Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды

Четыре художественных академика написали письмо. Академик Церетели. Академик Салахов. Академик Чаркин. И примкнувший к ним Никита Михалков. Тоже в некотором смысле академик. От имени 65 000 «художников, живописцев, скульпторов, графиков, мастеров декоративно-прикладного, театрально-декорационного, народного искусства» они обращаются к президенту с просьбой остаться на следующий срок.

Интернет полон ядовитых комментариев; веселые обслуживатели власти пытаются превратить неловкость в хохму, сочиняют песенки на мотив гурченковских «Пяти минут»: «Третий срок, третий срок! Обнимитесь те, кто в ссоре»…

А что же именно нас в этом письме смущает?

Сама по себе мысль о возможности/необходимости сохранения действующего президента вопреки конституционной норме? Но в конце концов, люди имеют полное право выбрать между конституцией и политической целесообразностью; если более 75 процентов современников поддержат подписантов и примут на себя полную историческую ответственность за неизбежные катастрофические следствия такого решения, норма будет внутренне отменена. Останется лишь закрепить внутреннюю отмену внешним вердиктом. И ждать результата. Который не замедлит. Со всеми прелестями неуверенной в себе деспотии, компенсирующей эту неуверенность тотальными методами управления. Как было сказано в предсмертной записке Афанасия Фета, который собирался покончить с собой, но не успел, поскольку умер на пути к ножу: Осознанно иду к неизбежному.

Может быть, смущает странное братание патриотичного Никиты Михалкова с Зурабом Церетели, чье чугунолитейное производство к традициям отечественной культуры не имеет ни малейшего отношения? А имеет отношение исключительно к деньгам? Но в конце концов, Михалков всегда умел так полюбить любую власть, что ради этой вечной любви не зазорно пожертвовать боярской брезгливостью и вступить во временный союз с кем угодно. Что же до вопроса про деньги, то его лучше вслух не задавать; характерен апокриф насчет фотографии, якобы висящей в кабинете у Никиты Сергеевича: в обнимку с любимым вождем и размашистой надписью: «За все в жизни нужно платить, Никита!» Такие апокрифы случайно не рождаются; в них сгущается общее представление о данном человеке, о его жизненных принципах.

Смущает даже не стилистика послания, его откровенная торопливость на грани с халтурной небрежностью. Ну да, написано все это левой ногой и перед отправкою в печать никем вообще не вычитано; подписи поставили не глядя. Иначе как объяснить издевательский синтаксис первого же пассажа? Авторы послания хотят сказать Избраннику: мы обращаемся к Тебе, Великий, от имени 65 000 мастеров (далее по списку), чтобы ты правил без ограничений срока; а говорят: «Российская академия художеств еще раз обращается к Вам с просьбой, чтобы Вы остались на своем посту на следующий срок, выражая мнение всего художественного сообщества России». Получается, что Избранник будет править, «выражая мнение художественного сообщества». Хорошенькое сулят ему президентство…

А далее следуют повторы и тавтологии, которые, видимо, призваны указать на душевное волнение авторов. «Для нас жизненно важно, что и после 2008 года Вы продолжите осуществлять свою выверенную и благотворную политику, что позволит сохранить позитивное направление государственной политики». Осуществление политики позволит сохранить направление политики. Русского языка я очень даже чувствую. И все-таки даже на это можно закрыть глаза. Ну торопились люди, боялись не поспеть к сроку – третьему, четвертому, пятому; с кем не бывает.

Смущают не сами по себе чересчур узнаваемые обороты: «проводимая вами мудрая государственная политика», «талант государственного деятеля», опять «политическая мудрость»… Куда хуже другое. То, что в конце письма поставлена приписка: «От имени всех представителей творческих профессий в России». И значит, мы не можем, не имеем права сказать: это проблема 65 000 мастеров декоративно-прикладного искусства, как им реагировать на обращение; согласны они с тем, что за них расписались, или нет. Расписались за нас; отмолчаться не удастся; нужно либо дезавуировать заявление, сделанное от нашего имени вопреки нашей воле, либо внутренне к нему присоединиться. И потом уже не обижаться на то, что нас опять «посчитали».

Самое страшное в том моменте истории, который мы переживаем, – это даже не соблазн третьего срока, взлома Конституции и последующего ужесточения режима; самое страшное – что нас втягивают в массовую безответственность. Она же безответность. На поверхности информационного потока, заполненного дистиллированными нечистотами, остается все меньше непотопляемых авторитетов, имеющих возможность прилюдно высказываться – во всеуслышание; они не стесняются в действиях и, глубоко презирая свой собственный народ, отказывая ему в самой возможности осмысленного выбора и действия, публично инсценируют «Бориса Годунова». Помните сцену на Девичьем поле? Когда толпа бухается на колени и шепчется: «О чем там плачут? / А как нам знать? То ведают бояре, / Не нам чета»; баба бросает ребенка оземь, чтобы тот плакал погромче, а ее соседи мажут глаза слюнею и луком; под общее рыдание раздается коллективный возглас: «Венец за ним! он царь! он согласился!/ Борис наш царь! да здравствует Борис!»

Еще раз: проблемы, с которыми мы столкнемся – не сразу, но очень скоро, – если схема внеконституционного третьего срока реализуется, ни в какое сравнение не идут с теми проблемами, которые обнаружились уже сейчас. Произошла не просто неряшливая узурпация общего мнения; все куда опаснее: нас приучают к другому способу общественного мышления и публичного высказывания. Все отсылки к советскому опыту в данном случае ошибочны; это опыт азиатских деспотий, окружающих нас по всему каспийскому периметру. Это стилистика (пока не практика) туркменбашизма. Несколько лет назад три или четыре российских поэта обратились к Туркменбаши с просьбой поддержать их перевод «Рухнаме» и антологии туркменской поэзии, дать денег. Стиль был примерно такой же; неряшливый, витиеватый, лизоблюдский. Поэтов заклеймили презрением; они оправдывались: ну мы же пишем чужому дикарю, у них такие нравы, по-другому они не поймут, а деньги очень нужны, не сердитесь. Теперь такие стилистические обертоны становятся возможны внутри России; власть еще не решила для себя, в каком направлении ей мутировать – или развиваться; художники подсказывают – в каком. Они готовят отечеству дурную судьбу; будем надеяться, отечество само разберется, какую судьбу для себя выбрать.

Два тупика двойного счета

На неделе между 29 октября и 4 ноября. – В Тбилиси проходят массовые выступления оппозиции против режима Саакашвили.

Какое счастье – не участвовать в политике. Не иметь конкретных интересов. Не учитывать какие-то расклады. Смотреть на жизнь без косоглазия. Оценивать ее на основании простых и единых принципов. Без постыдных оговорок и полной путаницы в мыслях. Если ты (не дай бог!) коммунист – сочувствовать левым идеям и требовать справедливости любой ценой. Если правый либерал – исходить из того, что идеал ответственной свободы безусловен. Если истинный националист – мечтать о крепости по имени Россия, к которой никто никогда не подступится, из которой никто никогда не уйдет. Если просто здравый наблюдатель – сверять реальную картинку с теми представлениями о должном, которые носишь в себе.

При таком подходе происходящее в Грузии сегодня – и страшно, и логично в одно и то же время. И во многом предопределено. Когда свергают прогнивший режим (имеется в виду эпоха Шеварднадзе), повязанный клановыми обязательствами, утерявший контроль за Батуми, проигравший в Осетии и Абхазии, то революционный поток неизбежно должен зародиться извне, в центре союзной силы, потому что в центре собственной слабости возможен лишь полный коллапс. Может, внешнее управление и очень плохо, но внутренняя гниль еще страшнее; управление когда-нибудь можно будет и перехватить, а своя гангрена прямиком ведет к гарантированной смерти.

Другое дело, что на гребне такого потока (берущего исток в чужих горах) может оказаться только полусумасшедший. Он бесстрашен, безогляден, как был бесстрашен, безогляден ранний Саакашвили. (В отличие от Нино Буржанадзе.) Не сдерживает себя экономическими раскладами. (В отличие от слишком умного Давида Жвания.) И не считается с наличными возможностями (в отличие от Бадри Патаркацишвили). А просто ведет людей на штурм парламента, затем садится в машину и во главе возмущенной толпы мчится в отъединившийся Батуми, чтобы скинуть с трона тамошнего всесильного жулика, вернуть элитам порт, а народу – иллюзию восстанавливаемого единства доселе только распадавшейся страны.