Пролог

I

От могилы он отошел подальше.

Его отделял от нее сомкнутые ряды провожающих. Тех, кто нес гроб, позвали вперед. Не поименно, а сколько их было: шесть человек, начиная с сына покойного. Дождь еще толком не начался, но был неизбежен. Кладбище это открыли совсем недавно, и располагалось оно на юго-восточной окраине. Он пропустил церковную службу, как собирался пропустить выпивку с сэндвичами, и разглядывал затылки, сутулые плечи, слышал всхлипы и покашливание. Некоторых он знал, но вряд ли многих. Двое скорбевших чуть расступились, и он мельком увидел могилу. Края были застланы зеленой материей, словно для того, чтобы скрыть жестокую сущность происходящего. Звучали какие-то слова, но разобрать удавалось не все. О раке молчали. «Неумолимый рок забрал у нас Джимми Уоллеса, оставив вдову, троих детей и пятерых внуков…» Эти внуки сейчас, должно быть, стояли где-то впереди, и большинство из них уже достаточно выросли, чтобы понять, что стряслось. Их бабушка лишь раз издала скорбный вопль, и теперь ее утешали.

Господи боже, как же ему хотелось курить.

Хорошо ли он знал Джимми Уоллеса? Он не видел его года четыре, но лет десять или больше тому назад они работали с ним в одном участке. Уоллес был не сыщик — обычный полицейский, но из тех, с кем и поговоришь, и договоришься. Шутки, слухи, иногда обрывки полезной информации. Шесть лет назад Джимми ушел на покой, и приблизительно тогда же ему поставили этот диагноз, затем последовала химиотерапия, и он облысел.

«Нес крест, не унывая, — как всегда…»

Оно, возможно, и так, но все же лучше быть несчастным, зато живым. Он ощущал в кармане пачку сигарет и знал, что может отойти на несколько ярдов, даже укрыться за деревом и там щелкнуть зажигалкой. Он вспомнил школьные годы, как прятался от директора за парковочным гаражом для велосипедов. Туда иногда наведывались учителя и просили прикурить или сигарету, а то и целую пачку отбирали, черт бы их взял.

«Человек, хорошо известный в округе…»

В том числе преступникам, которых сажал. Может, кто-то из стариков пришел отдать дань. Гроб начали опускать в могилу, и всхлип повторился — вдова или кто-то из дочерей. Через несколько минут все кончилось. Он знал, что где-то поблизости притаился экскаватор, который выкопал яму, а теперь должен снова ее засыпать. Земляной холмик тоже был прикрыт зеленой материей. Все со вкусом. Большинство провожавших поспешило прочь. Человек с морщинистым и навсегда опечаленным лицом, державший руки в карманах черного шерстяного пальто, подошел к нему и кивнул.

— Джон, — произнес он.

— Томми, — кивнул в ответ Ребус.

— Скоро, глядишь, и наш черед?

— Еще покувыркаемся.

Они направились к воротам кладбища.

— Тебя подвезти?

Ребус помотал головой:

— Я на машине.

— Всюду пробки — черт знает что, как всегда.

Ребус предложил сигарету, но Томми Бимиш сказал, что бросил курить два года назад.

— Доктор предупредил, что курение замедляет рост.

Ребус закурил и глубоко затянулся.

— Ты давно уволился? — спросил он.

— Двенадцать лет с хвостиком. Я везунчик. Слишком много таких, как Джимми, — не успеешь получить золотые часики, как ложишься на стол прозектора.

— Веселая перспектива.

— Ты поэтому продолжаешь работать? Я слышал, ты теперь занимаешься висяками?

Ребус неторопливо кивнул. Они почти дошли до ворот. Первые машины уже проезжали мимо: члены семьи в черном, глаза устремлены на дорогу. Он понятия не имел, о чем еще говорить с Бимишем. Разные звания, разные участки. Он попытался вспомнить имена коллег, которых, возможно, они оба знали.

— Ну что ж…

Очевидно, Бимиш испытывал те же трудности. Он протянул руку:

— До встречи?

— Только не в деревянном костюме.

Бимиш, фыркнув, ушел; дождь усилился, и он поднял воротник. Ребус загасил сигарету о подошву, немного выждал и зашагал к своей машине.

Движение в Эдинбурге действительно было сплошным кошмаром. Временные светофоры, перекрытия дорог, объезды. Повсюду длинные ряды габаритных огней. Все это было вызвано в основном строительством одной-единственной трамвайной линии между аэропортом и центром. Остановившись в очередной раз, Ребус проверил, нет ли на телефоне сообщений, — их не было, и он не удивился. Ничего срочного: он занимался давно забытыми жертвами убийств. В портфеле отдела по расследованию нераскрытых преступлений было всего одиннадцать дел. Самое первое относилось к 1966 году, а самое последнее — к 2002-му. Если жертвы покоились в могилах, Ребус их навещал. Случалось, что друзья и близкие оставляли цветы, и Ребус переписывал в записную книжку и добавлял в дело все имена с карточек. Зачем — он и сам не знал. Он включил проигрыватель компакт-дисков, и из динамиков полился голос Джеки Левена [1] — низкий, грудной. Тот пел о человеке, стоящем в чужой могиле. Ребус прищурился. На миг он мысленно вернулся на кладбище, где еще недавно довольствовался видом незнакомых плеч и затылков. Он потянулся к пассажирскому сиденью и изловчился вытащить из футляра буклет с текстом песни. Она называлась «Чужой ливень». Об этом и пел Джеки: о человеке, стоящем в потоках чужого ливня.

1

Джеки Левен (1950–2011) — шотландский исполнитель и автор песен, строки из которых предваряют каждую часть романа. (Здесь и далее примеч. перев., кроме особо оговоренных случаев.)

«В ливне… В могиле… — пробормотал Ребус. — Пора проверить слух». Джеки Левен тоже умер. Он был примерно на год моложе Ребуса. Оба они были родом из Файфа. [2] Интересно, подумал Ребус, играла ли когда-нибудь его школа в футбол против школы Джеки — почти единственная возможность встретиться для учеников разных школ. Впрочем, это не имело значения: Ребуса никогда не брали в первый состав. Ему поручали разогревать трибуны, впадавшие в ступор, когда их команда теряла мяч, пропускала гол или подвергалась оскорблениям.

2

Файф — одна из 32 областей Шотландии.

— «И стоишь себе в ливне какого-нибудь урода», — сказал он вслух.

Ему посигналили из машины сзади. Ее водитель спешил. Его ждали встречи, он подводил важных людей. Мир обрушится и сгорит, если эта пробка не рассосется. Ребус прикинул, сколько часов своей жизни он потратил на стояние в пробках. Или на засады. На заполнение всевозможных бланков, заявок, ведомостей. Телефон звякнул: пришло сообщение от шефа: «По-моему, ты обещал быть в три!»

Ребус посмотрел на часы: было пять минут четвертого. В конторе он появится минут через двадцать. В былые времена ему бы дали сирену с проблесковым маячком. Он мог бы выехать на встречку, веря в свою счастливую звезду, которая не даст ему оказаться в больнице. Но теперь у него не осталось даже приличного удостоверения, потому что он больше не полицейский. Он вышел в отставку и стал штатским сотрудником территориальной полиции Лотиан и Границы. [3] Его шеф остался единственным действующим полицейским в отделе и был далеко не в восторге от своей должности — что за удовольствие нянчиться со стариками. Его также не радовало совещание, назначенное на три часа, и опоздание Ребуса.

3

Лотиан и Границы — название областей в Южной Шотландии.

«Что за спешка?» — ответил Ребус, нарочно досаждая шефу. Потом он снова включил ту же песню. Джеки Левен, казалось, так и стоял в чужой могиле.

Как будто мало дождя…

II

Он снял пальто, с которого сразу закапало, и повесил на дальний крючок.

— Вот спасибо, что пришел, — сказал Коуэн.

— Извини, Дэнни.

— Дэниел, — поправил тот.

— Прости, Дэн.

Коуэн сидел на столе, и его ноги немного не доставали до пола; над черными сияющими кожаными туфлями виднелись красные узорчатые носки. Он держал в нижнем ящике щетку и крем для обуви. Ребус знал об этом, потому что однажды, когда Коуэна не было в кабинете, открыл этот ящик, предварительно изучив содержимое двух верхних.

«Что ты ищешь?» — спросила тогда Элейн Робисон.

«Улики», — ответил ей Ребус.

Сейчас Робисон протягивала ему кружку кофе.

— Как дела? — спросила она.

— Я был на похоронах, — ответил Ребус, поднося кружку ко рту.

— Может быть, начнем? — оборвал их Коуэн.

Ему не шел серый костюм. Подплечники казались слишком высокими, а лацканы — слишком широкими. Он раздраженно пригладил пятерней волосы.

Ребус и Робисон сели рядом с Питером Блиссом, который страдал одышкой, даже когда сидел и ничего не делал. Хрипел он, правда, и двадцать лет назад, а может, и все сорок. Он был немного старше Ребуса и служил в полиции дольше всех присутствующих. Он восседал, сцепив руки на необъятном животе и словно бросая миру вызов: а ну-ка, покажи мне что-то новенькое. Он всяко повидал в жизни немало таких, как сержант уголовной полиции Дэниел Коуэн, о чем и сообщил Ребусу в первый день его работы в участке: «Думает, что он выше. Мол, слишком хорош, и начальство знает об этом, а потому и задвинуло его сюда, чтобы сбить с него спесь».

Перед отставкой Блисс дослужился до инспектора уголовной полиции — такую же должность занимал Ребус. Элейн Робисон была детективом-констеблем и объясняла свою неуспешную карьеру тем, что главным для нее всегда была семья.

«Ну и правильно», — говорил ей Ребус, добавляя (когда уже проработал с ней несколько недель), что его собственный брак проиграл битву чуть ли не сразу.

Робисон недавно исполнилось пятьдесят. Ее сын и дочь уже покинули дом — закончили колледжи и уехали на юг искать работу. На ее столе в рамочках стояли их портреты рядом с фотографиями самой Робисон — посреди моста Сидни-Харбор [4] и за штурвалом аэроплана. Она недавно начала красить волосы, и Ребус не видел в этом ничего предосудительного. Даже с сединой она бы выглядела лет на десять моложе своего возраста и вполне могла сойти за тридцатипятилетнюю — ровесницу Коуэна.

4

Сидни-Харбор — самый большой мост в Сиднее и один из самых больших стальных арочных мостов в мире.