Страшен путь на Ошхамахо

– Ослепительный хан! О ты, затмевающий свет луны даже в полнолуние! Пусть руки твои достигнут того, к чему стремятся твой прозорливый ум и великодушное сердце! Мой злостный враг Кургоко Хатажуков сумеет нанести немалый урон крымскому войску, если оно будет растягиваться в походе и расчленяться на отдельные отряды. Кабардинцы большие мастера устраивать засады и нападать неожиданно. Будь мне позволено великим ханом, я осмелился бы предложить, не мешкая ни одного дня и не тратя времени на мелкие стычки, отрезать Кургоко проходы в горные ущелья, а потом вытеснить его постепенно из лесов на открытые равнины. Еще можно успеть перехватить множество мирного люда, двинувшегося вместе с тысячными стадами скота в труднодоступные отроги Главного Кавказского хребта.

– Это мы и без тебя знаем, – махнул рукой хан, однако от проницательного взора князя не укрылось то, что его слова были внимательно выслушаны и будут, конечно, учтены.

– Ты все сказал? – спросил хан.

Шогенуков понял – если он сейчас ответит «да», то хотя и не навредит себе, но также и пользы не извлечет из этой беседы. И он решился – умный джин взял верх над жадным:

– Не в моих слабых силах оказать великому владыке мало-мальски заметную услугу, зато ее может оказать ему в битвах одна немаловажная принадлежность воинских доспехов, освященная в столице мусульманства…

– Что за принадлежность? – снисходительно поинтересовался Каплан-Гирей.

… И старинный панцирь вновь был извлечен па свет божий.

В шатре к этому времени зажгли с дюжину свечей, которые в Кабарде были редкостью даже в княжеских домах, хотя кабардинцы и поставляли воск Крыму и Турции.

Бесцветные глазки хана алчно блестели, когда он поглаживал руками отражавшую огоньки свечей изумительную голубоватую сталь. Властелин Крыма вдруг утратил изрядную толику своего величия и стал немножко больше похож на человека.

– Так ты утверждаешь, что он принадлежал еще Салаху ад-Дину? Освящен в храме Каабы и имеет чудодейственную защитную силу?

Шогенуков радостно кивал головой. Он уже почти не жалел о своем решительном поступке.

Его величество соизволил примерить панцирь. Он ему оказался слегка свободен, но если, как заявил Баттал-паша, вместо одного подкольчужника надеть два – для этой цели хорошо подойдут кожаные черкесские теджелеи [170] , – то обновка будет точно впору.

170

каб. — подкольчужник

– Что означает эта надпись на арабском? – обратился к Шогенукову хан.

Князь ответил, что ему это неизвестно, ибо он, «бедный адыг», не только не силен в арабской грамоте, но в любой другой грамоте тоже. Предание упоминало о каком-то изречении из Корана.

– А где твой грамотей? – с суровой требовательностью вопросил Каплан-Гирей своего кадия [171] . –

Ты, кажется, хвастался, что он чуть не все языки знает.

Кадий, высокий и тощий старик, тяжко вздохнул:

171

глава мусульманского суда, священник высокого сана

– Коль скоро мои слова вызовут гнев нашего луноподобного, то гнев этот будет праведным. У меня самого сердце ныне полно скорби, а душа негодования: этот внук греха и сын ишачьего навоза не далее как прошедшей ночью накурился шайтанского зелья – гашиша – и неосторожно упал на раскаленные угли прогоревшего костра. Он сильно обжег свою богомерзкую харю и сейчас, наказанный аллахом, мечется в беспамятстве на моей мажаре.

– Дашь ему плетей, когда очнется, – добродушно махнул рукой хан: гневаться «ныне», хотя бы и «праведно», у монарха не было желания.

Панцирь, разумеется, никого не оставил равнодушным. Важные сановники до отказа вытягивали свои жирные шеи, перешептывались и даже не всегда могли удержаться от громких восклицаний. Она, эта сталь с золотыми заклепками и золотым львиным ликом, и в самом деле обладала каким-то завораживающим свойством!

Один лишь Алигот-паша не издавал ни звука. Угрюмо набычившись, он изредка бросал на Шогенукова злобные взгляды.

* * *

Князь Алигоко вышел из ханского шатра вспотевший, по счастливый. В руках он держал расшитый бисером кошелек с золотыми монетами, а в ушах у него до сих пор звучало сладкой музыкой обещание хана подумать о «дальнейшем положении Алигоко-паши» (имя князя хан, как выяснилось, помнил прекрасно).

Чья-то грузная туша выплыла из темноты и загородила Шогенукову дорогу. Он услышал хриплый, дрожащий от ярости голос Алигота:

– Где взял? Почему скрыл?!!

– От хана я не скрыл…

– Ведь мы должны были вместе… Мы еще там… эта… увидели вместе! И хану должны были поднести его вдвоем. Вдвоем!

– Или, что еще лучше, сиятельный паша сделал бы это один. Не так ли? – Шогенуков поклонился с насмешливым смирением и быстро зашагал в темноту.

Что-то неразборчивое прошипел ему вдогонку Алигот. Князю показалось: вшиголовый шакал.

«Ничего, ничего, – думал Шогенуков, – когда-нибудь и это тебе припомним, боров пучеглазый! А пока можешь бесноваться, только гляди не лопни с натуги».

* * *

Перед рассветом обрушился водопадный ливень, промочивший до костей все войско.

Река вздулась, верхушки больших валунов, еще вчера торчавшие из воды, сегодня скрылись под мутными потоками. Не радовал и неожиданно холодный ветер, налетавший порывами со стороны Главного хребта.

Переправлялись завоеватели медленно, с частыми задержками. Огромные колеса телег, на три четверти утопавшие в бурой воде, застревали между камней, а лошади, не находя достаточной опоры, не могли сдвинуть с места тяжелый груз. Всадники легче справлялись с разбушевавшейся рекой, но их тоже сносило быстрое течение. Многих своенравная Малка стаскивала с брода и швыряла на глубину; то и дело можно было видеть, как еще несколько человек вперемешку с лошадьми, барахтаясь и захлебываясь, а то и совсем скрываясь под водой, стремительно «плывет» вниз по течению.

Десятки мажар опрокинулись, развалились на части: тонули и кони, если кто-то не успевал обрезать постромки.

Крымцы тащили с собой тяжеленную пушку в упряжке из шести лошадей – это был подарок какого-то из султанов какому-то из ханов. Толку от пушки в такой войне никакого: Каплан, видно, решил взять ее для пущего устрашения противника и придания дополнительного веса своей царственной особе.

Когда переправилась большая половина войска, а было это уже после полудня, переправили и луноподобного с его свитой. Повозку, устланную войлоками и коврами, тоже тянули, как и пушку, шесть лошадей, да еще восемь здоровенных нукеров помогали проворачивать колеса. Хан громко икал, содрогаясь всем телом.