Стратегия. Логика войны и мира
Шрифт:
Помимо того, на горизонте вырисовывалось превосходство германской системы как таковой — «берлинский консенсус» был попросту эффективнее, чем неповоротливая британская система принятия решений. Обе страны были конституционными монархиями, но германская исполнительная власть при своем императоре имела гораздо больше полномочий, которые использовались не только для того, чтобы сдержать социал-демократическую оппозицию, но и для широкомасштабного продвижения инноваций. Одним из результатов этого была пенсионная система, которую в будущем стали копировать во всем мире. Другим — то, что объединенная Германия имела сеть железных дорог, более эффективную, чем хаос, который представляли собой 120 британских железнодорожных компаний с их не связанными друг с другом станциями, наводнившими Лондон, и линиями, иногда шедшими к разным станциям в одном и том же маленьком городе. Тенденция к централизации также влияла и на индустрию, отдавая предпочтение мощным интегрированным компаниям, которые могли финансировать свой глобальный маркетинг и НИОКР, — они дожили до настоящего дня наряду с многочисленными американскими фирмами, но почти без британских конкурентов.
Все это означало, что у британцев нет реальной надежды избежать упадка по сравнению с Германией. Немецкое превосходство повсюду — от военной силы до культурной привлекательности — было только вопросом времени. Германскому военно-морскому флоту, возможно, понадобились бы десятилетия, чтобы достичь решающего преимущества — помимо многочисленных военных кораблей у Британии была еще глобальная сеть угольных станций
По реалистическому прогнозу, в 1920 году Германия должна была обойти все более дряхлевшую Британию по всем направлениям, использовав выгоды от обладания самой передовой в мире промышленностью, лучшими университетами, богатейшими банками и самым гармоничным обществом, гарантированным от неурядиц хорошо развитым социальным государством.
Вместо этого к 1920 году Германия была побеждена и ослаблена разрухой. На протяжении следующей четверти века ее преследовали все более масштабные катастрофы. Казавшиеся такими реалистичными надежды 1890 года обернулись сплошным разочарованием. Конечно, британский правящий класс заплатил высокую цену за свою колоссальную победу, потеряв многих своих сыновей, но сумел предотвратить грозившее ему мрачное будущее и сохранить статус Великобритании как великой державы еще на многие десятилетия. Дело британцам облегчили немецкое высокомерие и стратегическая некомпетентность — частый спутник тактического гения. Начиная с кайзера Вильгельма II многие немцы были уверены в неизбежности своего быстрого взлета — тем не менее британские достижения тоже нельзя недооценивать.
В 1890 году Британия все еще вела ожесточенную борьбу за колонии с Францией в Африке и с Россией в Средней Азии — эти страны были врагами номер один и номер два. Это делало невозможным противодействие Германии, чья глобальная торговля находилась под защитой британского флота даже тогда, когда немцы готовились низвергнуть его с пьедестала первенства.
Однако в течение пятнадцати лет британцы смогли совершить коренную дипломатическую революцию, сделав все необходимые уступки Франции в вопросах прав на рыболовство в районе Ньюфаундленда, различных районов в Западной и Центральной Африке, пограничных районов королевства Сиам, мадагаскарской торговли и Новых Гебрид (Вануату). С Россией насчет Средней Азии также было достигнуто взаимопонимание, хотя большей проблемой было преодоление британской внутренней оппозиции, которая сопротивлялась любым связям с царской автократией.
В результате Германия очутилась перед возраставшей скоординированной мощью британской, французской и российской империй. На Дальнем Востоке русские неуклонно приближались к военному конфликту с Японией, но британцы уже упредили любой возможный германско-японский альянс своим собственным договором с Японией 1902 года — первым настоящим равноправным европейско-азиатским альянсом, закрепленным очень тесным военно-морским сотрудничеством [202] . Наконец, британцы удерживали свои многочисленные разногласия с США — и по Китаю тоже — под очень жестким контролем: их твердой дипломатической доктриной было сохранение хороших отношений с американцами любой ценой, с прицелом на «черный день».
202
На самом деле англо-японский договор был заключен именно против России, а само сближение России с Англией началось гораздо позже — в 1907 году. — Прим, переводчика.
У Германии остались скорее слабые, чем полезные союзники: Австро-Венгрия, имевшая свои сильные стороны (включая эффективный Адриатический флот), но безнадежно раздробленная соперничающими народностями; хилая Болгария, окруженная злейшими врагами; и Османская империя, где светские модернизаторы в конце концов не сумели преодолеть мощную реакционную исламскую основу страны и где национальности также могли быть легко оторваны друг от друга. Кроме того, любой союз с Турцией мог вызвать враждебность Италии — эти страны воевали друг с другом в 1911 году. На суше Италия не была полезным союзником, но она легко могла запечатать австрийский флот в верхней Адриатике, освободив британский флот от любой угрозы в Средиземноморье. Соответственно, Италия превратилась в еще одну точку приложения сил для терпеливой британской дипломатии, что увенчалось хорошими результатами в 1915 году.
Как только все союзники — реальные и потенциальные — заняли свои позиции на каждой из сторон, исход любой всеобщей войны между двумя блоками был абсолютно предопределен. К августу 1914 года, если не раньше, всякое компетентное германское правительство должно было осознать, что бесспорное тактическое и оперативное превосходство германской армии попросту несущественно. Британский, японский и французский флоты надежно контролировали весь мировой океан, так что даже если бы германская армия выиграла все битвы и завоевала территории на всех направлениях, Германия все равно подвергалась бы блокаде, будучи отрезана от важнейшего сырья и приговорена тем самым к медленному, но верному экономическому истощению — вне зависимости от того, прибыли бы или нет свежие американские войска для нанесения финального удара [203] .
203
Основными противниками континентальной Германии были континентальная Франция и Россия, так что флот не мог сыграть, да и не сыграл в реальности абсолютно никакой роли в сражениях Первой мировой войны. Хорошо известно, что решающее сражение немецкого и британского флотов в 1916 году закончилось ничем и никак не повлияло на военную мощь Германии. Что касается «некомпетентности» германского правительства, то немцы решились на войну только тогда, когда сделали в июле 1914 года запрос в Лондоне, выступит ли Англия на стороне Антанты, и не получили ответа. Именно уклончивая позиция Англии (которая, кстати, ни в каком формальном военном союзе с Францией и Россией не состояла) и толкнула немцев на войну. — Прим, переводчика.
Тактика важна, но более высокое военное искусство оперативного уровня над ней доминирует; в свою очередь, уровень высокой стратегии с его географическим фактором доминирует над уровнем оперативным. Таким образом, 34 километра открытого моря между Англией и Францией и огромная глубина территории Китая и России могут нейтрализовать любого, даже самого динамичного агрессора [204] . Но окончательный исход войны определяется только на высшем уровне большой стратегии, в которой все военные факторы находятся под воздействием силы или слабости союзников, промышленного и общеэкономического потенциала, который может быть мобилизован государством, и, в первую очередь, степенью политической сплоченности и качеством лидерства. Под уровнем великой (большой)
стратегии все победы и поражения на поле боя имеют лишь временное значение, и их результаты тоже могут оказаться местными и временными. Даже огромная мощь и упорство германской армии 1914 года, которые прорывались наверх с низких уровней стратегии до великой стратегии, не достигли ничего в конечном итоге, словно это была не лучшая, а худшая армия мира [205] .204
История говорит об обратном. Англию завоевывали бесчисленное множество раз — от Юлия Цезаря до викингов, англов, саксов и Вильгельма Завоевателя. Глубина территории не спасла ни Русь, ни Китай ни от монголов, ни от Лжедмитрия и Наполеона (Россия) или Японии и той же Великобритании во время «опиумных войн» (Китай). Главным в войне является не география, а боевой дух и военно-техническая мощь соперничающих стран. — Прим, переводчика.
205
На самом деле «мощная» германская армия в 1914 году не выиграла на западном фронте ни одного крупного сражении и, наоборот, была фактически разбита в битве на Марне. — Прим, переводчика.
Таким образом, получается, что только невоенные сильные стороны Германии имели хотя бы какую-то ценность. В мирное время ее банки, фабрики и университеты могли безгранично расти, распространяя свое присутствие и влияние по всей планете, как и было до 1914 года. В этом и заключалось реальное сравнительное конкурентное преимущество Германии, так как любое преимущество всегда относительно, а не абсолютно.
А что же британско-франко-русский альянс, который к 1914 году так плотно окружил Германию? Не следовало ли немцам иметь более мощные армию и флот, чтобы защитить себя? Несомненно, британская, французская и российская империи каждая в отдельности имели много сильных сторон, но их альянс был отнюдь не столь силен — он держался только на страхе французов и русских перед германской армией. Если бы во время августовского кризиса 1914 года Германия сократила свою армию мирного времени вместо того, чтобы мобилизовывать резервы, Французская республика не могла бы долго ни настаивать на собственной мобилизации, ни поддерживать позорный альянс с царистской автократией [206] . Антивоенная, или, точнее, прогерманская партия при царском дворе победила бы, и британский правящий класс остался бы без союзников, чтобы оппонировать Германии. В Британии тоже существовала оппозиция постоянно растущим расходам на флот, и если бы свою военно-морскую экспансию (то есть увеличение флота) сдержала бы и Германия, поддержка наращивания флота в британском парламенте и антигерманская политика в целом развалились бы. Эти шаги не разоружили бы Германию, так как даже сокращенная армия, не способная на крупные наступления, могла бы отразить любое вторжение и сохранить неприкосновенность немецкой территории, включая ее восточную часть, населенную беспокойным и непокорным польским населением.
206
Автор забывает, что Франция сама хотела войны, чтобы вернуть утраченные в 1870 году в пользу Германии Эльзас и Лотарингию. А «российскую автократию» ни Англия, ни Франция после 1905 года (созыв думы) таковой не считали. — Прим, переводчика.
Таким образом, то, что именно оборонительная военная и дипломатически примирительная великая стратегия могли бы спасти кайзеровскую Германию от разрушения и вместо этого ускорить ее мирный взлет к новым высотам культурного процветания, представляется очевидным в ретроспективе — и это действительно очевидно для Отто фон Бисмарка до 1890 года [207] .
Но к 1914 году этот оптимальный вариант стал абсолютно немыслимым по эмоциональным, интеллектуальным и бюрократическим соображениям. Резкий поворот от высокомерия, милитаризации и резкого отстаивания своих позиций в мире в прямо противоположную сторону стал эмоционально невозможным для Германии образца 1914 года, после долгих лет триумфального самолюбования и милитаризма. С другой стороны, с бюрократической точки зрения престижный генеральный штаб германской армии пошел бы на любые меры вплоть до военного переворота, чтобы остановить возможную демилитаризацию. Но до этого не дошло, так как в реальности наибольшее препятствие было интеллектуальным — сложная логика самой стратегии. Эта логика прямо противоречит здравому смыслу, так как она неизменно парадоксальна, и ее истины скрыты в ее противоречиях. Только в стратегии, например, более слабые армия и флот могут быть лучше, чем более сильные, которые превзойдут кульминационный лимит системно приемлемой для других силы, тем самым вызывая сверхпропорциональную реакцию противников. И этот лимит, в свою очередь, снижается по мере самого роста военной мощи, так как соседи становятся подозрительными, бывшие друзья охладевают до степени нейтралитета, бывшие нейтралы становятся противниками, а противники чувствуют себя вынужденными преодолеть свои внутренние разногласия и объединить усилия против слишком выросшей военной мощи той или иной страны.
207
Следует напомнить, что «миротворец» Бисмарк объединил Германию, по его же собственным словам, «железом и кровью», проведя в 1864–1870 годах три наступательные войны, и именно захват им Эльзаса и Лотарингии стал причиной Первой мировой войны. Россия и Германия, как совершенно правильно указывает сам же автор, боялись немецкой армии, но не просто так, а после организованной Бисмарком с помощью банального подлога («эмсская депеша») франко-прусской войны. Именно наложенная на Францию огромная контрибуция в 5 миллиардов марок золотом и заложила основы «культурного процветания» Германии, которым восторгается автор. К тому же как раз Бисмарк стал требовать, его словами, «места под солнцем» для Германии — то есть колоний. — Прим, переводчика.
Каждая страна и исторический период различны, что обессмысливает большинство аналогий, но парадоксальная логика стратегии всегда одна и та же — отсюда аналогичные рецепты Карла фон Клаузевица и Сун Цзы, столь отдаленных друг от друга во времени, расстоянии и в культурном контексте. По этой логике, из-за возрастающего сопротивления, вызванного растущей мощью, Китай может даже стать слабее на уровне большой стратегии именно из-за своей собственной растущей силы, что является поистине парадоксальным итогом. Такой результат может быть, по крайней мере, смягчен, если не вовсе предотвращен, если растущая мощь Китая будет компенсирована во все большей мере миролюбивой и ненастойчивой внешней политикой [208] . Таким образом, парадоксальная логика действует вопреки обычному здравому смыслу и нормальным человеческим инстинктам, так как нет ничего естественного в том, чтобы стать более скромным, если твоя сила растет. Не является абсолютно естественной и демилитаризация, так растущее благосостояние облегчает военный рост. А поскольку как парадоксальную и неестественную логику стратегии чаще игнорируют, чем следуют ей, неудивительно, что история так часто становится печальным свидетелем преступлений и глупостей человечества.
208
Странно, что автор не настаивает на таком же рецепте для США — страны, которая в 2011 году ведет три войны: в Ливии, Ираке и Афганистане. — Прим, переводчика.