Страсти по Феофану

Младший подмастерье ответил:

— Безусловно, хороша, как и всё, что вы предлагаете...

— Ну, и этот туда же!..

— ...но не представляю, учитель, что величественного в голове на блюде? Это мерзко, это противно, гадко. Всё заляпано кровью. Кожа безжизненная, серая... И потом — что, она лежит на щеке? Или на затылке? Некрасиво. А на шее сама не удержится...

Дорифор задумался:

— Да, пожалуй, ты прав... Надо уточнить...

— Знаю, как! — закричал Роман. — Очень просто. Палачи принесли сей ужасный дар. И на блюдо было наброшено покрывало. И один палач вмиг сорвал его перед Саломеей. А другой приподнял голову за волосы и держит. Это и запечатлела картина.

— Верно, верно! — поддержал Симеон и небольно щёлкнул юношу меж бровей. — Котелок-то варит.

А наставник развёл руками:

— Нету слов, приятели. Скоро вы меня переплюнете в компоновке. Настоящие мастера.

— Ваши подражатели, ничего более.

Первый месяц работы над фресками пролетел незаметно. Каждому творилось легко, в первую очередь — самому Феофану, чувствовавшему близость Летиции, от чего душа его трепетала и пела. А за ним — и двум подмастерьям, не желавшим отставать от учителя.

Софиан увиделся со своей возлюбленной за последние три недели только раз. Женщина ходила в ювелирные мастерские — выбирать подарок Томмазе — и, слегка отклонившись от намеченного маршрута, заглянула в церковь Иоанна Предтечи. Сын Николы спустился с лесов, поклонился, но при всех поцеловать руку не посмел. Лишь посетовал:

— Вы сегодня что-то бледны, сударыня.

— Да, неважно сплю. Вроде задыхаюсь. Столько дней прошло, а по-прежнему краска на панно не просохла — пахнет, как сырая.

— На моём панно?

— Ну, естественно.

— A-а, приходите на ночь к мужу...

— Это он порою ко мне приходит... Я, как и хотела, спальнями поменялась. И теперь картина ваша у меня всё время перед глазами...

— Чаще открывайте окно, чтобы запах выветривался.

— Я стараюсь.

— Как здоровье детей?

— Слава Богу, в порядке.

Оба смотрели друг на друга заворожённо и не в силах были произнести — всё, что накипело. Приходилось делать вид, словно бы они вежливо беседуют. Только Дорифор сказал на прощание:

— Поцелуйте мальчика от меня, пожалуйста.

Дама согласилась:

— Да, мессир, непременно поцелую.

Больше они не виделись.

А однажды вечером, возвратившись из церкви Иоанна Предтечи в домик Ерофея, мастер с учениками сидел и ужинал, как раздался стук во входную дверь. Убежавший открывать Симеон возвратился в недоумении:

— Господин учитель, к вам служанка из консульского замка.

Живописец вздрогнул и встал из-за стола:

— Что-нибудь случилось?

— Говорит, будто с госпожой её плохо...

— Плохо? Почему? Господи Иисусе!.. — выскочил в прихожую и увидел Анжелу. Та стояла простоволосая, в сброшенной на плечи накидке, с округлившимися глазами на бескровном лице. Начала сбивчиво рассказывать:

— Ох, беда, беда, не сказать словами! Захворала мона Летиция, с каждый днём ей всё хуже. Третьего дня вообще слегла. Ноги её не держат. Задыхается и кашляет. Утром объявила, что, наверное, скоро отдаст Богу душу... Сообщила супругу, что желает с вами проститься... Он в начале не понял, очень удивился. А она ему и открылась... Видно, ей терять уже больше нечего... И про вас двоих, и про дона Григорио... Мы боялись, что синьор Монтенегро после этого что-нибудь над ней учинит. А его светлость только сели и заплакали горько. И велели, чтобы я сбегала за вами.

Дорифор схватил шапку, плащ и спускался уже с крыльца, как возникший на пороге Роман прохрипел с натугой:

— Кир Феофан, кир Феофан, это я во всём виноватый... потому что краски... потому что краски на картине отравлены!

Сын Николы ахнул:

— Кем? Когда?

— Поспешите. Я потом объясню... Унесите её на свежий воздух... Если ещё не поздно...

— Ах, Роман, Роман! Что же ты наделал!..

Во дворце Монтенегро тишина стояла, как на кладбище. Софиан со служанкой быстро двигался сотни раз хоженым путём — по центральной лестнице, устланной ковром, по бокам которой стояли бронзовые статуи-светильники, по галерее с падуанскими гобеленами, мимо комнат с мраморными полами... Вот она, проклятая спальня. Два лакея открыли двери. Он вошёл и увидел на подушках страшно изменившуюся Летицию — впалые глаза и землистого цвета кожу, поредевшие волосы и болезненно частое дыхание. Находившийся рядом ди Варацце поднялся. Мрачно посмотрел на художника. И пророкотал:

— Исполняя волю моей супруги... я позвал вас, чтобы...

Перебив его, Дорифор воскликнул:

— Окна, окна откройте! Мало воздуха! Надо поскорее на воздух!

— Я не понимаю?..

Бросившись к кровати, позабыв о приличиях, грек схватил на руки любимую, выбежал из спальни, бросился к балкону в соседней зале, вышиб дверь ногой и вынес больную под открытое небо. Начался мелкий дождь, капли его забрызгали лицо дочке Гаттилузы. Женщина с трудом прошептала:

— О-о, какое счастье... Я на твоих руках... Ты меня спасаешь... Хоть в последний миг мы с тобой вдвоём...

Он поцеловал её в лоб:

— Помолчи, не произноси ничего. Не теряй даром силы. Чистый воздух — вот твоё лекарство. Молоко — свежее, парное. Много-много питья, чтобы очищать кровь. Молодой организм должен справиться.

— Было б хорошо, — и она прикрыла глаза.

Сзади заглянула Анжела и, прижав ладони к лицу, тихо простонала:

— Умерла! Умерла!

— Дура, замолчи! — шикнул на прислужницу Феофан. — Просто задремала. Принесите ей лежанку и одеяло. Пусть пробудет здесь до темна.

Лукиано поджидал его, сидя па широком диване. Указал на кресло напротив и спросил:

— Что такое, почему свежий воздух, я не понимаю?

Богомаз ответил уклончиво:

— Я подозреваю, что состав красок на стене произвёл нежелательное воздействие...

Консул сдвинул брови:

— Кажется, понятно: вы хотели убить меня, а невольно отравили свою любовницу?..

Тот поднялся:

— Сударь, это слишком! Никому не позволено обвинять меня в злых намерениях! Я клянусь всем святым на свете, что и в мыслях не держал против вас ничего дурного.

Ди Варацце махнул рукой:

— Сядьте, не ершитесь. Вас не призывают к ответу. И не собираются мстить... Мне вполне ясны ваши чувства: у Летиции сын от вас, я мешаю обоюдной любви... Логика естественна! Многие мужчины, находясь в схожем положении, попытались бы устранить соперника. Я бы тоже... Но сейчас разговор не об этом. Обстоятельства помогли вскрыться правде. Это даже к лучшему. Посему объявляю своё решение: если моя супруга не погибнет (дай ей Бог здоровья!), вместе мы не будем. Исключаю. Ей и детям я куплю в Каффе дом. И назначу пенсию. Пусть живёт сама — с вами или же без вас — мне не интересно. Оставаясь формально мужем, не желаю быть таковым на деле. И пошлю прошение Папе Римскому о разводе. После совершения такового сможете жениться на ней. Если захотите, конечно.