Страж и Советник. Роман-свидетель

И это Президент знает.

А в кафе Думы изобилие и благодать.

Что не дает свершаться утверждению? – отсутствие героического человека. Не скажу Президенту, может, он думает, что он герой. А смертельная болезнь европейская нигилизм поражает всех.

Кто восстанет? – жизнь восстает.

Телa, эх, цыганщинка да страстишки!

Прощанье славянки – любимый марш спецслужб, чтоб вернуться.

Ах, так вот отчего бывают святые – солнце! Венчик на голове, венчик на голове: какой инстинкт заставил всех людей, все народы, все религии окружить головы своих любимых – солнцем. Иначе, жизнь как в балагане. Вот отчего болезнь – жизнь в балагане, в хороводе дурацком, где так прирастают маски, что не отодрать. И сам о своей жизни балаганной под конец встосковал: оттого-то вся жизнь прошла с полной бесплодностью для себя и для окружающих, что в детстве слушал, как молоденький портной детям рассказывал сказки! Потом уже, поступив в гимназию, зачитывался Розанов сказками братьев Гримм. И, наконец, перешел к философии, но и ее понимал, как сказку о мире, которая просто наиболее нравилась.

Отчаяние.

Ни философом, ни ученым, ни политиком такой русский народ не станет.

Президент в юности любил фильм о героях спецслужб? Возненавидел навсегда удержание.

Философы тут особенно не нужны, а ученым надо платить. И политиков много не надо – одного хватит. Но что одному остается? Композитор-немец, чтоб быть выше всех, продал душу хвостатому. И был наказан мгновенно – где ближе всего смерть? – там, где любовь. А где ближе всего ад? – там, где отделен от всех. Каждый носит свой ад с собой. Простейшее наказанье невыносимое – никого не может любить. И все, что приближались к продавшему душу с любовью, гибнут.

Значит, надо создать воображаемый мир – для этого меня выманили из уединения между диковатым названием Выра и просветленным Рождествено? Личный апокалипсис – конец света каждый носит с собой. Не думает же Президент, что часть его ноши я смогу взвалить на свой нажитый в библиотеках горб? Призраки при зраках топочут, козлёкают бунинской рыбкой, гомонят рядом, – не уныния, ни печали, ни сожалений. И я призрак при зраке?

Пастушок-свидетель – вот коршун над цыплятами круги нарезает, сейчас сложит крылья и вонзит когти, вот лис подбирается к зазевавшемуся петушку, а друзья – Кот и Дрозд остались далеко в сказке. Вот чужие эйдосы пробираются прямо в зрак, чтоб смотрение исказить.

Зачем мне?

Сейчас за окном редкое сентябрьское солнце, на подоконнике монстрец из глины, купленный у хмельной вырицкой бабы, – вместо свиста только шипенье, запах ядовитых красителей не выветривался уже третью весну. Книги справа и слева – хватит отшельнического зрака. И почти невыносимо много у меня собственных призраков.

Чтоб стал письмоводителем и книжным счетоводом?

У Президента таких полторы сотни, а у тех – свои тысячи и миллионы. А у меня только неопубликованная рукопись да заимствованные у Василия Васильевича и всех прочих строчки. Но призраки должны быть выявляемы во внимательном взгляде: иначе как противостоять? И верные в своей наивности слова о том, что дьявол борется с Богом в человеческой душе, уже мало кого волнуют. Но что-то все-таки есть – Розанов удивлен и обрадован: бытие постоянно превозмогает небытие и замещает его, восполняясь недостающим.

Почему так?

Девочка-библиотекарша не отрывает глаз от телефона – она уже не может жить без посланий. И Розанов сам себе телефонирует: почему превозмогает бытие над небытием, а не наоборот? Потому, что изначальная потенция существует. А среди политиков, судя по жестам, много все-таки импотентов. И что-то есть, неведомое для либерала и атеиста. Такое, где предуготовлено реальное бытие, в нем ничего, что могло бы увеличивать небытие. Розанов говорит о природе, но понимает так всю жизнь.

Реализация потенции через всю множественность изменений.

Внимательно, внимательно! – Скажу Президенту. Начинается любовно, кончается смертно. Изменения же, скажу, могут быть совершенно непредсказуемы, даже неуловимы. О чем подумает при этих словах? – ведь ему кажется, что изменения предсказуемы, о предсказанной предшественниками пандемии еще никто ничего не знает, но до объявленной президентом специальной военной операции уже совсем недалеко.

Поэтому следует внимательно всматриваться в поток изменений, стремясь дойти до истоков мутаций. Тут французы всегда первые. Метафизические мутации в глубинах, на поверхности уэльбековское смиренье Парижа – террорист больше не действует по-картезиански-причинно. Террорист теперь непредсказуем и вездесущ. И надо не допускать удержания, ровнять дыхание, не впадать в ярость. Вдохнуть перед ударом или броском, не показать момент вдоха – всегда держать в себе тайный запас дыхания, который спасет. Мысль, что следит, отпустить на свободу, пусть вплывает во все возможное, предупреждает опасности, не изменяет себе. Жизнь – это свободная вещь. У нее есть тело, независимость, плотность, своя внутри угловатая необъятная сфера.

И нет подобий.

Так миру смыслов предшествует свободная вещь – простые вещи развенчивают и удерживают под подозрением производство смысла. Нужно иметь дело с проявлением самой вещи – постоянно обращать себя к далее неразложимым родникам.

Помощники Президента – только исполнители, они его будто бы боготворят, но не любят. Это сообщество создает себе божество из своего Президента, так насельники отсвечивают в его лучах. И кажется, что случайности нет вовсе – можно предугадать и устроить.

Они не думают ни о порядке космоса, ни о случайности, а о потенциях говорят с китайскими лекарями, когда начинают стареть. Существование всего видимого мира необходимо признать произведением случая? – никогда. Случай уже состоялся – он всегда позади, а настоящее избавилось от случайности. Но у Розанова случай вовсе не самозванец. И кто думает о том, что его когда-то не станет?

Я об этом скажу Президенту.

Все реализации ему, конечно, известны.

Ведь есть – Розанов еще больше щурит глаза, – охотник по следу, – пред-идеальные потенции, из всех видов наиболее чистый, беспримесный, трудно постигаемый вид. Это существование не связано ни с каким определенным пространством или временем – нет ничего, на чем человек, остановив свое внимание, мог бы сказать: здесь оно существует. И между тем это, нигде не указуемое есть, существует.

К этому виду потенций принадлежит геометрически обученный разум?

Разум, разум, разум: Кант отделял разум от рассудка, что есть у всех. А Розанов, размышляя о потенциальности, смотрел на реальное положение дел. Думал о понимании, что открывает скрытое: такое положение трудящихся, от которых остается скрытым и то, чтo именно возводится ими, и то, зачем оно возводится и где предел возводимого, – не может быть удобно. Не говоря уже о невольных ошибках, к которым ведет это положение, оно неприятно и потому, что всякий труд, цель и окончание которого не видны, утомителен.

Но и это Президенту, конечно, известно. А что такое люди? – отход военного производства?

Русь станет иною.

Лучшею.

Светозарною.

Я наименее отрицающий человек из всех людей! – Розанов впадает в гордыню.

У каждого свой путь к Богу? – известно, только пути неведомы. А что Розанов?

Против подступил Бердяев: боюсь, что Розанов требует от религии фактического смешения подлинного и ценного с лживым и ничтожным. Розанов хочет имманентного спасения мира и отвергает трансцендентное спасение как небытие и смерть, он ощущает божественное в творении, но глух и слеп к трагедии, связанной с разрывом между творением и Творцом. Освободиться нужно от физиологизма и быта – от вечно-бабьего в русской душе.

Но как мальчик, выросший на асфальте, – ставший Президентом, вдруг стал чувствовать, что Бог есть? Только не надо в ответ про то, что у каждого свой путь. Да ведь и сам Розанов, пишет Бердяев, зародился в воображении Достоевского и даже превзошел своим неправдоподобием все, что представлялось гениальному воображению.

Органичность, народность космичности?

Подделка, иллюзион, маскарад. Камуфляж.

Знак гибридной войны.

Где такая сила? – само преклонение Розанова перед фактом и силой есть лишь перелив на бумагу потока женственно-бабьих переживаний, почти сексуальных по своему характеру. Бердяев-персоналист не терпел органики – от нее совсем недалеко до идеологии крови и почвы. А у лучшего колхозного пахаря как раз кровца на ладонях, почти не отличимых по твердости от чепигов плуга. Так упирался награжденный полетом пахарь в борта кабины самолета-кукурузника, чтоб не кувыркнулась машина в черные борозды.