Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
Нальжан не вздрогнула, а как-то застыла на мгновение, потом медленно обернулась:
– Я не слышала, как ты подошел. Это к девушке, которую хотят умыкнуть, вот так подкрадываются.
– Да нет, славная моя Эммечь, это не я, а ты меня уже умыкнула.
На щеках Нальжан вспыхнул румянец.
– Что ты говоришь, сын Тузарова… Не задавай загадки, непосильные для моего скудного разума. Возьми-ка лучше сливу.
– Мне от тебя сливы одной мало, – обиженно прогудел Канболет.
– Возьми две, а хочешь – три…
– Мне нужны не сливы…
«Как же начать этот главный разговор? Эх, верно сказано, что в не начатом деле
– Так что же тебе нужно? – оправившись от смущения, спросила Нальжан.
– Может, яблоки? Груши? Весь сад?
– А мне не сад, мне хозяйка сада нужна! – вдруг неожиданно для самого себя сказал Канболет.
Нальжан была умной и чуткой женщиной, потому слова Канболета ее не удивили. Она знала, что рано или поздно их услышит.
– Ты для меня – мой нарт, мой Путеводитель в ночи [167] . Не хочу я знать никого другого, да и глаза мои никогда и никого рядом с тобой не увидят. Я знаю, что твое сердце к моему сердцу стремится. Но что дальше? Ведь по происхождению мы не равны.
– Послушай меня, хозяйка сада! – Канболет был бледен и взволнован, но речь его звучала твердо. – Что бы ни говорили те, кто ценит людей по родовитости, а я не хочу никакой другой себе гуаши, кроме тебя. Вот и все. А теперь думай…
167
167
* * *
В тот же день, незадолго до последнего, пятого намаза, Канболет увидел, как на мост въехал всадник на вороном коне. Сразу узнав Кубати, Канболет поспешил во двор усадьбы, чтобы встретить кана у дверей кунацкой – впервые встретить как гостя. Остановив идущую через двор Сану, он спросил ее:
– Отгадаешь загадку? Что такое шесть ног, четыре глаза, четыре уха и один хвост?
– Это загадка для детей, – усмехнулась девушка. – Человек па коне, разумеется!
– А если одно из четырех ушей чуть-чуть подпорчено свинцовой пулей?
Сана остолбенела, но потом взяла себя в руки и неторопливо направилась к дому. В лагуне [168] она бросилась на тахту и уткнулась головой в подушку.
Больше всех радовался приезду Кубати этот неисправимо восторженный Куанч, не считающий себя обязанным сдерживать свои чувства. Канболет и Нальжан были тоже рады, но одновременно и встревожены. Рановато еще кану навещать своего аталыка – всего несколько дней прошло со дня расставания. Неспроста этот приезд…
168
комната на женской половине дома
Кубати не стал тянуть с объяснениями…
До самого вечера мужчины осматривали, чистили, точили оружие, придирчиво проверяли конскую сбрую и походное снаряжение. В костяной коробочке – соль, в специальном кожаном подсумке – шило, бритва, жирница, оселок, трут с кремнем и кресалом. К бурочным чехлам привязаны ружейные сошки, в колчанах, как и полагается, по три десятка стрел. Не забыты и ремни для стреноживания коней, и седельные топорики, и пороховницы, и кожаные
стаканы, и чистые белые тряпочки – останавливать, если потребуется, кровь…Женщинам тоже забот хватало: подготавливали вяленое мясо (его надо хорошенько обжарить), набивали маленькие полотняные мешочки голилем и жареной мукой, варили пасту и коптили сыр.
Кубати подкараулил момент, когда Сана взяла гогон и пошла за водой. Он быстро, никем не замеченный, пересек двор, спустился к реке и предстал перед девушкой, как абрек, выскочивший из засады.
– Не бойся, это я!
– А я и не боюсь.
– А за меня? Ты ведь знаешь, куда мы едем?
– Знаю.
– Но я тебя просил не на этот вопрос ответить.
– Лучше бы тебе меня ни о чем не спрашивать.
– Почему?
– Спроси своего отца…
– Понимаю. Спрошу, конечно. Приятно, когда все решается по-хорошему. Но знай, каков бы ни был его ответ, я поступлю по-своему.
– А мой ответ тебя не интересует?
– Сама отказалась говорить, а теперь…
– Не теперь, а когда вернешься.
– Я обязательно вернусь. Ты хочешь, чтобы я вернулся?
Сана рассмеялась:
– Да разве я злодейка бессовестная или ты враг мне, чтоб я гибели твоей желала!
Кубати тоже рассмеялся, но как-то не очень весело.
– Хоть это и не совсем те слова, которых я ждал, но пусть и за них да пребудет над тобой благословение аллаха!
– Не шути с именем аллаха! Грех какой!
– Сана, послушай…
– Нет, Кубати. Тебе пора к мужчинам. Иди. А я воды наберу и…
– А что ты мне скажешь, когда я вернусь?
– Уой! Ну и хитрюга! Когда вернешься, тогда и узнаешь! Ты еще выдержи побоище, которое тебе отец устроит. Оно будет пострашнее татарского.
– Выдержу, – упрямо процедил сквозь зубы Кубати.
– Вот тогда и посмотрим. А теперь иди. Слишком долго ты тут со мной… А надо бы помнить:
Не делай того тайно,
Что стыдно делать явно.
– Я ухожу, – грустно сказал Кубати. – Больше поговорить не удастся. Еще до рассвета мы будем в седлах.
* * *
Растянувшись на половину дневного перехода, пылила по узким дорогам северо-кавказских предгорий тридцатитысячная орда Каплан-Гирея. На пути встречались обезлюдевшие поселения. Разочарованные и озлобленные татары жгли пустые дома и хлева, рыскали по окрестностям в поисках хотя бы скота, но мало чего находили. Наоборот – случалось, теряли сами: в лесистых урочищах оторвавшиеся от основного войска отряды подвергались внезапным нападениям черкесских всадников, которые налетали стремительно, а затем бесследно исчезали.
Произошли и две серьезные схватки, в которые была вовлечена не одна тысяча воинов. Татары понесли заметные потери, а адыгские отряды, вовремя отступая, сохраняли силы.
Почти каждый татарский конник вел с собой в поводу еще одну лошадь, предназначенную под вьюки с добычей. На каждый десяток пеших была длинная вместительная мажара, запряженная парой сильных лошадей: тоже будет на чем перевозить награбленное добро. Крымцы явно не знали кабардинской поговорки: «Сначала шкуру с медведя сдери, а мех потом гуаше дари…»