Страстотерпцы
Шрифт:
Епифаний, видя кругом себя дерево, затосковал по работе, упросил стрельца дать топор и нож, принялся из поленьев делать кресты.
Лазарь же, мучимый тайными озарениями, переступив порог избы да лоб перекрестя, не на печь полез холод из костей выпаривать, а запросил у Фёдора Акишева бумагу и чернила. Сел писать царю челобитную. Челобитная с каждым днём подрастала, превращаясь в книгу. Писал Лазарь страстно, мешая чернила со слезами: «Великий апостол Павел глаголет: да не испразднится крест Христов. Святый Григорий Богослов глаголет: да не истощится крест Христов... Царю благородну, почто новии учители истощили крест Христов?»
Задавши много горестных вопросов, жаловался о себе скупо: «Книг,
И написавши коротко о Троице, приступил к тайне, открывшейся ему: «О восстании великаго князя Михаила. Пророк Даниил».
У пророка Даниила Михаил, князь великий, является в мир во время тяжкое, какого не бывало с тех пор, как существуют люди. Для мудрецов старого благочестия сей Михаил — последний справедливый царь, который при кончине мира вручит царство своё Господу Исусу Христу. Лазарь увидел сего великого князя Михаила в батюшке Алексея Михайловича. Отец же Михаила, святейший патриарх Филарет, — столп правоверия, истинный пастырь, — подтвердил поместный Стоглавый собор, бывший в 7055 году от сотворения мира при царе Иване Васильевиче.
Вот Лазарь и призывал Алексея Михайловича: «Суд и правду в нас ты сотвори: яко правда и судьба уготование престола твоего. — И наставлял: — Подобно есть Царство Небесное неводу, вержену в море и от всякого руду собравшу... и седши избраша добрыя в сосуды, а злыя извергоша вон. Подобает и тебе, царю благочестивому, избрати догматы отеческие, а лесные отринута».
Писанина затягивалась, Лазарь требовал всё новых и новых листов, и когда Акишев воспротивился, объявил за собою «государево слово и дело». И тотчас стал неприкосновенным. Получил бумагу для изложения своей великой тайны.
Челобитных Лазарь составлял сразу две, царю и патриарху, но он почитал своё писание столь секретным, что отказался дать на просмотр Акишеву и Неелову, требуя вручить челобитные только Алексею Михайловичу, только святейшему Иоасафу.
Аввакум тоже написал челобитную, но тайны из послания не делал. Сообщал, что молится, как обещал, о здравии царя, царицы и царского семейства, благословлял, испрашивал прощения за свои грехи.
«Брат наш, синбирской протопоп Никифор, сего суетнаго света отьиде, — сообщал он далее, — посемта же чаша и меня ждёт».
Просил в конце челобитной прибавить муки, за своё семейство тоже словечко замолвил: «Изволь, самодержавие, с Москвы отпустить двух сынов моих к матери их на Мезень, да тут, живучи вместе, за ваше спасение Бога молят; и не умори их с голоду, Господа ради. А обо мне, якож Богу и тебе годе [55] : достоин я, окаянный, грехов ради своих, темницы пустозерской. Умилися, святая душа, о жене моей и о детех».
7
55
Угодно.
На морозе, на яром солнце золото дышит как живое. Царское Богоявленское шествие крестным ходом на Москву-реку, на иордань [56] , несло над собою дивное сияние. Кристаллики инея в густом воздухе, перенимая пламень драгоценных каменьев, зажигались пронзительными искрами. Сверкающие столбы поднимались до солнца. И то была уж такая чудесная красота, какой восточные патриархи не видывали, даже кир Макарий, уже бывавший на московской иордани. Уж так сошлось — солнце, мороз, иней, дышащая земля, ничем не замутненный алмаз воздуха — и великолепное шествие: три патриарха,
сонм архиереев, царь с наследником, синклит, белое и чёрное духовенство, купечество, народ.56
...Богоявленское шествие крестным ходом на Москву-реку, на иордань... — Иордань — крещенская прорубь, вырубаемая во льду для освящения воды в праздник Крещения (Богоявления).
Купечеству и простолюдинам не позволялось носить чрезмерно богатые одежды, дабы не разорялись, щеголяя друг перед другом. Но в такой день купцы не пожалели мошны на штрафы, сверкали золотом, каменьями, великолепием мехов, драгоценностью тканей на крытых шубах. Не только не уступали, но превосходили безумием богатства и чиновную рать, и самих бояр, смирясь лишь пред ризами патриархов, царя и наследника.
Над заранее приготовленной прорубью патриархи служили молебен, святили воду. Смельчаки, раздевшись до исподнего, погружались в освящённую иордань. Их скорёхонько доставали из студёной купели, отирали, одевали, поили водкой, горячим взваром.
Народ веселился, глядя на власти, на патриарха, на царя нынешнего и на будущего.
Царевич Алексей чувствовал нескромные взоры и смотрел в небо. Его душа была настроена увидеть голубя. Того, что узрел Иоанн Креститель над Иисусом Христом. Но в небе даже птиц не было, уж такой морозище — воробьи попрятались.
С иордани крестный ход направился в Успенский собор. Началась долгая крещенская служба и опять водосвятие. Царевич вслед за отцом пил драгоценную агиасму [57] , имеющую в себе силу и тайну Иисуса Христа, целовал иконы.
57
Агиасма — наименование святой воды, освящаемой накануне праздника Богоявления. (Так же называется «живоносный источник» св. Афанасия на Афоне).
Уже в палатах, прощаясь, Алексей Михайлович назначил назавтра поход в Коломенское. Это была большая радость для царевичей и царевен.
Одно смутило Алексея. Он хотел видеть, как всколыхнётся в полночь вода в чаше, освящённая Господом. Значит, надо не ложиться до полуночи, а после тоже грех заснуть. В богоявленскую ночь перед утреней разверзаются небеса. Если помолиться Господу, открытому для всех молитв, то просимое тотчас исполнится.
Попросить Господа было о чём. О Никоне, о протопопе Аввакуме, о всех изгнанных и казнимых.
Дабы побороть сон, Алексей Алексеевич позвал бахаря, ходившего в Палестину. Спросил:
— Ты ведь погружался в Иордан-реку?
— Погружался, государь мой! Ещё как погружался.
— В самом Вифаваре, где крестил Иоанн Предтеча?
— В самом Вифаваре. Там и до горы рукой подать, я и на гору ходил, на Фаворскую.
— Скажи, — царевич потупил глаза, — а голубя... Голубя над водами ты... видел?
— Там больше горлицы живут. Складная птица. Статная.
— Нет, я... о голубе...
— Нет, государь мой! Где же нам, грешникам, такого удостоиться? Нет, государь!.. Может, Он и был там, да невидимо... Для нас, для сирых, для жадных... Чтоб голубя Того видеть, надо Бога любить, а мы себя любим.
Алексей Алексеевич поднял глаза к иконам.
— Неужели среди нынешних людей... Неужели никого нет, ни одного, кто любит Иисуса Христа больше себя?
— Этого мы не ведаем. Мы люди тёмные. Чего, например, с меня взять? Я из мордовских сел. У нас по сю пору на Крещенье день и ночь на лошадях катаются.