Страстотерпцы

— Надобно московскому царю и нашему королю, совокупя войска, высечь и выжечь всех изменников-черкас, чтоб земля их была пуста. Присяги своей они государям не держат, доброго от них не дождёшься. Поспешили за турецкого султана спрятаться, так до султана далеко. Царскому и королевскому величествам собак черкас нужно передушить как можно скорее.

От таких речей у Алексея Михайловича слёзы на глазах наворачивались. Жалел убиенных воевод, ужасался казачьим зверствам, но истреблять православных, пусть и виноватых, почитал за грех, какого не отмолить.

Шёл Великий пост.

10

Пасха выпадала ранняя. Вербное воскресенье праздновали в день Семи Мучеников 15 марта.

Вселенские патриархи принять участие в мистерии по русскому обычаю, может, и решились бы, но не всех же трёх сажать на ослю? Паисий и Макарий уступили честь, которая им представлялась сомнительной, Иоасафу и осеняли шествие из палат.

Впервые в праздновании участвовал царевич Алексей.

Верба в том году ради радости наследника была выбрана на диво, украшена на диво дивное. От изобилия больших, с райское яблочко, серёжек казалось — начинается снегопад, но летят с неба не снежинки — жемчуг.

Народ, глядя на вербу, ахал, балагурил:

— Вот из какой вербы нынче кашу-то варить! Невиданные серёжки!

— Верба-то бела, да бьёт за дела!

— Радуйтесь, мужики! Морозно! Яровые хлеба будут хороши. Верная примета.

— Господи! Птицы-то какие прилетели!

На вербу, на большие сучья, сажали ряженных птицами мальчиков. На головах гребешки, на руках крылья жемчужные, но стоило мальчикам развести руки, под крыльями пламенел оранжево-ярый огонь.

— Серафимы! Право слово, серафимы!

— Серафимы и есть. Уж как запоют, душа к Богу улетает.

Привели белю. На этот раз лошадка была выбрана невысокая, ради немощи святейшего Иоасафа, жемчужно-серая, в жемчужных яблоках — вербе под стать.

На налой, поставленный на Лобном месте, принесли огромную книгу в серебряном окладе. То было Евангелие.

Из храма Василия Блаженного, ведомые под руки, в драгоценных ризах Большого наряда, вышли царь Алексей Михайлович и его царственный сын, надежда, пресветлый наследник Алексей Алексеевич.

Дьякон Успенского собора начал чтение: «И когда приблизились к Иерусалиму и пришли в Виофагию к горе Елеонской, тогда Иисус послал двух учеников, сказав им: «Пойдите в селение, которое прямо перед вами; и тотчас вы найдёте ослицу привязанную и молодого осла с нею; отвязав, приведите ко Мне...»

Умолкла заворожённая Москва, слушая слова Евангелия от Матфея. С последними словами о въезде Христа в Иерусалим: «Сей есть Иисус, Пророк из Назарета Галилейского» — возликовали «птицы», сидящие на вербе. Их голоса были хрустальные, пронзающие душу:

— «Величаем Тя, Живодавче Христе, осанна в вышних, и мы Тебе вопием: благословен Грядый во Имя Господне».

Под чтение пятидесятого псалма: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие моё» архиереи кадили вербу, окропляли святою водою, а серафимы на ветвях повторяли священные слова:

— «Благословляется и освящается вайя сия окроплением воды сея священныя, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа».

Принесли стремянку, патриарх Иоасаф, поддерживаемый под руки, взошёл и сел на белю. Узду под губою взял патриарший боярин Никифор Беклемишев с одной стороны, а с другой — патриарший казначей. За повод взялись седой, как праотец, боярин князь Никита Иванович Одоевский, наследник престола Алексей Алексеевич и сам государь.

Запели хоры, шествие двинулось. Стрелецкие дети пошли метать под ноги государю, осле и вербе, которую везли следом, алые сукна, бархаты, кафтаны, веточки вербы.

Иисусу Христу устилали путь в Иерусалим ветками вайи, пальмы. В России одна верба успевает расцвести к Вербному воскресению. Всё лучшее — Господу. Верба ещё и помягче пальмовых жёстких листьев, а серёжки — как слёзы. Вход в Иерусалим — праздник, да впереди Страстная неделя. Голгофа.

Повод узды был длинный, и царевич, подавшись чуть в сторону, видел отца в профиль.

Мало кто знал: шапка Мономаха впрямь тяжела, чуть не в два пуда. Золотые бармы, унизанные драгоценными каменьями, солнце-риза, золотая цепь власти — не всякие вериги столько тянут. Но отец шёл, исполненный величия, всякий его шаг — шаг самой государыни-России, царственный, самодержавный. В осанке и намёка нет, какое это терпение — Большой царский наряд. Багрянородно нёс золотую ношу свою, видел детей, устилавших путь, дарил каждого светом царских глаз. Встречался взглядами с людьми, стоявшими по пути. Со стрельцами, с простолюдьем. И у всякого от царского привета поднималась в груди волною любовь.

Каждый бывший на площади имел право на эту любовь к своему царю, к своему царству.

«Господи! — трепетал Алексей Алексеевич. — Смогу ли я хаживать по сукнам да бархатам, как отец ступает, аки по облакам?»

Были и недобрые быстрые взоры. О них душа спотыкалась, будто о камни.

Отец знал об этих взглядах. В Успенском соборе, всходя на своё царское место и ставя возле себя сына, посмотрел ему в глаза участливо:

— Не очень тяжела твоя риза?

Алексей улыбнулся, и Алексей Михайлович благодарно тронул рукою сыновье отрочье плечико.

11

Пошли чредой праздники. 22 марта Пасха. Великий день пришёлся на святых мучеников Василия Анкирского, замученного Юлианом Отступником, Дросиду, дочь императора Траяна, саму себя крестившую перед казнью, русского праведника Василия Мангазейского {52} , девятый год причисленного к лику святых.

Христосуясь с отцом, царевич Алексей сказал, проливая радостные слёзы любви:

— Батюшка! В нынешний светлый день хвалит тебя перед Господом преподобный Василий Мангазейский, убиенный яростью сребролюбца. Благословенно время царства твоего, ведь столько явлено святых мощей.

52

...праведника Василия Мангазейского... — Василий Мангазейский — святой мученик. Благочестивый юноша Василий вызвал ненависть своего развратного хозяина, который оклеветал его перед воеводой из города Мангазея (в 1600 или 1601 г.), обвиняя в краже. Василия пытали, и во время пыток хозяин добил полуживого юношу ударом ключей. Тело убитого бросили в болото, чтобы скрыть преступление. В 1652 г. гроб с нетленными, по преданию, останками Василия всплыл на поверхность.

— Да хранит юный юного! — Алексей Михайлович обнял ненаглядного сына. — Закажу в Оружейной палате написать для тебя икону Василия.

У праздничного стола были в тот день все три патриарха. По их просьбе Симеон Полоцкий повторил речь, сказанную от имени кир Паисия и кир Макария на Рождество, речь во славу книжности и школ:

— «Аще взыщите, даст предвечная мудрость до сердца благочестивого самодержца таково хотение, еже училища построити и учителя стяжати в сём царствующем богоспасаемом граде Москве».