Страж

Независимо от собственных чувств Ревика по этому поводу, толпа была заворожена им.

Их восхищение только возросло, когда Торек начал своё шоу.

После этого высокий, золотоглазый видящий работал с ним в течение нескольких часов.

Он обхаживал его несколькими видами плетей, тростью, ремнём — в конце концов, оставив на нём синяки и кровоточащие раны — затем, прежде чем Ревик смог прийти в себя или хотя бы отдышаться, Торек вывел первых женщин-видящих.

Это было больше часа назад.

Первая просто отсосала ему.

Теперь, со второй женщиной, Торек приказал Ревику трахнуть её с шипом, вскоре после того, как она вышла на сцену.

Член Ревика был рад услужить.

Боль, казалось, никогда не действовала на него так, как на многих видящих и людей, возможно, отчасти из-за какой-то истории, скрывавшейся за этими шрамами. Какой бы ни была причина, в тот момент испытываемая им боль гораздо больше походила на удовольствие, чем на что-либо, что мешало ему получать удовольствие. Его спина адски болела, но это была приятная, пульсирующая боль.

Свет Ревика был более открытым, чем он мог припомнить за последние месяцы.

Может быть, даже годы.

Может быть, со времен Даледжема.

Эта мысль заставила его свет сильно вздрогнуть, снова обернуться его вокруг тела.

Почувствовав реакцию Торека откуда-то сзади, Ревик напрягся, наполовину ожидая ещё одного удара, но женщина под ним вскрикнула, прося его… Gaos. Она хотела, чтобы он открылся.

Она действительно хотела его в этот момент.

Он обнаружил, что открывается ей, почти не принимая решения.

Когда он это сделал, её пальцы впились ему в спину, вызвав ещё один молниеносный удар физической боли, заставивший его тяжело вздохнуть. Он почувствовал ещё одну волну световой боли от видящих под сценой, а видящая под ним закричала, используя его имя.

Зрители отреагировали на то, как она говорила с ним, и на боль, исходящую от её света.

Ей нравился его член. Ей нравилось, как он им пользовался, и они тоже это чувствовали.

От ощущения того, как эти света впиваются в него, его боль усилилась, что вызвало зеркальный, усиливающий эффект у наблюдающих видящих. Их боль становилась всё сильнее, проникая в него подобно жидкому теплу, омывая его насквозь, заставляя его колени слабеть.

Гнев, который он чувствовал от членов этой аудитории, тоже усилился.

Не просто гнев — ненависть.

Некоторые из них определённо пришли сюда, чтобы увидеть, как ему надерут задницу.

Они заплатили деньги, чтобы увидеть это, смотреть, как ему будет больно, может быть, даже в надежде, что они смогут стать причиной этой боли. Ревик знал это, когда приходил, но почему-то в тот момент это его не беспокоило. Это казалось почти правильным. В некотором смысле это была своего рода епитимья.

По крайней мере, это казалось заслуженным.

Не отпущение грехов, вовсе не близкое в плане окончательного прощения. Скорее, потом он получит на один кармический удар меньше.

Эти полные ненависти глаза уставились на него сейчас.

Одна пара глаз возле сцены привлекала взгляд и свет Ревика.

Ярко-синие. Наполненные яростью, бессилием и ненавистью, как будто он знал Ревика лично. Как будто Ревик причинил ему вред лично и намеренно.

Такие видящие, как он — как тот, с голубыми глазами и нацистским шрамом на лице, который смотрел на него сейчас — они хотели, чтобы Ревик был наказан. Они хотели, чтобы он заплатил за свои преступления. Они хотели, чтобы он пострадал за то, что он сделал.

Они знали слухи об его времени в Шулерах.

Они знали слухи об его времени с нацистами до этого.

Они знали, что Шулеры участвовали во Второй мировой войне, во Вьетнаме, в Афганистане, в Южной Америке, в России, в Турции, в Узбекистане, на Филиппинах, в Корее, в Йемене, в Африке. Они слышали шепотки о том, что имя Ревика связано со многими из этих мест, со многими из этих зверств, со многими видящими, которые были схвачены, проданы и убиты.

Они знали, что Шулеры — и Галейт, лидер Шулеров — частично, если не полностью, ответственны за Мировой Суд, за систему обязательной регистрации видящих, кодексы видящих, Закон о защите людей, классификацию видящих как оружия в соответствии с Женевской конвенцией, легализацию рабства под прикрытием контроля их способностей.

Они знали, что Ревик был правой рукой Галейта на протяжении десятилетий.

Они знали, что Ревик, вероятно, помогал разрабатывать те самые механизмы контроля видящих.

Они слышали о лабораториях, тюремных лагерях, органических машинах, ошейниках, детях, похищенных ночью, массовых убийствах в горах Азии, рейдах на школы видящих в Китае и Сиккиме, Северной Индии и Пакистане.

Ревика не было во всех этих местах.

Он не знал всех этих людей.

Он не помнил, как разрабатывал эти механизмы пыток, смерти и контроля.

Ревик никогда не делал таких нацистских надрезов на лицах своих братьев или сестёр. У него остались воспоминания о пребывании в этих лагерях во время Второй мировой войны, но он не помнил, чтобы сам когда-либо держал в руках один из этих ножей.

Но он помнил, что видел, как это делалось, когда выдавал себя за человека.

Это делалось прямо у него на глазах, и Ревик ничего не предпринял.

Он ничего не сказал.

Кровь и Честь.

Возможно, им это было нужно. Людям, которым он причинил боль.

Возможно, Ревику это тоже было нужно.

Торек раскусил его — чертовски быстрее, чем Ревик мог ожидать.

Ну, Торек раскусил его как минимум частично. Он поразительно быстро понял, что Ревик питает слабость к определённым физическим типажам, таким как темноволосая женщина, внутри которой в данный момент находился его член. Её сине-зелёные глаза наблюдали за ним, её свет с возрастающей интенсивностью посылал в его тело импульсы боли.

Ревик тоже старался контролировать это…

Он почувствовал ещё один резкий, явно предупреждающий импульс от Торека. С помощью этого единственного импульса другой мужчина предельно ясно дал понять, что изобьёт его снова, и жёстко, если Ревик начнёт закрывать свой свет. Он ясно дал понять, что Ревику это избиение никоим образом не понравится.

Ревик почувствовал, что его боль усиливается, поскольку Торек продолжал посылать ему вспышки образов о том, чего он хотел от Ревика, о том, что он сделает, если не получит этого.

Он тихо ахнул.