Страшен путь на Ошхамахо

– Вот ты, уважаемый еджаг, говоришь, что в эдеме прекрасно, там сады, орошенные потоками вод. Так? – спросил Ханаф.

– Так, – подтвердил Адильджери.

– Тогда скажи, разве мало садов на нашей адыгской земле? А разве не хватает воды? Да ее достаточно, чтобы взрастить в сто раз больше садов, чем у нас есть, да еще останется, чтобы затопить всю твою геенну огненную!

– Постой, неразумный ты человек! – улыбнулся Адильджери. – Ведь рай

– это вечное наслаждение и отдых. Это изысканные яства и неземные гурии – девушки, значит, которые ублажают правоверных, умерших праведной смертью!

Там нет ни трудов, ни забот, остается лишь славить аллаха да вкушать удовольствия.

– Э, нет, добрый Адильджери! – возразил Хакяша. – Если моя жена застанет меня с гур… [175] или как там зовут этих девушек, она возьмет в руки веретено, а то и дубовый шинак [176] и так ее погонит, так погонит! Если райская красотка и спасется бегством, то лишь благодаря легкости своего тела. Боюсь, и мне достанется…

– Чудак ты! – рассмеялся Адильджери вместе со всеми остальными. – Женщин в эдем не допускают. Кстати, кошек и собак тоже.

175

по-кабардински худой, тощий, высушенный

176

каб. — тарелка

– А лошадей? – испуганно спросил Хазеша.

– Какие там лошади! – Адильджери досадливо, но, кажется, с некоторым сожалением махнул рукой.

– Почему же к женщинам такая унизительная несправедливость? – возмутился Ханаф. – Джабаги из Казанокея умнее нас всех, а он говорит: «Не судите дважды и не унижайте жен своих».

– Вы бы слушали, что говорит пророк Магомет, – мулла-любитель больше не улыбался.

– Ведь женщина, – продолжал Ханаф, – мать рода человеческого, в том числе и твоя мать, Адильджери. От женщины много и другой пользы. Кто придумал молот, наковальню, щипцы, серп? Старинные предания рассказывают, как бог-кузнец Тлепш мял раскаленное железо руками, клал на камень и ковал кулаком, пока Сатаней, цветок нартов [177] , не подкинула в его кузню собственноручно выструганные из дерева маленький молот и наковальню. А щипцы? Она показала Тлепшу двух спящих змей, лежащих крест-накрест одна на другой, и пригвоздила их острой палкой к земле, проткнув разом обоих, – вот тебе и щипцы! То же самое и ножницы. А помнишь про старуху Уорсар? Она сочинила песенку о серпе, когда еще никто не знал, что это такое, и созревшее просо рвали руками:

177

по-кабардински — лютик

Если железа полоску согнуть.

Как перо из хвоста петушиного,

Зазубрить ее изнутри,

Как гребешок петушиный,

То сделать останется ручку

Из деревянной чурки:

Вот тогда и получится Серп!

– Опять мне сказки рассказывают! – обозлился Адильджери. – Темные вы люди! Сидите у себя в глуши, в ничтожном своем хабле и ничего не знаете.

– Ну, о твоем рае мы узнали достаточно, – заявил Ханаф.

– Быть разлученными с нашими женами, сестрами, дочерьми… – сказал Хазеша.

– Прохлаждаться с неземными бесстыдницами, набивать брюхо сластями и при этом еще до хрипоты славить аллаха… – сказал Хакяша.

– Не иметь собаки, которая поможет и овец сохранить, и барсучью нору отыскать, собаки, которая просто душу порадует… – сказал Ханашхо.

– Не иметь коня, чтобы скакать по зеленому пастбищу, веселя свое сердце…

– сказал Хашир.

– Нет, не нравится нам такая замогильная жизнь, – подвел итог Ханаф. – Чтобы жить и не провести весной борозду по просыпающейся земле, не услышать на заре петушиного крика, не увидеть, как твой несмышленыш тянется к тебе ручонками?!

Адильджери вскочил на ноги и, прежде чем торопливо их унести, проговорил голосом усталого отчаявшегося человека:

– Может, им, язычникам твердолобым, жить осталось всего одну ночь, а они. а они, шайтан знает, о чем они думают!

* * *

О предстоящем смертельном побоище больше всех, конечно, думал Кургоко Хатажуков.

Он мучительно искал верное решение, как лучше распорядиться ограниченными своими силами, но ничего путного в голову не приходило. Если на рассвете напасть первыми, ошеломить неожиданной атакой и затем быстро отступить… Нет, не годится. Кабардинцы, увлеченные горячкой боя, даже не услышат, не захотят услышать команду об отступлении. У них свои понятия о воинской доблести. Вместо того чтобы урвать победные цветы кратковременного внезапного натиска и с благоразумной поспешностью скрыться в лесу, ожидая нового удобного случая, храбрые джигиты в погоне за новыми цветами полезут дальше и увязнут в глубоком болоте численного превосходства крымцев. Выжидать? Бросаться из засад? Совсем не годится. Так не задержишь татар. Они могут успеть перехватить беженцев, закупорить проходы в ущелья, как сосуды затычками. Кроме того, и это самое худшее, Кургоко, действуя одним пальцем, не будет знать, что делают остальные девять…

Сейчас вокруг него собрались именитые князья и тлекотлеши, ждут кургоковского слова, сами пока ничего не предлагают. Издали на Хатажукова посматривает веселыми пытливыми глазами Ханаф – хорошо запомнил Кургоко этого славного человека! А вот возвращаются с опушки леса земляки и, можно сказать, верноподданные князя – добродушный бугай Шот и Тутук, лихой парнишка, который вполне мог оказаться сильнейшим на недавних игрищах и заполучить великолепный панцирь, будь у него соперник послабее; чем Кубати. (Сын тут же стоит поодаль, скромно прячась за спинами Тузарова и Казанокова.)

Кургоко встал со ствола поваленного дерева – сидел на нем долго и в неудобном положении, пока не заныла поясница, – оправил черкеску. Князья и тлекотлеши насторожились, подались вперед.

– Эй, сосед! – Хатажуков окликнул Шота. – Что вы там с приятелем видели интересного?

Польщенный тлхукотль с удовлетворением хмыкнул и остановился.

– Крымцев там кишит, как пчел в ульях после заката солнца. Наша добрая Псыхогуаша сыграла с ними неприятную шутку: из-за ливня, а потом купания поголовного в холодном Балке татары лишились сухого топлива и устраиваются на ночлег без огня, мокрыми. Жаль, чихают не все разом и не в одну сторону, а то сдули бы с обрыва шатры хана и его пашей, чтоб трясучка ихние кишки узлами завязала!

– Твое желание, Шот, конечно, благородное, – со сдержанным смешком сказал Кургоко, – но завтра нам придется все же надеяться только и только на свое мужество.

– А почему не сегодня? – спросил Арзамас Акартов. Князь отрицательно покачал головой:

– Скоро будет совсем темно…

Джабаги, Канболет, Кубати о чем-то оживленно пошептались, затем Казаноков быстро подошел к князю:

– А в самом деле – почему не сегодня? И чем темнее, тем лучше! Здесь этот парень, – Джабаги кивнул па Шота, – своими ульями и пчелами напомнил того горящего козленка, который прыгал, по пасеке. И вот кое-кому пришла в голову мысль: а если козленок не один и если вообще не козлята…

Кургоко поднял руку:

– Не продолжай. Я всё понял! Шот! Я поручаю тебе взять людей, сколько нужно, согнать к закраине леса всех ослов и привязать па спину каждого по хорошей охапке сена. Думаю, у нас наберется, хотя бы сотни три этих животных.

– Я тоже все понял, мой князь! – радостно взревел Шот. – А три сотни ослов наберется, даже если считать ослами только тех, у кого четыре копыта и длинные уши! – с громким хохотом он помчался исполнять приказание.

– А вы поняли? – обратился Хатажуков к окружающим.