Странности любви

— Что рисуешь, Люб? — поинтересовался Яков.

— Да выкройку, — промурлыкала Любаша.

Яков не хотел мешать, но было совсем тоскливо, и он снова вернулся к столу.

— Много уроков нынче задали?

— Да не, наша Сима Петровна в декрет ушла, а другому учителю не до нас, — охотно раскрыла тайны школьной жизни Любаша.

Яков покачал головой, все-то нынешние дети знают. И снова закругалял — из горницы в кухню; из кухни — в сени, на крыльцо, выглядает Зойку. А ее нет и нет.

Уже и солнце за ветлу перекинулось, и ветерок подымается, вздыбливает перья на курах, и они ходят по двору, будто ощетинившись. Скоро уже и скотину загонять…

— Куда ж мамка наша запропастилась? — вернувшись в хату, спросил Яков, останавливаясь перед Любашиным столом.

— Куда, куда, — беззлобно передразнила его дочь. — Загуляла небось, вот куда.

Яков глаза так и выпятил: как же так?! Чтобы дите, неразумное, как он думал, и в курсе! Да что ж это на белом свете-то происходит?

— Ты чтой-то язык распустила, а? — на всякий случай строго спросил отец. — Что значит «загуляла»?

— Так ведь опять ревизор из области приехал, ты что, не знал, что ли? — удивилась Любаша.

Яков глядел на дочь, думал: выросла девка за год, он и не заметил. И ноги стали еще длиннее. Представил, как будут глядеть на эти ножки мужики, и тихо застонал.

Любаша тем временем приладилась ножницами к подолу юбки. Яков прошлогодней зимой привез из области отрез из красного японского шелка, а Зойка сшила. Ладная получилась юбка, с фалдами. Любаша в ней ровно цветок аленький в солнце горит.

— Не смей! — взревел Яков, выхватывая из-под ножниц кумачовую тряпицу. — Не смей укорачивать!.. Два часа пятьдесят рублей!..

— Ты что, пап, рехнутый, что ли?

— У-у-у! — завыл вдруг Яков и выскочил из дома.

Перепуганные куры прыснули от него в разные стороны, и Яков побежал по улице, провожаемый истошным кудахтаньем и лаем соседских псов.

На перекрестке он спохватился, заметив красную юбку в руке, сунул алую тряпку за пазуху и уже спокойно продолжал свой путь.

На улице, где жила Петровна, буйно цвела сирень, выплескиваясь через низкие заборы и раскачивая над головой тяжелые душистые кисти. Яков всякий раз любовался этим буйством, но сейчас и не заметил. Не останавливаясь, толкнул калитку и направился прямо к двери сарайчика, в котором помещалась подпольная лавочка Петровны. С остервенелым лаем на Якова бросился хозяйский пес с густой, в репейниках, шерстью. Яков даже не цыкнул на него, даже ухом не повел, твердо идя к своей цели. Пес приотстал. Свирепствуя на расстоянии — для порядку.

Вспугнутая собачьим лаем, из сараюхи выскочила Петровна.

— Наливай! — приказал Яков, не дав ей опомниться.

— Что наливать-то? — фальшиво засмеялась Петровна.

— Наливай, тебе говорят! — двинулся мимо нее Яков и взялся за ручку сарая.

Петровна, быстро оценив обстановку, не противилась и, боком оттесняя Яшку, пообещала:

— Я щас, Яша, в один секунд! Ты тут подожди…

Вернулась почти мигом, держа в руках граненый стакан с мутной жидкостью. Яков выхватил стакан, громко крякнул, опорожнил стакан на одном дыхании. Вернул Петровне «тару» и, круто развернувшись, двинулся к выходу. У калитки остановился, будто вспомнив что-то.

— Зойка рассчитается потом…

Приезжие останавливались в клубе, в специальной комнате для гостей, и, если не показывали кино, тут было тихо и безлюдно.

Яков торкнулся поначалу в парадную дверь — заперта. Зашел с тыла — там в нужнике было разбито окно. Яков быстро пролез через него в клуб.

Спрыгнув с подоконника, достал кумов подарок, обтер лезвие о рукав. В клубе тихо, как в погребе. Ушли, что ли? — засомневался Яков, направляясь к гостевой комнате. Постоял перед дверью и, выдохнув, как перед граненым стаканом, рванул на себя ручку. И тут же захлопнул дверь…

…Испуганные грохотом, Зойка и ревизор вскочили с постели. Сонно тараща глаза, Зойка бросилась к двери, но она оказалась подпертой чем-то снаружи. У Зойки неприятно заныло в груди.

Ревизор налег на дверь крепким плечом и сдвинул преграду. Зойка глянула и ахнула — Яшка лежал на спине с перерезанным горлом. Из-под рубахи высовывалась красная Любашина юбка, сшитая Зойкой прошлой зимой из японского шелка…

Тещин подарок

«Да если б не эта, мы до сих пор бы с Верой жили. Не, про жену ничего плохого не скажу… Если б не эта… Как мы познакомились? Да не с той, а со своей будущей. Честно скажу, по ошибке. Шел к одной, попал к другой. Этажом ошибся, лестницы-то у нас темные, не то что у вас в столице. Да и поддатый был. Не сильно, в меру. Повод был, только что корочку об окончании училища получил, как не обмыть?! Ну, иду, весь из себя, как говорят: летная форма отутюжена, на груди птичка сверкает — бог неба! Девки встречные глазами сукно на кителе прожигают. В общем, все при мне, честно говорю. Поднимаюсь по лестнице, стучу. Дверь, знаю, открыта, и не дожидаясь ответа — вперед! Вхожу и вдруг — не та! Я аж протрезвел. Сидит под абажуром, вяжет. И моток белой шерсти, большой такой, по столу катается… А сама… Нет, не то чтобы сильно красивая. У меня куда клевее были! А вот шибануло в сердце — она. И сразу — бух-бух, как после тренажера. Она! И что скажу: не вскрикнула, не вздрогнула даже — незнакомец все же. Подняла голову: вам кого? Спокойно так. А я: вас! Выпалил и сам испугался. Смотрю на нее, она — на меня. Я вас слушаю, говорит. А я как дурак стою и глазами хлопаю. Язык прилип к зубам, слова не лезут. А она улыбается… Сколько мы так глазами друг друга, убей не помню! Позже она меня спрашивала: помнишь, я в недовязанном свитере, без одного рукава? „Нет, не помню, — говорю. — Хоть убей — не помню“. И что характерно — ни она, ни я друга друга ни о чем не спрашиваем. Кто такой, зачем пришел? Замужем она? Нет? Молчим, как рыба об лед. Не, мы, конечно, разговаривали, но молча. А сколько времени — час там, может, пять минут — не знаю. И тут стук в дверь, мать пришкандыбала. Ля-ля-ля, Верочка. Верочка, значит. Ну, и она меня представляет: мой знакомый… Валера, я подсказал. Так и познакомились… Что меня убило — стучит в собственную квартиру мать, это ж надо! Моя, царство ей небесное, в жизни до такого бы не додумалась. И дочь тоже: ой, мамочка, разреши представить… Нет, куда я попал, а? Ну, короче, пришла мать, сумку здоровенную притаранила. А она вся тетрадками да учебниками набита, аж швы расходятся. Так она ж учителка, догадался. Точно, учителка, и пальцы в мелу. И кофта мелом испачкана, и юбка тоже. А я с детства учителей не любил, с самого первого класса. Как чувствовал, что жизнь испортит… Ну, потом — чай, всякие там плюшки-ватрушки, домашнее варенье. Прихлебываю и думаю: видели бы наши курсанты, как я окончание училища обмываю, со смеху бы подохли! Верочкина мать нас развлекает, травит разные случаи из школьной жизни. Мол, представляете, кого мы выпускаем? Это же выпускные экзамены! А он элементарных вещей не знает. Член комиссии ему: напишите, чему равняется три в квадрате. Он пишет тройку и обводит ее квадратом. Представляете уровень знаний теперешней молодежи. И — тю-тю-тю… Глянет на меня, на мою птичку, значок об окончании училища, и снова: еще тю-тю-тю-тю… Я слушаю, не перебиваю: учительница все же, неудобно. А сам думаю: когда же ты уйдешь свои тетради проверять? Так хочется вдвоем с Верой остаться, аж в глазах темно. Ну, стала наконец чашки собирать. Думаю, все, а она: ты сыграй что-нибудь! Верочка музыкальную школу окончила. Хотела в консерваторию поступать, но… В общем, сыграй этюд Шопена…

И тут я смотрю — пианино в углу. Как глянул на этот черный ящик — ну гроб гробом! Такая тоска чего-то взяла: этюд Шопена… Нет, музыку-то я люблю, у самого сеструха на аккордеоне играет. А тут чего-то засосало под ложечкой — хоть беги! Вера то ли почувствовала, то ли вправду играть в другой раз сообразила. Отказалась, короче. И мне так хорошо вдруг стало, будто внеочередное звание присвоили. И так знаю, что она ученая.

Короче, сделал ей предложение. На следующий же день. Подстерег у дома… Ух, как я ждал ее в тот вечер, как волновался! Как пацан, ей-ей, в соседний подъезд прятался. Вроде как неожиданно встретил, случайно. Увидел и опять как в первую встречу. Язык присох. Но все же справился с собой. Ну, говорю, Вера, выходи за меня замуж! Сказал, как без парашюта прыгнул, а ну как пошлет меня зимой грибы собирать? А она вдруг выдает, что согласная. Надо, говорит, только маму спросить. Без кокетства, без всяких там женских штучек. Ну, в субботу купил пузырь, пошел свататься. И сеструху взял, она у меня на аккордеоне играет: мать, царство ей небесное, аккордеон купила. Я-то в музыке — ни в зуб ногой, а сеструха сечет классно. Будет о чем им с Верой поговорить, думаю. Ну, приходим, у них уже стол накрыт, цветы, скатерть настоящая. А рюмочки махонькие-махонькие. Я, как единственный мужик, разлил вино по этим наперсткам. Подняли „бокалы“ и все на меня смотрят, ждут. А у меня словно шасси заклинило. Вдруг, думаю, не так чего ляпну. Или с ошибкой грамматической — учительница все же. Хорошо, сеструха выручила. Давайте, говорит, выпьем за знакомство. За то, что собрались все вместе. Тут теща и засияла своей педагогической улыбкой: „Давайте!“ Выпили, закусили. Снова все на меня смотрят. А я — ну ни слова не могу выдать. Заклинило! Теща подняла свой наперсток. Выпьем, говорит, за то, чтобы мы чаще собирались вместе. Я не растерялся, налил вина прямо в стакан для пепси-колы и говорю: выпьем, говорю, за то, чтобы мы никогда не расставались! Мы с Верой решили соединить наши судьбы и просим вашего, Нина Николаевна, согласия… Эка закрутил! И что характерно, теща призналась позже, что я очень грамотно сформулировал свое предложение. Без единой грамматической ошибки, хоть пятерку ставь.

Свадьбу играли у них. Хотели было у меня, но я как подумал, что приведу Веру в наш курятник, как представил, что буду проводить ее через строй алкашей… У нашего дома пивнуха, они там с утра до ночи толкутся. Догоняют. Как-то набрал к свадьбе бутылок, несу домой. И у самого подъезда споткнулся, чуть сумку не выронил. Бутылки на всю улицу — дзень! Алкаши — шасть глазами в мою сторону! Враз как по команде головы повернули и смотрят. Преданно так, жалостливо, прям слезы наворачиваются… Ладно, отвлекся я… Короче, Веру, и особенно мамашу ее, не мог я туда привести.

После свадьбы, когда отгуляли и пришли в нашу комнату, я вдруг оробел. Сколько до этого девчат перепробовал, а тут вдруг боюсь прикоснуться. Сидим по краям кровати, телевизор смотрим. Она в белом платье, в фате. Я, тож как положено, в костюме. Сидим, загипнотизированные, на экране что-то мелькает, кто-то поет, а я думаю: как же к ней подступиться? Вижу, она тоже не в своей тарелке. Ну что, спрашиваю, жарко? Так раздевайся!..

Ну, ровно через девять месяцев, день в день, Ленка родилась. Вера вначале расстроилась: ты же сына хотел. Ничего, говорю, все моих фамилиев… Тут теща и встрянь: не фамилиев, грит, а фамилий… Принесла учебник по грамматике, давай мне правила талдычить. Ну, я выслушал, не перебивал — учительница все же. Так ей этого мало: понял? — пристает, — повтори! Ну и достала она меня! Каждый день правилами пичкала. И что доконало — только сядем за стол, она открывает учебник и начинает поучать. Дескать, у тебя дочка растет, научишь ее неправильной речи. До того заколебала, хоть с работы не приходи и есть не садись. К счастью, вскоре ее послали на курсы повышения квалификации. Вере, конечно, трудновато одной было, но зато я блаженствовал — никаких тебе правил, говори как бог на душу положит. А через год теща вернулась с курсов, и опять сначала, пошло-поехало…