Страницы жизни русских писателей и поэтов

Версий дуэли с Мартыновым много. Даже близкие друзья и откровенные враги Лермонтова не могли их четко назвать. В своей исповеди, спустя сорок лет после дуэли, Мартынов не коснулся истинных причин и деталей поединка, но не поскупился на похвалы убитого им.

… “все одинаково сознают, что он был очень умен, а многие видят в нем даже гениального человека. Как писатель, действительно, он весьма высоко стоит… он был добрый человек от природы… что все хорошие движения сердца, всякий порыв нежного чувства он старался так же тщательно в себе заглушить и скрывать от других, как другие стараются скрыть свои грустные пороки…”.

Версия оскорбленного брата за сестру Наталью, которая, возможно, и послужила прообразом княжны Мери, не выдерживает критики и не подтверждена современниками. Другая версия. Лермонтов якобы распечатал письмо, которое вез Мартынову и не вернул ему триста рублей, переданные родителями, но это не вписывается в мораль поэта, тем более, что его в Тамани обокрали и в числе вещей, похитили письмо к Николаю Соломоновичу. Он не был в обиде, так как Мишель отдал ему свои деньги. Не повод для дуэли и то, что главное действующее лицо романа Грушницкий похож на Мартынова, а тем более конкуренция Лермонтова и Мартынова из-за рыжей красавицы Эмилии Верзилиной.

Может быть, ближе к истине биограф Лермонтова П.Л. Висковатов: “Нет никакого сомнения, что г. Мартынова подстрекали со стороны лица, давно желавшие вызвать столкновение между поэтом и кем-нибудь из не в меру щекотливых или малоразвитых личностей. Полагали, что “обуздание” тем или иным способом “неудобного” юноши-писателя будет принято некоторыми влиятельными сферами в Петербурге… Мы находим много общего между интригами, доведшими до гроба Пушкина и до кровавой кончины Лермонтова”.

Могло быть и такое, как вспоминал секундант Мишеля А.И. Васильчиков: “Положа руку на сердце всякий беспристрастный свидетель должен признаться, что Лермонтов сам напросился на дуэль и поставил своего противника в такое положение, что он не смог его не вызвать… Этот печальный исход был почти неизбежен при строптивом, беспокойном его нраве и при том непомерном самолюбии или преувеличенном чувстве чести, которое удерживало его от всякого шага к примирению”.

Лермонтов и Мартынов – два противоположных человека, две противоположные психологии. Первый, разочаровавшись во всем, искал смерть, а второй пытался найти в жизни выгоды и, не найдя… “Всю ненависть и злобу он перенес на Лермонтова”, – такого мнения был однополчанин А.Ф.Таран.

13 июля 1841 года молодежь собралась в доме Верзилиных. Князь Сергей Трубецкой играл на фортепиано. Лермонтов, сидя на диване, разговаривал с Эмилей. При доспехах, в дверях залы, показался Мартынов.

Лермонтов сказал негромко: “Мадмуазель Эмиля, берегитесь, вот приближается свирепый горец”. На мгновение музыка смолкла и “свирепый горец” был услышан всеми. После некоторого замешательства веселье продолжалось. По окончании, когда Лермонтов вышел на улицу, Мартынов сказал ему по-французски: “Господин Лермонтов, я много раз просил вас воздерживаться от шуток на мой счет, по крайней мере, в присутствии женщин”. Последовал вопрос: “…вы действительно сердитесь на меня, и вызываете меня” “Да, я вас вызываю”. Лермонтов по характеру был не сахар, но меру шуткам знал и, если видел, что зашел далеко, извинялся, предлагая мировую.

Друзей старались примирить, но Мартынов стоял на своем: “… не хотел впоследствии подвергаться насмешкам, которые вообще осыпают людей, делающих дуэль предлогом бесполезной трате пыжей и гомерическим попойкам”, – так он объяснил свое нежелание Столыпину Дмитрию Аркадьевичу, брату Монго.

Перед тем, как распрощаться с компанией, Лермонтов сочинил экспромт.

Ну, вот теперь у вас для разговора будет

Дня на три тема,

И верно, в вас к себе участие возбудит

Не Миллер – Эмма.

После похорон автора Дмитриевский И.Д. расшифровал “Миллер”, как инициалы Ми Лер., а “Эмма” – Мартынова.

Катя Быховец, свидетель последних часов жизни поэта, писала подруге 5 августа 1841 года: “… Когда приехали в Железные, Лермонтов сейчас прибежал; мы пошли в рощу и все там гуляли… Он при всех был весел, шутил, а когда мы были вдвоем, он ужасно грустил…, но мне в голову не приходила дуэль… В колонке обедали. Уезжавши, он целует несколько раз мою руку и говорит: “Кузина, душечка, счастливее этого часа не будет больше в моей жизни”… Я еще смеялась… Это было в пять часов, а в 8 пришли сказать, что он убит…”.

Секундантом у Лермонтова был князь А.И. Васильчиков, а у Мартынова – корнет М.П. Глебов. На дуэли в качестве зрителей были А.А.Столыпин-Монго, С.В.Трубецкой, И.Д.Дмитревский, говорят, и Руфин Дорохов – известный дуэлянт и бретер. Компания, надеясь на примирение противников, не взяла врача, и экипаж на всякий случай, как было положено при поединке. Лев Сергеевич Пушкин, брат поэта, задушевный друг Лермонтова уверял: “… эта дуэль никогда бы состояться не смогла, если б секунданты были бы не мальчики, она сделана против всех правил чести”. А.Я. Булгаков подтверждает Л.С. Пушкина: “Удивительно, что секунданты допустили Мартынова совершить его зверский поступок".

Произошедшую дуэль, 15 июля 1841 года в 18 часов 30 минут, описывал Васильчиков: “Мы отмерили с Глебовым 30 шагов; последний барьер поставили на 10-ти и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на 10 шагов по команде: “марш”. Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой Лермонтову, и скомандовали: “сходись!” Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслонясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрым шагом подошел и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни назад, ни вперед, не успел даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненные или ушибленные.

Мы побежали, в правом боку дымилась рана, в левом – сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие”…

К убитому хотел подбежать и Мартынов, но Столыпин остановил: “Уходите, вы сделали свое дело”.

Иной взгляд излагает М.Давыдов на поединок. Гроза разразилась до него. Ливень хлестал во всю. По команде М.Глебова сходиться, Лермонтов не торопился. Столыпин-Монго не выдержав, крикнул: "Стреляйтесь, или я разведу вас!" Это принуждение было против правил. Лермонтов громко ответил: "Я в этого дурака стрелять не буду!" и выстрелил на воздух. Соперник не промахнулся… и, подойдя к смертельно раненому, попросил у него прощения. Вскочив на коня, поскакал к коменданту Ильяшенкову докладывать о дуэли и ему написал записку, такого содержания: «Для облегчения моей преступной скорбящей души, позвольте мне проститься с телом моего лучшего друга и товарища" на что получил ответ: "нельзя!!!". Последними словами Лермонтова, якобы были, обращены к М.Глебову: "Миша, умираю". Некоторые исследователи придерживаются версии, что Лермонтов жил еще около четырех часов после ранения.

После рокового выстрела Мартынова небо внезапно разверзлось: под проливной дождь, гром, молнии, труп лежал на тропе, пока Васильчиков ездил в город за медиком. Вернулся ни с чем; врачи отказали выехать из-за непогоды. Теперь Столыпин и Глебов поскакали в город, чтобы распорядиться о перевозке тела. Лишь в одиннадцать ночи приехали полицейские дроги. Несмотря на поздний час, известие о гибели Лермонтова разошлось по Пятигорску. А.Чакрыков, побывав ночью в доме поэта, вспоминал: “… Вхожу в сени, налево дверь затворенная, а направо, в открытую дверь, увидел труп поэта, покрытый простыней на столе; под ним медный таз… Но вот что меня особенно поразило тогда: я ожидал встретить толпу поклонников погибшего поэта, к великому удивлению моему, не застал ни одной души”.

Художник Шведе по заказу Столыпина сделал карандашный портрет покойного, а потом маслом. На нем поэт коротко острижен, глаза закрыты с “губ еще не сошла насмешка”. В настоящее время портрет хранится в Историческом музее Москвы. Художник сделал несколько повторений. Одно из них и пистолет кухенрейтер № 2, из которого был убит поэт, над своей кроватью повесил А.А. Столыпин.

Глебов и Васильчиков, как секунданты были посажены на гауптвахту, а Мартынов в тюрьму.

“На другой день, когда собрались все к панихиде, долго ждали священника, который с большим трудом согласился хоронить Лермонтова, уступив убедительным и неотступным просьбам кн. Васильчикова и других, но с условием, чтобы не было музыки и никакого параду… Наконец все уладилось, отслужили панихиду и проводили на кладбище; гроб несли товарищи; народу было много, и все шли за гробом в каком-то благоговейном молчании. Это меня поразило: ведь не все же его знали и не все его любили! Похоронили и положили небольшой камень с надписью: “Михаил”, – так вспоминала участница похорон Э.А. Шан-Гирей.