Стратегия обмана. Политические хроники

— Что-то подсказывает мне, что дома вас ничего хорошего не ждет.

— А у меня дома война, — бессильно воскликнула Алекс, взмахнув руками. — На войне никому хорошо не бывает. Мой народ погибает. Каждый день убивают детей и женщин. Как я могу всё бросить и уехать с первым встречным устраивать личную жизнь? Не обижайся, но в сравнении с тем, чем я живу последние семь лет, ты мало что для меня значишь — просто забавный криминальный эпизод с убийством и выкапыванием ожившего трупа. А там настоящие смерти, там никто не вернётся с того света.

— Простите, я не могу вас понять, — пораженно качал головой Сарваш, — кто ваш народ, с кем вы воюете?

— Да не скажу я тебе.

— Надеюсь, вы не про классовую борьбу говорите?

— Чёрт возьми, нет, не про неё. Это все легенда для Халида, я нормальный человек, я пожила при кайзере, при коммунистах, социал-демократах и нацистах — нет у меня политических пристрастий, мне все они поперек горла. Я воюю с колонистами на их же территории. Я не могу сложить оружия, пока не выиграю или не проиграю.

— Все войны рано или поздно кончаются. Воюют люди, а человеческий срок слишком короток. Когда всё закончится, что вы собираетесь делать?

Она не знала. Никогда не задавалась этим вопросом.

— Война закончится, — продолжал он, — ваши товарищи погибнут, а я нет, я всегда буду рядом. Да, я старый еврей и слишком патриархален — по моему разумению женщине не место на войне, женщине не нужно брать в руки оружие, чтобы доказать всему миру, что её нужно слушать. Если вы жили при кайзере, должно быть вам не больше восьмидесяти лет. Совсем юное создание.

— Я старая, — устало мотала головой Алекс, — мне уже ничего не нужно, тем более любви.

Сарваш рассмеялся, тихо и озорно.

— Какая же вы забавная. Лет через сто вы вспомните об этом разговоре с улыбкой, как юная девушка вспоминает о своих детски годах.

Алекс лишь раздраженно махнула рукой:

— Всё, хватит сантиментов, пойдём к машине, я отвезу тебя до Базеля, а дальше сам.

Машина была припрятана недалеко от шоссе за деревьями. Выехав на дорогу, Алекс взяла курс на город. Сарваш молчал, даже не пытался с ней заговорить.

Остановившись на окраине города, она достала из кармана объемную пачку денег, что заплатил ей Халид. Отсчитав пять купюр, подумав и добавив ещё одну, она вернула их обратно в карман, а оставшуюся пачку протянула Сарвашу.

— Бери. Наверное, на первое время хватит.

— Александра, вы меня удивляете, — рассмеялся Сарваш. — Если вы знаете, чем я занимаюсь, зачем это?

— А что, в любом базельском банке тебя встретят с распростертыми объятиями и выдадут миллион? Без документов? Бери и для начала купи себе новую одежду, а то после откопки выглядишь как чучело. Я, собственно, тоже.

— Не правда, — произнёс он, любовно глядя на неё, — вы прекрасны.

— Ну, началось, — устало протянула Алекс.

— Один прощальный поцелуй, могу я об этом попросить?

— Зачем нам целоваться? Может ты и влюблен в меня, но я в тебя точно нет.

Глаза Сарваша хитро сощурились:

— А если я смогу убедить вас, что полюбить меня стоит?

— И как, интересно, ты это сделаешь?

— Правда, хотите узнать?

— Нет, — сурово произнесла Алекс и ткнула деньгами ему в ладонь. — Всё, на этом наши дороги расходятся, давай, иди.

— Всего один поцелуй и я уйду.

Алекс мрачно оглядело улицу через лобовое стекло:

— Вон, люди ходят. Неудобно.

— А в такси при Мигеле вы не стеснялись.

— Это великосветская потаскуха, которую я играла, не стеснялась, а я так не могу.

— Какие слова, какие строгие нравы, — усмехнулся Сарваш. — Вы, наверное, росли в деревне?

— Не угадал.

— Не может быть. Исконный городской житель не может рассуждать так по-пуритански.

— Ну, да-да, — раздраженно выдала Алекс, — в детстве меня воспитывала женщина, которая родилась в деревне.

— Тогда это многое объясняет — согласился Сарваш, — Ладно, подождём, когда люди на улице разойдутся.

— О, Господи, — страдальчески простонала Алекс и прильнула к его губам. Сарваш потребовал большего, но она тут же отстранилась.

— Всё, я тебя поцеловала, иди уже.

— Знаете Александра, — улыбаясь, произнёс он, — и у вас и у меня слишком много времени в запасе. А ведь однажды я вас снова найду. И тогда я припомню вам этот куцый поцелуй и не буду с вами миндальничать. Тогда вы от меня уже никуда не денетесь.

— Это вроде как угроза? — улыбнулась Алекс, не ожидав услышать такое.

— Это предупреждение, — произнёс Сарваш, выходя из машины. — И вот когда я вас снова найду, вам придется пожалеть, что не согласились остаться в моей компании раньше.

И он ушёл. Алекс ещё пару минут наблюдала за Сарвашем из машины, пока он не скрылся за углом. Странное обещание, не понятно, что и думать, чего теперь ожидать. Но всё это не важно, главное, сегодня она будет в Париже, а завтра вернется в Лондон, в родную бригаду и к щедрой на кровь Дарси.

Глава вторая

1975, Фортвудс

На четыре года растянулась для медицинской лаборатории реабилитация одной единственной гипогеянки. Согласно внутрифортвудскому уставу, ввиду интересов безопасности и обеспечения будущего контроля, отпускать всех заключенных разрешалось только, если те обязывались жить на поверхности. А к такому нужно было ещё подготовиться.

Сколько гипогеянка Мэри жила, не видя солнечного света, понять было тяжело. Стоило спросить её про возраст, как женщина начинала говорить что-то про разлив Итеру, о появлении «мертвого камня», затмившего свет, и всякий намёк на взаимопонимание тут же исчезал. По документам семидесятидевятилетней давности, предположительно, Мэри числилась жительницей Древнего Египта. Но ещё в те годы нашлись знатоки, которые сильно в этом усомнились. Но так как она настаивала, что её зовут Меритсегер, а имя это было созвучно вполне английскому Мери, так её и называли долгие годы. Место рождения Мэри оставалось не меньшей загадкой, чем её возраст. Современные фортвудские знатоки антропологии, наплевав на сравнение с нацистскими расологами, вооружились жуткими на вид измерительными инструментами и по параметрам лица установили, что Мэри более всего близка к уроженцам Индии. Но сколько не пытались ей объяснить, что это за страна, понять она так и не смогла. Иными словами, настолько загадочной заключенной, переданной на реабилитацию, в Фортвудсе ещё не знали.

Судя по словам Мэри, после перерождения в альварессу, больше она на поверхности не жила. Потому-то медики и решили не торопить события и растянули реабилитацию с положенных семи месяцев, до полутора лет.

Первый год медики потратили на то, чтобы постепенно приучить её переносить слабый электрический свет. Но больше её пугал не сам свет, что резал глаза, а то, что светилось нечто непонятное и круглое под потолком. Объяснить древней гипогеянке, веками не бывавшей в человеческом обществе, что такое электричество и почему оно не даёт огня и копоти, не получилось ни с первого раза, ни со второго. Просто со временем Мэри смирилась с тем, что есть такая вещь как электрическая лампа и больше о ней не спрашивала.