Страна негодяев

«Еще не высох дождь вчерашний…»

Еще не высох дождь вчерашний — В траве зеленая вода! Тоскуют брошенные пашни, И вянет, вянет лебеда. Брожу по улицам и лужам, Осенний день пуглив и дик. И в каждом встретившемся муже Хочу постичь твой милый лик. Ты все загадочней и краше Глядишь в неясные края. О, для тебя лишь счастье наше И дружба верная моя. И если смерть по Божьей воле Смежит глаза твои рукой, Клянусь, что тенью в чистом поле Пойду за смертью и тобой. <1916>

«В зеленой церкви за горой…»

В зеленой церкви за горой, Где вербы четки уронили, Я поминаю просфорой Младой весны младые были. А ты, склонившаяся ниц, Передо мной стоишь незримо, Шелка опущенных ресниц Колышут крылья херувима. Не омрачен твой белый рок Твоей застывшею порою, Все тот же розовый платок Затянут смуглою рукою. Все тот же вздох упруго жмет Твои надломленные плечи О том, кто за морем живет И кто от родины далече. И все тягуче память дня Перед пристойным ликом жизни. О, помолись и за меня, За бесприютного в отчизне. Июнь 1916 Константиново

«Даль подернулась туманом…»

Даль подернулась туманом, Чешет тучи лунный гребень. Красный вечер за куканом Расстелил кудрявый бредень. Под окном от скользких вётел Перепёльи звоны ветра. Тихий сумрак, ангел теплый, Напоен нездешним светом. Сон избы легко и ровно Хлебным духом сеет притчи. На сухой соломе в дровнях Слаще мёда пот мужичий. Чей-то мягкий лих за лесом, Пахнет вишнями и мохом… Друг, товарищ и ровесник, Помолись коровьим вздохам. Июнь 1916

«Слушай, поганое сердце…»

Слушай, поганое сердце, Сердце собачье мое. Я на тебя, как на вора, Спрятал в руках лезвие. Рано ли, поздно всажу я В ребра холодную сталь. Нет, не могу я стремиться В вечную сгнившую даль. Пусть поглупее болтают, Что их загрызла мета; Если и есть что на свете — Это одна пустота. 3 июля 1916

«В глазах пески зелёные…»

В глазах пески зелёные И облака. По кружеву краплёному Скользит рука. То близкая, то дальняя, И так всегда. Судьба её печальная — Моя беда. 9 июля 1916

«Небо сметаной обмазано,…»

Небо сметаной обмазано, Месяц как сырный кусок. Только не с пищею связано Сердце, больной уголок. Хочется есть, да не этого, Что так шуршит на зубу. Жду я веселого, светлого, Как молодую судьбу. Жгуче желания множат Душу больную мою, Но и на гроб мне положат С квасом крутую кутью. 9 июля 1916

Исус младенец

Собрала Пречистая Журавлей с синицами В храме: «Пойте, веселитеся И за всех молитеся С нами!» Молятся с поклонами За судьбу греховную, За нашу; А маленький Боженька, Подобравши ноженьки, Ест кашу. Подошла синица, Бедовая птица, Попросила: «Я Тебе, Боженька, Притомив ноженьки, Молилась». Журавль и скажи враз: «Тебе и кормить нас, Коль создал». А Боженька наш Поделил им кашу И отдал. В золоченой хате Смотрит Божья Мати В небо. А сыночек маленький Просит на завалинке Хлеба. Позвала Пречистая Журавлей с синицами, Сказала: «Приносите, птицы, Хлеба и пшеницы Не мало». Замешкались птицы — Журавли, синицы — Дождь прочат. А Боженька в хате Все теребит Мати, Есть хочет. Вышла Богородица В поле, за околицу, Кличет. Только ветер по полю, Словно кони, топает, Свищет. Боженька, маленький, Плакал на завалинке От горя. Плакал, обливаясь… Прилетал тут аист Белоперый. Взял он осторожненько Красным клювом Боженьку, Умчался. И Господь на елочке, В аистовом гнездышке, Качался. Ворочалась к хате Пречистая Мати — Сына нету. Собрала котомку И пошла сторонкой По свету. Шла, несла не мало, Наконец сыскала В лесочке: На спине катается У Белого аиста Сыночек. Позвала Пречистая Журавлей с синицами, Сказала: «На вечное время Собирайте семя Не мало. А Белому аисту, Что с Богом катается Меж веток, Носить на завалинки Синеглазых маленьких Деток». <1916>

«В багровом зареве закат шипуч и пенен…»

В багровом зареве закат шипуч и пенен, Березки белые горят в своих венцах. Приветствует мой стих младых царевен И кротость юную в их ласковых сердцах. Где тени бледные и горестные муки, Они тому, кто шел страдать за нас, Протягивают царственные руки, Благословляя их к грядущей жизни час. На ложе белом, в ярком блеске света, Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть… И вздрагивают стены лазарета От жалости, что им сжимает грудь. Все ближе тянет их рукой неодолимой Туда, где скорбь кладет печать на лбу. О, помолись, святая Магдалина, За их судьбу. <1916>

«Без шапки, с лыковой котомкой…»

Без шапки, с лыковой котомкой, Стирая пот свой, как елей, Бреду дубравною сторонкой Под тихий шелест тополей. Иду, застегнутый веревкой, Сажусь под копны на лужок. На мне дырявая поддевка, А поводырь мой – подожок. Пою я стих о светлом рае, Довольный мыслью, что живу, И крохи сочные бросаю Лесным камашкам на траву. По лопуху промяты стежки, Вдали озерный купорос, Цепляюсь в клейкие сережки Обвисших до земли берез. И по кустам межи соседней, Под возглашенья гулких сов, Внимаю, словно за обедней, Молебну птичьих голосов. <1916>

«День ушел, убавилась черта…»

День ушел, убавилась черта, Я опять подвинулся к уходу. Легким взмахом белого перста Тайны лет я разрезаю воду. В голубой струе моей судьбы Накипи холодной бьется пена, И кладет печать немого плена Складку новую у сморщенной губы. С каждым днем я становлюсь чужим И себе, и жизнь кому велела. Где-то в поле чистом, у межи, Оторвал я тень свою от тела. Неодетая она ушла, Взяв мои изогнутые плечи. Где-нибудь она теперь далече И другого нежно обняла. Может быть, склоняяся к нему, Про меня она совсем забыла И, вперившись в призрачную тьму, Складки губ и рта переменила. Но живет по звуку прежних лет, Что, как эхо, бродит за горами. Я целую синими губами Черной тенью тиснутый портрет <1916>

«Синее небо, цветная дуга…»

Синее небо, цветная дуга, Тихо степные бегут берега, Тянется дым, у малиновых сел Свадьба ворон облегла частокол. Снова я вижу знакомый обрыв С красною глиной и сучьями ив, Грезит над озером рыжий овес, Пахнет ромашкой и медом от ос. Край мой! Любимая Русь и Мордва! Притчею мглы ты, как прежде, жива. Нежно под трепетом ангельских крыл Звонят кресты безымянных могил. Многих ты, родина, ликом своим Жгла и томила по шахтам сырым. Много мечтает их, сильных и злых, Выкусить ягоды персей твоих. Только я верю: не выжить тому, Кто разлюбил твой острог и тюрьму… Вечная правда и гомон лесов Радуют душу под звон кандалов. <1916>

«Пушистый звон и руга…»

Пушистый звон и руга, И камень под крестом. Стегает злая вьюга Расщелканным кнутом. Шаманит лес-кудесник Про черную судьбу. Лежишь ты, мой ровесник, В нетесаном гробу. Пусть снова финский ножик Кровавит свой клинок, Тебя не потревожит Ни пеший, ни ездок. И только с перелесиц Сквозь облачный тулуп Слезу обронит месяц На мой завьялый труп. <1916–1917>