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

УМИРАЮЩИЙ ЛЕБЕДЬ

Пой, душа, как лебедь белый, Умирающий в волнах, Побежденный, поседелый В никому не нужных снах. Кроме ритмов и мелодий Нет у странников земных Заповеданных угодий, И всему начало стих. Крылья белые по ветру, Словно парус, распусти, Жизнь, скорбящую Деметру, – Всех любя, – перекрести. Песнопеньем очищенья Воздух синий пронижи И в последние мгновенья Путь единый укажи, Чтобы лебеди другие Не умолкли за тобой, Чтобы странники нагие Выходили с Явью в бой, Чтоб Пославшего нас воля До последних в мире дней Не потухла, соизволя Мне вернуться в мир теней. 1935

СУМЕРЕЧНИЦА

Полночное у ней на крыльях небо, Четыре в нем потухшие луны, Меж ними лик страдальческого Феба, Распятого на переплет сосны. Свисает прядь волос на лоб высокий, И глаз закрыт, но капает с ресниц Кровавых слез еще ручей широкий По бархату воскрылий пышных ниц. Что означает странное виденье, Таинственный из сумрака прилет? Желанье ль разрешить мои сомненья? Иль весть о том, что смерть в засаде ждет? Прабабушки твоей ночная спинка Летала подле мертвого Христа И все, как светописная пластинка, Запечатлела, видно, неспроста! Да, неспроста вчера в мое окошко Ты постучалась и, у лампы сев, Мне показала, что моя дорожка Ведет над пропастью в открытый зев Небытия к уничтоженью мысли. Я знаю, что плохой я христьянин: Мы все теперь над бездною повисли, И чужд нам всем распятый Божий Сын! Но не заглох кремнистый путь к вершине, Как видишь, раз на крыльях у тебя Прочел я повесть о любимом сыне Всевышнего, в Аиде злом скорбя!

В ЗВЕЗДНУЮ НОЧЬ

Кто там серебряных булавок Рассыпал по небу лоток? Кто золотых послал козявок Метаться в бездне, как волчок? Кто звездную по своду крынку Разлил вселенной молока? Вопрос нелепый, но былинку Ли упрекать? Она, пока Живет, глядит и вопрошает О том, что над ее челом Так ослепительно сверкает За синим вечности стеклом. Какая ночь! Незримо волны У скал, незримых также, спят, Лишь низью жемчужною челны Лампары на море горят Да этих звезд неумолимых, Недостижимых легион. И жизнь вся для тяжкой схимы – Непостижимый только сон. Сон жуткий, непочатый, вечный, Напрасный так же для ума, Как этот Путь во мраке Млечный, Как Божьей мантии кайма. Но на горе, в каменоломне, Огонь мистический горит, Как будто бы Мадонны скромной Там изваяние стоит. Да около меня Мадонна Сидит живая искони И освещает неустанно Земные все мои пути. И обнимая тихо плечи Ее в полночной тишине, Я звездные постигнул речи В неизмеримой вышине.

НЕДОУМЕННЫЙ СТРАННИК

Я на земле недоуменный странник, Чужой всему, что мечется вокруг. Крылатый я Создателя посланник, Спустившийся в юдоль земную вдруг. Не знаю, по вине иль любопытству Попал я в этот низший из миров, Но, судя по чрезмерному бесстыдству Подчас ума и горделивых слов, Я был сюда низвергнут для изгнанья, Как некогда мятежный Люцифер. Но кончились уж годы испытанья, И я опять очистился для сфер. Всё человеческое чуждо стало Моей освободившейся душе, И тело бренное плестись устало В пыли дорог и в снежной пороше. Меня не тешат орхидеи духа, На райские похожие цветы, Сплетенья слов, что невесомей пуха, И к пропасти ведущие мосты. И даже мир меня теперь подножный, Ажурный, ювелирный, перестал Приковывать в юдоли бездорожной, Где столько я томился и страдал. Один брокат меня еще небесный Влечет к себе в необычайный край, Подвижный вечно, дымчато­чудесный, Как созданный Отцом запретный рай. Следя за облачных фантасмагорий Великим зодчеством, я хоть на миг Неисцелимое способен горе Понять скорее, чем из груды книг. Но скоро, скоро снова брызнет солнце В меня огнем и вовсе ослепит, И всё во мне, как в плавящейся бронзе, Вдруг золотом словесным закипит.

ЭТЮД

Лазурная, свежая линия. Печальная, черная пиния. Два белых за ней треугольника Уносят в безбрежность невольника, Влачащего цепи пудовые, Тоску и мечтанья суровые. Уносят в безбрежности синие, Но сам он, как черная пиния, Над бездной пылающей врос И впился зубами в утес.

СИНИЙ ЦВЕТОК

Синий цветик из могилы Вырастает кой­когда, Атом в нем ушедшей силы, Захороненной туда. Смотрит цветик этот синий Очарованно вокруг, Словно вырос он из скиний Монастырских тихо вдруг. Но понюхай синий венчик, Но взгляни в его зрачок, Он как Феникс, вечный птенчик, Он лазурный старичок.

В ЗНОЙ

Полудневным пышут жаром Плиты пыльной мостовой. Солнечным вокруг угаром Опален, полуживой, Томный, потом орошенный, Странник движется вдоль стен, И унылой песни сонной Тусклый слышится рефрен: Сколько верст еще осталось, Сколько пыльных до конца! Цель совсем близка казалась, Портик Божьего крыльца... А теперь всё снова версты, Версты пыльные вокруг, Солнечный зрачок отверстый, Мыслей безызживный круг...

КЛУБЫ

Ты видел ли, как по вершинам Крадутся покрывала туч? На горном куполе старинном Сквозь них уже не блещет луч, Звезда сквозь них не проникает, Душой овладевает жуть... Но ты не бойся! Тут, кто знает, И твой уже намечен путь. Ведь эти в кружевах удальцы, Быть может, снежный хоровод Восставших. Ласковые пальцы Духовных это, может, вод. Ведь всё в твореньи Божьем вечно, Так почему ж душа твоя Не может здесь кружить беспечно До прекращенья бытия? Зачем ей к звездам? Рай повсюду: Ползти по ожерельям гор, Морскому поклоняться чуду, Для душ достаточный простор!

АНГЕЛЫ

Теперь никто не верит в птиц небесных, В крылатых Божьих вестников, никто! И даже дети в ангелов чудесных Поверить не хотят уж ни за что. А я, когда мечтательной был крошкой, Их видел часто, как насущный хлеб. Пойдешь, бывало, за дворовой кошкой В соседней рощи сумрачный Эреб, Послушаешь алмазных в чаще пташек И тихий шелест дремлющих листков, Насобираешь радужных букашек У серебро прядущих ручейков, Помолишься в часовенке старинной На черного, как Эфиоп, Христа И по тропе змеящейся, звериной, Идешь себе, идешь, – пока верста, Другая ляжет меж тобой и домом, Где мать твоя болезная лежит. Затем устанешь по лесным хоромам Бродить, как краснокожий следопыт. Тогда приляжешь на опушке леса У ручейка на сочную траву, – И над тобой лазурная завеса, И над тобой виденья наяву. Сперва глядишь, как будто с гор высоких В сияющее море под тобой, И облаков мониста одиноко Плывут, как парус в бездне голубой. Шуршанье крыл потом почуешь белых, – И ангелов сияющих чета Появится в лазури, снежнотелых, Как подле Матери святой Христа. Так ясно видишь их, что каждый волос Кудрей червонных можешь сосчитать, Как на поле колышущийся колос, И попросить их за больную мать. Нередко крыльями они касались Моих горящих от восторга вежд, Нередко мой простертый в небо палец Касался ослепительных одежд, Нередко постигал я даже пенье Их на Эдема чистом языке, Нередко жаркое прикосновенье Друзей небесных чуял на щеке! Потом исчезло всё, повязкой черной Перевязала Явь мои глаза, Познанья человеческого вздорный Открылся путь и злобная слеза… И только много, очень много позже Мне Ангела послал и наяву Отец Небесный на земное ложе, И с ним уже полжизни я живу. Бескрылый он, и смертный, и опальный, Как я, на проклятой Отцом земле. Но скоро край оставим мы печальный На радужном небытия крыле!

МОИ ДРУЗЬЯ

Немного у меня друзей на свете, Но все они крылатые зато, Все в Новом перечислены Завете, И не забыт Спасителем никто. Мои друзья – святые Херувимы, Архангелы, всё воинство небес: От первых дней они мне были зримы, Пока в дремучий я не скрылся лес. Мои друзья – клубящиеся тучи, Овец небесных тихие стада, Плывущий по лазури храм могучий, Скользящий сам не ведая куда. Мои друзья – подоблачные птицы, Орлы вершин и горлинки полей, Журавль, перекрыляющий границы, И серый под окошком воробей. Но больше всех люблю я в бездне синей Парящие в безбрежность паруса: Они мне в сердце расплавляют иней, Они мне обновляют чудеса, Они мне мысли устремляют к Богу И смысл какой­то жизни придают, – И снова ищешь для себя дорогу И для души изъязвленной приют. 1932

ТАНЕЦ

Я скорбящая монада, Ничего мне уж не надо! Слово вещее награда Мне на дне кровавом ада, Слово русское, простое, Всем понятное, живое, Голубое, золотое, В рубище самом святое. И когда оно струится, Райская я только птица, Золотая мира спица, Что юдоли не боится. И пока оно душисто И, как снежный саван, чисто, Жизнь моя еще лучиста, Как небесные мониста. И никто не может слово Обезглавить мне сурово. Слово – вещая сирена, Брызги радужные, пена, Слово – снежная морена, Ключ бессмертья, Гиппокрена. Кто словами лишь живет, Не испытывает гнет, Для того и эшафот – Вечности лазурный рот. Я скорбящая монада, Я словесная менада, Ничего мне уж не надо!

СКАЗКА О БАБУШКЕ И ВНУЧКЕ

В землю вросшая избушка Где­то есть в степи. В ней столетняя старушка С шавкой на цепи. Но милее шавки внучек, Маленький такой, Что овечек он от тучек Отличить порой Не умеет в чистом поле. Солнце ж и луну За попа в лучистой столе, Подойдя к окну, Принимает и, колени Преклоня, глядит, И боится всякой тени, Что к избе бежит. Словом, глупый был ребенок, Бабка не умней: Та уж от святых иконок Тысячи ночей Не отходит, хоть боится Маслица зажечь, Хищная в степи чтоб птица Не могла притечь. А в степи ее немало, Привалило, страсть, От великого до мала Пожирает пасть. Что за пасть? А кто запомнит Все их имена? Ведь народец в избах темный, Царь же Сатана Сто имеет всяких кличек, Сущность же одна! Крылышек же, как у птичек, Нет, чтоб из окна Улететь за сине море. Ну, вот и сидишь, Мыкаешь земное горе Меж сожженных крыш. Были красных, белых шайки, Черный был Махно, Пулеметы и нагайки, Но уж так давно! Были немцы, австрияки, Грабили на всех Эти языках вояки, Так что плач и смех. Но теперь уж взятки гладки, Шавка что за суп? Ни одной нет в поле грядки, Вшивый же тулуп Дедушкин для генерала Унесли. Что взять? Некого погнать за рало, Черную печать Посадили на ворота... Знайте, мол: тут Смерть! Ни одна с тех пор уж рота Не глядит за жердь. Стало хорошо, спокойно, Словно всё опять Православно и пристойно, Как при букве ять. Но как жить? Живут же звери Вовсе без огня, На замке не держат двери, Не имеют пня. Летом бабушка и внучек Те же муравьи, И, не покладая ручек, В роще, меж травы Собирают, зарывают В чистом поле всё, Даже немцев ограбляют Спящих. Эх, житье! Но зато страна родная, Неба же никто Не испакостил, сжигая Русское Ничто. Но зато, как прежде, степи Безоглядны там, Страшные на теле цепи Не вредят мечтам. Внучек, внучек, оставайся Ты навек таким, По родным полям скитайся Маленьким таким. Ты ж, бабуся, не старейся, Хватит сотни лет, Да на русском солнце грейся, Лучшего ведь нет! Ты ж, избушка, не валися, Бури перестой, Чтоб отсюда началися Дни страны святой, Той страны, что кровью чистой Мы полили все, Силой распяты нечистой В дней своих красе.