Столыпин
Шрифт:
Разобрались сами эсеры. Как всегда, неожиданно и экстравагантно…
Смена полицейского руководства мало что изменила; Азеф благополучно перекочевал под руку полковника Герасимова, который известную поговорку перевел на полицейский лад: «От говна говна не ищут!»
Но эсеры-то – что сотворили?!
У них не было зла на Лопухина, тем более что Герасимов был посерьезнее, буквально шел по пятам – невольно вспоминались прежние, лопоухие времена. А Центральному Комитету, в который входили такие киты терроризма, как князь Кропоткин, Брешко-Брешковская, Фигнер, Савинков, спать не давала мысль: «Кто
Это мог сказать только один человек: Алексей Лопухин.
И пока он благодушествовал в кафешантанах, у него вдруг пропала дочь. Уехала в Лондон, без отца тоже поразвлечься, – и ни слуху ни духу. Звони не звони. Телеграфируй не телеграфируй. Самые новейшие средства связи ничего не давали. Ламанш скрыл любимую дочь. Истинно, как в воду канула. Но известий о кораблекрушениях на Ламанше не было.
Хоть и потрепанное, но полицейское чутье подсказало: что-то тут неладно…
Он дал телеграмму старому другу Пете Столыпину, но не надеясь на быстрый ответ – что мог знать российский министр о лондонских делах? – отправился на вокзал, чтобы тоже махнуть через Ламанш.
Гоняя официанта в ресторан, он не долго посидел в купе, когда постучали в дверь. В международном купе был звонок.
– Да! – не слишком вежливо рявкнул.
Вошел известный ему Бурцев, посмеявшись:
– Славно! Как в России. Звонок не работает.
– Вы за тем пришли, чтоб мне это сказать?..
Ничего общего с Бурцевым у него не было. Более того, воспоминания скверные. Это сейчас Бурцев редактор исторического журнала «Былое», а в прежние годы он был самым заурядным террористом, с которым у полиции были свои счеты. Какое уж там приятельство!
Бурцев спокойно воспринял полицейскую невежливость и после некоторой паузы ответил:
– Разумеется, не из-за звонка, сенатор. Как светский человек, пригласите меня сесть да коньячком угостите.
– Да, да… Извините. У меня скверное настроение. Дочь в Лондоне пропала. Выпьем?..
– Да как по такому горю не выпить…
Выпили. Друг на друга посмотрели уже поласковее.
– О пропаже вашей дочери я знаю. За тем и пришел… чтобы помочь несчастному отцу. Верные друзья попросили.
– Да?.. – не было причин скрывать изумление.
– Не пугайтесь. Она жива и здорова.
– Тогда что же?..
– Услуга за услугу.
Лопухину стало вспоминаться кое-что из прошлого террориста Бурцева.
Но теперь-то перед ним был не террорист, а вполне респектабельный, известный издатель. Он выискивал такие черные пятна на звездных мундирах, что ого-го!.. Лопухин положил руку на плечо былому недругу:
– Я слушаю. Давайте без обиняков.
– А если без обиняков, так вот что. Ваша дочь – в обмен на фамилию провокатора, который вами был заслан в партию эсеров.
Лопухин чувствовал, что ему не отвертеться, но взыграло ретивое:
– Да как вы смеете шантажировать меня?! – Он вскочил.
– Ну, положим, шантажирую не я. В ЦК партии эсеров я не вхожу, но меня попросили провести эту сделку. Люди уважаемые. А этот провокатор не принесет добра ни революционерам, ни полиции. Да и потом – вы уже не служите, чего церемониться. Сядьте да налейте еще по рюмочке… за наше общее прошлое!
– За
мою дочь! Коль на то пошло…– Ничего не имею против. За дочь так за дочь.
– Жива она?..
– Я уже сказал: жива. Тюремное заключение ее прекрасное, при горничной. Не как я когда-то – в каземате…
– Да, бывало…
– Меня не интересуют ваши покаяния. Фамилия, сенатор! Или я ухожу.
Теперь и Бурцев встал, посмеиваясь.
– Хорошо! На посошок – и я говорю… Но гарантии?
– Мое имя. И моя рука. Мало?!
– Вполне достаточно. На посошок! – махнул он мировую рюмку. – Руку!..
Бурцев протянул руку, которая когда-то крепко держала браунинг, да и теперь не ослабла.
После его пожатия Лопухин встряхнул свою кисть, улыбнувшись:
– Да, жив курилка! Фамилия? Она вам известна: Азеф. Удивлены?..
– Признаюсь, да… Но в вашей правдивости не сомневаюсь. Честь имею! На следующей станции я выйду и дам телеграмму. Дочь встретит отца на Лондонском вокзале.
Он приподнял уже надетую шляпу.
Глядя ему в спину, Лопухин вздохнул: «Как скверно идет за нами наше прошлое!»
VII
В те дни, видя в Лондоне живую и веселую дочку, он и понятия не имел, что под прошлым подводит последнюю черту Борис Савинков.
Даже министр внутренних дел и опытный сыщик полковник Герасимов уже задним числом узнали, что в Париже состоялся суд чести. Да, эсеры чтили честь выше закона. На суд чести из разных уголков эмиграции собрались Кропоткин, Вера Фигнер, в революцию вышедшая из Шлиссельбурга; несгибаемая каторжанка Брешко-Брешковская, ну, и более молодые: Виктор Чернов, Марк Натансон и Борис Савинков, конечно. Потолкались по разным частным углам, потом решительная Фигнер предложила:
– Зарубежная царская охранка за нами следит, поэтому лучше всего собраться у Бориса Викторовича. Если он не возражает.
Савинков не возражал. Но напомнил:
– Иван мой друг и боевой соратник. Я согласился стать членом суда на одном условии: если обвинение в провокации подтвердится, я сам же и должен исполнить приговор. Один! Если все это так – моя вина… Читайте письма, какие мне шлет Иван! – бросил он на стол пачку писем с хорошо знакомым всем почерком.
Да, тяжелая вещь письма…
«Дорогой мой,
конечно, судьи не историки, они обязаны выслушать и проверить все; они обязаны потребовать доказательства и от вас. Но… ведь тут не равные стороны; вы и полиция…»
«Дорогой мой,
сегодня к тебе заходил. А вчера у тебя просидел целый вечер, поджидая. Вы решили. Моя активность выразилась лишь в том, что я определенно высказывал желание, чтобы ты непременно участвовал в суде, как ты этого хотел».
– Да, я хотел. Но еще раз напоминаю – условие!
Все почему-то посмотрели на карман его отлично сшитого английского сюртука.
– К сожалению, Борис Викторович, с Азефом покончено. – Вера Фигнер склонила голову. – Бурцеву мы верим. Вашей вины нет. Меня в свое время подставил такой же друг-провокатор… забудем его фамилию, тем более что он расстрелян. Такова наша жизнь.