Страстотерпцы

Соловецкая братия соборному постановлению не подчинилась, Иосифа в монастырь не пустили, а прежнего настоятеля Варфоломея за отступничество отдубасили. Разорвали в клочья клобук, драли за волосы, ополовиня голову и бороду.

— Собака в церковь вскочит, — кричали, — церковь святить надобно! А ты, иуда, хуже собаки-то! Собаку ушибить жалко, а тебя — и греха не будет.

Варфоломей, пережив позор, отправился в Москву за новым назначением. Иосиф переплыл море и сел управлять монастырскими вотчинами: Сумским острогом, Кемским городком да двадцатью двумя усольями.

Нового игумена соловецкая братия выбирать пока не стала, признав, однако, за начальника крепкого в вере Никанора.

Архимандрит Никанор не охочий был до ярых взоров, до словес, от которых зарницы полыхают, стоял перед Царскими вратами покойно, ждал, пока братия соберётся до последнего человека.

Словолюб Геронтий не вытерпел, начал первым:

— Давно ли вопрошали мы стоявшего на этом вот месте архимандрита Сергия, соборного старца, зачем в молитве «Господи Исусе!» собор отъял имя Сына Божия? Зачем в книгах Никоновой печати вместо Исус написано Иисус? Спрашивали смиренно, а в ответ слышали собачий лай да львиный рык... Явились ныне паруса на море, идёт на нас, верных преданию прародителей, святым заветам соловецких чудотворцев, войско с ружьями... Некого нам ныне спросить, самих себя спросим: кому поклонимся — царю или Богу?

— У них ружьишки, а у нас наряд, — ответил Геронтию старец Никита, начальник над пушками, а их было в монастыре девяносто.

— Братия! — раздался несильный, высокий голосок Никанора. — Помолимся иконе Богоматери Боголюбской, на коей писаны жития отцов наших Зосимы и Савватия... Дело-то вы своё знаете. Как помолимся, идите все на свои места, по росписи. Пушки да пищали-то затинные скорёхонько зарядите, ворота затворите... На пяти-то ладьях сколько поместится? Сотни полторы, не больше. А нас, иноков, с бельцами, с работниками, со странниками — больше тысячи. Как-нибудь устоим молитвами преподобных отцов.

Соловецкие монахи во время войны со шведами, одиннадцать лет тому назад {55} , были повёрстаны в ратные звания: кто стал сотником, кто десятником, кто рядовым стрельцом. Одни воинское послушание несли при пушках, другие научены были стрелять из мушкетов и ручниц.

— Дозвольте, братия! — на амвон взошёл больничный келарь, бывший келейник Никона, старец Кирик. — Приготовим себя к вечному пути, посхимимся, братия.

Молчание повисло под сводами храма, поставленного святым мучеником Филиппом. Пали ниц иноки в молитвенном смирении, и многие из них пошли под пострижение в великий ангельский образ, в схиму, возложа на себя вместе с высшим монашеским чином обеты строжайшего служения Господу Исусу Христу.

55

Соловецкие монахи во время войны со шведами, одиннадцать лет тому назад... — Соловецкий монастырь был важным стратегическим пунктом, из которого исходила защита всего северного Поморья; лишь только где появлялся враг — соловецкие войска бились с ним до прибытия подкрепления из Москвы. В начале XVII в. на соловецких монахов стали смотреть как на единственных защитников Крайнего Севера. Монахи так освоились с военным делом, что в 1637 г. последний соловецкий воевода сдал настоятелю монастыря все письменные дела, крепостные ключи и отбыл в Москву. Во время Ливонско-шведской войны при царе Алексее Михайловиче вся братия в числе 454 человек призвана была к оружию.

Келарь Азарий, разумный старец, попытался образумить мятежные сердца.

— Братия! — воззвал он со слезами на глазах. — Не предаёмся ли мы наваждению? Коли война-то пойдёт, обитель привоза лишится. Всех соляных, всех рыбных промыслов. Свежей рыбки тогда уж не покушаешь.

— У нас припасов на пятнадцать лет, — возразил Азарию Никанор. — По рыбке заскучал...

Монахам речь Азария не понравилась, тотчас избрали другого келаря — Нафанаила Тучина, человека в ратном деле сведущего.

Сотниками над бельцами поставили Исая Воронина, казака Бородина, старца Протасия. Пожалели братья-немтыри, что нет с ними донских казаков Евтюшки да Федьки с товарищами. Вместо Соловков казаки пошли в Невель, было у них там какое-то тайное дело.

Ладьи уже близко подошли. Архимандрит Никанор поднялся на стену в облачении, кропил святою водою пушки, приговаривая:

— Обороните нас, матушки! Надежда вы наша! Галаночки разговорчивые! Скажите словечко царскому воеводе, пусть будет вежливым в гостях.

Стряпчий Игнатий Волохов не помышлял встретить от монахов большой противности, вёл свои ладьи к монастырской пристани. И пушкари вдруг поняли: не сумеют помешать царскому воинству пристать — лес надёжно закрывал кромку берега.

— Так Господу угодно! — сказал пушкарям Никанор. — Может, дело до нас у воеводы мирное? А фитили, старец Никита, вели запалить.

Недолго ждали. Показалось войско. Впереди на лошади ехал стряпчий Волохов, за ним несли икону и знамя, стрельцы шли двумя рядами, было их немногим больше сотни.

Перед Святыми воротами остановились. Огромная икона Спаса сияла под кокошником над воротами грозно, лик Спасителя был суров, глаза всеведущи. Козырёк опирался на два узорчатых кирпичных столпа, сами же ворота были похожи на зев русской печи, плотно закрытый железной заслонкой.

— Не мешкая отворяйте! — крикнул Волохов, размахивая царским указом. — Сие есть повеление великого государя-самодержца ко всем властям, ко всем инокам и насельникам Соловецкой обители, не гневите царское величество, покоритесь его самодержавной воле, вселенским патриархам и освящённому собору, а не то...

Стряпчий приказал, и стрельцы встали в боевой порядок.

Насупились башни монастырской твердыни: Прядильная, Успенская, Сторожевая... Стены сложены мощно, камни огромные, внизу так глыбищи...

Молчание было ответом царскому слуге.

— Пушки! — петушком крикнул Волохов.

Стрельцы засуетились вокруг двух мортирок, стрелявших фунтовыми ядрами.

На стену к пушкарям поднялся казначей Геронтий.

— По государевым людям упаси Бог палить! — приказывал он, переходя от одного орудия к другому.

— Последний раз миром говорю! — надсаждал горло Волохов. — Отворяйте ворота!

Ворота не отворились.

Мортирки бухнули, и оба ядра разлетелись в крошево, ударившись об огромную каменную плиту над воротами.

В ответ через мгновение сверкнуло по глазам царского воинства ярым огнём. Качнулась земля под их ногами. Монастырь же скрылся в облаке. Сорок пушек сказали царю: нет!

Ядра, покрыв небо каменным громадьём, обрушились на лес, сшибая верхушки деревьев. Воздух жизни сгорел, небо запахло войной и смертью.

Стрельцы попадали наземь, но монастырь молчал. Волохов, уронивший шапку, спешился и на коня уже не сел, повёл в поводу, боясь, что голову отшибут.

Войско трусцою отхлынуло от монастыря прочь, и вскоре ладьи отплыли и пристали к берегу подальше от монастырских пушек.

Никто из иноков, из насельников каменной обители не возрадовался победе. Молились под присмиревшими, пригасшими небесами истекшего дня. Молились на башнях, на стенах, стоя на страже.

Утром первой новостью было появление стрельцов на противоположном берегу Святого озера. Стены, обращённые к озеру, невысоки, ворот здесь много: Архангельские, Успенские, Поваренные, Квасоваренные, Никольские. Стена между небольшими башенками Квасоваренной да Поваренной не ахти какая надёжная, низёхонькая.