Страстотерпцы

Изба огромная, пустая. В углу печь, по стенам лавки. Божница с иконой преподобного Германа Соловецкого. Стол.

— «Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли», — сказал Чубаров словами апостола Павла, оглядев жилище, и поклонился Фёдору: — Благослови меня, страстотерпец, в обратную дорогу.

Фёдор перекрестил сотника:

— Благодарю тебя и благословляю со всеми воинами твоими! Служили вы службу прямо. Ни зла, ни лиха не было мне от вас.

Простился Фёдор со своими дорожными стражами, а новые, пустозерские, тоже люди православные, службу царю служащие, но и о душе своей, о вечной жизни, пекущиеся. Накормили с дороги, напоили, дали ветхий тулуп — на одну полу ложись, другой укрывайся.

Лёг Фёдор поспать с дороги, да только задремал, дверь тихохонько отворилась, и в избу вошли Аввакум, Лазарь, Епифаний.

— Вот опять мы вчетвером, аки крест Господний! — сказал Лазарь, целуя Фёдора. — Да благословит Господь тюрьму нашу!

Помолились, сели слушать московские новости, но Фёдор рассказал не о Москве — о встрече в Холмогорах стряпчего Игнатия Волохова со стрельцами, идущего на Соловки. Пустозерские страстотерпцы известию не устрашились, но обрадовались.

— Плохи дела у никониан, коли на веру отцов ополчились с ружьями, — просиял Епифаний.

Аввакум же обнял всех троих, придвинул головы соузников к своей голове и сказал:

— Соединил нас Господь не ради совместной смерти, но ради жизни вечной. Покуда дышим, покуда славим Исуса Христа и Богородицу, будем же пастырями, ибо получили посохи наши высшим промыслом. Нет у нас ныне храма, где могли бы петь славу Творцу миров, но слово с нами, а слово родит любовь, не оставим пасомых на поругание злоумному антихристу...

Аввакум встал, перекрестился на икону соловецкого старца Германа:

— Ныне мы, Божьей благодатью, видим и слышим друг друга. Не станем терять попусту не только часа, но даже единого мгновения. Обсудим, как нам жить, чему учить духовных детей наших в горестные лета пришествия антихриста в мир.

Епифаний, кротко улыбаясь, достал из-под рясы крест, ладно вырезанный из дерева, длиною в пядь.

— Деланьем срамлю поганца! Прими, Фёдор. — Повернул крест обратной стороной, отодвинул заднюю стенку. — Сие — для писем: домой ли, нам ли о себе чего сообщить, коли строгости пойдут...

— Я ныне письмо патриарху Иоасафу наново переписал, — сообщил Лазарь. — О соблазне раздумался. Уж лучше пастырям надеть на шею ослиную упряжь и вращать жёрнов мельничный, нежели, служа дьяволу, соблазнить хоть единого человека, верующего во имя Исуса Христа.

Аввакум поцеловал руку старцу:

— Сам Господь тебя ведёт. Сам Господь! Помните, как спрашивали нас, искушая, архимандриты Филарет Владимирский, Иосиф Хутынский, Сергий Ярославский, истинная ли Церковь восточная, православная? Я отвечал: Церковь-то истинная, а догматы церковные никонианские, записанные в новопечатных книгах, — во всём противны книгам пяти первых патриархов: в вечерне, в заутрене и в литургии...

— Я тоже говорил подобное, — сказал Лазарь. — Церковь наша истинная, а в ней совершаемые тайны смутны есть.

Епифаний вздохнул:

— И меня искушали. Сказывал я архимандритам: Церковь была истинна, ныне же смутилась Никоном, врагом Божиим, и еретиком и жидовином старцем Арсеном Греком {54} .

Аввакум поднял руки, желая говорить важное:

— Все мы на том стоим: Церковь истинная, да во чреве-то церковном ложь завелась. Беда! И тем беда злее, что антихрист не муха, а рой мушиный.

54

...и еретиком и жидовином старцем Арсеном Греком, — Арсений Грек — справщик богослужебных книг XVII в. Приехал в Москву в 1649 г. вместе с патриархом иерусалимским Паисием. Заподозренный в том, что в бытность свою в Риме, где он учился, он перешёл в католичество, — был сослан в Соловки, но через три года освобождён. В 1652 г. Никон поручил ему исправление богослужебных книг. Потом Арсений Грек основал школу, где ввёл обучение греческому и латинскому языкам, за что снова был обвинён в измене и опять сослан в Соловки. По тем временам он был человеком образованным, однако в нравственном отношении — хитрый грек, не без основания обвинявшийся в неоднократной перемене религии.

— Верно, — сказал Фёдор. — Обольщение многообразно, пестро, колеблет землю и потрясает основание Церкви, погубляя в душах православных христиан всякое богоподобие. Верно, отче Аввакум: познать суть обольщения едино, что сберечь истину. Вы о том мучаетесь, и я тоже покоя не знаю и обо всём этом написал ещё до казни... Мне язык резали на Болоте, 25 февраля, на другой день после первого и второго обретения главы Иоанна Предтечи.

— Господи! Слава Тебе! — воскликнул Аввакум. — Забрал царь ваши языки, боясь глаголов честных и праведных, а Бог новые вам даровал... Это ли не чудо? Это ли не знамение правды нашей?

— Почитай нам своё писание, — попросил Лазарь.

— Почитай, — радостно закивал головою Епифаний.

Фёдор достал из шубы своей, из потайного кармана плотно свёрнутый столбец. Сказал Аввакуму:

— Когда писал, о тебе думал, авва, с тобою разговаривал душой. Ну, слушайте. Вот чего намыслил я, страдая о церковной немочи. «Антихрист же — это спадшая с неба утренняя звезда, зовомый дьяволом тёмный и помрачённый языческий бог, творец и создатель всякой злобы, всякому благу противник».

— Звезда-то, говоришь, утренняя? Папёжники её Венерой зовут, а иные Люцифером, — сказал Аввакум, но рукою сделал знак Фёдору, чтоб продолжал чтение.

— «Попущением святого Бога то ангельское сияние, — Фёдор произносил слова внятно, ясно, косноязычия ухо не улавливало. Поднял перст, повторяя: — ...то ангельское сияние, которым обладал он на небесах, вернётся к нему вновь, и вновь заразится он гордостью — первоначальным своим недугом, и богом себя назовёт, и надменно обратится к Вышнему, и святых Вышнего оскорбит, и принизит смиренных, и возвысит гордых, и изрыгнёт злую горечь мучительства, чтобы ею пречистый Владыка искусил весь мир, чтобы объявились избранные и показались бесчестные, иначе говоря, чтобы одни достигли смерти, другие жизни, если сподобит нас Господь Бог преодолеть смерть и обрести жизнь через Его неизречённую милость и молитвы Пречистой Его Матери, Преблагословенной Владычицы нашей Богородицы и Вечнодевственной Марии и всех святых. Аминь».

— Ангел водил твоей рукою, Фёдор! — воскликнул Аввакум.

Как вода в роднике светла, так и слово твоё, — согласился Епифаний.

— Читай! Читай! — сказал нетерпеливо Лазарь.

— «Теперешнее же это вражье обольщение, — продолжал Фёдор, — более того, можно сразу сказать — и злоба, опасней былого помрачения веры в Риме, ибо владыка мрака был тогда ещё в смертном плену, и римское безумие было побеждено духовным оружием, то есть правоверными духовными отцами... Ныне же, по исполнении имени его шестисот шестидесяти шести лет, рана смерти его исцелилась, то есть под единую власть нечестия слились все три Рима, как во время Августа-кесаря. Прежде всего, освободившись от пут и выйдя из бездны, дьявол поразил нечестием Рим со всеми западными странами и пошёл к нашему царству, на пути пленив Литву, — принудив её к отступничеству. Потом, по исполнении имени его, и наше Российское царство нечестием похитил, и наконец воцарился всяким нечестием над всею вселенною, подобно Августу».

— Верно, верно! — закричал Аввакум. — Шпарь, Фёдор! Рази его копьём! Открывай его чёрные вены, пусть хлещет чёрная кровь...

— Читай! Читай! — приказал Лазарь.

— «И снова языческая ненависть к Богу проросла как терновник...» — продолжил Фёдор и потянулся рукой к кружке испить квасу.

Епифаний подал ему, принял назад, глядя на соузника любяще.

— «...как терновник, — повторил Фёдор, — снова по всей земле распространилось мучительство не менее прежнего, бывшего до Рождества Христова, но гораздо сильнее... И сел окаянный не в языческом храме, но в Божьей церкви, на месте святом и возвестил о себе не через идолов, а через богомерзкое еретичество, через многообразные отступнические иконы, через трупы, мёртвые человеческие тела, иначе говоря, через нечестивых людей...»