Страждущий веры

Они заглянули в её покой. Ворожея закинула травы и снадобья в большой котёл, долго водила над ними руками и напевала заклинания на непонятном языке.

— Сонное зелье, — объяснила она, разливая пахнущее мятой варево по глиняным чашкам. — Выпивший проспит три дня и проснётся отдохнувшим и посвежевшим. Если надавить здесь, — она показала точку на шее Вейаса, — то он проснётся, но сможет только говорить и чуть-чуть двигать головой. Зелье безвредно. Отвечать за всё будешь ты. Это твой выбор.

— Я понимаю.

Вейас поставил на поднос три чашки и направился в гостевой зал.

Когда он вошёл, сестра дремала, укрывшись шкурами. Микаш поглядывал на неё из дальнего угла украдкой. Вейас закашлялся, Лайсве подняла голову и посмотрела на него.

— Эйтайни приготовила для нас чудо-зелье. Три дня — и усталость как рукой снимет.

Он протянул чашку Лайсве. Она села и принялась греть ладони о стенки, принюхиваясь к терпкому запаху трав.

— Выпей с нами! — нарочито добродушно махнул Вейас Микашу.

Тот нехотя встал и подошёл:

— Это крысиный яд?

— Трусишь? — с вызовом прищурившись, ответил Вейас.

Микаш взял чашку и выпил залпом. Поморщился — явно обжёгся. Не надо было глотать кипяток, дурила! Вернулся в свой угол и затих. Лайсве вертела чашку в руках, пригубливала чуток, ждала, пока остынет.

— Когда мы поедем домой? Скучаю по отцу, и по старому Жыху, и по строгому Матейасу, и даже по несносной Бежке. А нянюшка? Она, должно быть, слегла от беспокойства. Хоть бы у неё всё хорошо было, — убеждала Лайсве, но Вейас прекрасно видел, что она врёт.

Не хотелось ей в Ильзар вовсе. Девочек всегда забирают в дом мужа и заставляют забыть семью, род мужа становится их единственным родом. Муж отвечает за неё, судит и карает. Если она ему понравится, то станет хозяйкой в доме, если нет — виновата сама. Сумеречники — хорошие, никогда просто так жену не обидят. Конечно. Только вот ни один из знакомых Сумеречников хорошим не был. Йорден? Подлый трусливый шакалёнок. Петрас? Вероломный насильник. Сам Вейас ненамного лучше. Отец? Тот ещё лицемер. Прикрывался долгом, а на деле давал взятки и торговал сестрой. Остальные высокие лорды такие же.

Если бы Лайсве была наивной овечкой, глупой кокеткой или, наоборот, расчётливой стервой, её бы приняли, а так… Она слишком свободолюбива, слишком независима, слишком возвышенна для суетности и интриг. Мужчины таких боятся, не понимают. Только Петрас не испугался, уверенный, что сможет её сломать, и этот медведь, которому весь страх Странники откусили, и Вейас… потому что любовь к сестре сродни самой жизни, такая же естественная и правильная. Только не в глазах людей.

Говорят, любого мужчину умная женщина приручит и исправит. Смешно. Мужчину нельзя исправить. Он может только притвориться, как притворялся отец для лордов из ордена. Как притворяется медведь, чтобы одну последнюю улыбку заслужить, а в душе ярится так, что земля под ногами кипит. Как притворяется Вейас: отправился в опасное путешествие, спасал грязных бродяг, бросался в пасть жутким тварям, обнимал и целовал по-братски, когда хотелось совсем по-другому. Но силы притворяться когда-нибудь иссякнут, и все станут самими собой: трусливыми, грубыми, циничными и обозлёнными. А она останется прекрасным хрупким цветком на снегу. Что же ей, умереть из-за этого? Быть растоптанной? Да она заслуживает этого гораздо меньше, чем кто-либо! Она лучшее, что есть в мире!

Как же ей объяснить, что это не с ней что-то не так — она как раз самая правильная — это мир насквозь прогнил. Люди не верят в добро и не видят красоту, боятся, что кто-то окажется лучше них, стремятся всех опустить до своих низменных страстишек, прикрываясь соблюдением приличий, когда в душе уже давно протухли и смердят так, что впору затыкать нос. Рассуждают о судьбах мира, сетуют на незрелость детей, а сами намного хуже! Свысока смотрят на страсть молодых к жизни, к справедливости, к высоким идеалам, а сами предаются тщеславию и гордыне. Так кто глупее? Кто горит и старается изо всех сил, или кто плюёт и смеётся, не пошевелив и пальцем, чтобы сделать хоть что-то? Бесполезные трутни!

— Я подумал, может, не нужно домой. Исполним твою мечту, раз с моей уже разобрались, — улыбнулся Вейас и протянул сестре руку. — О чём ты мечтаешь?

Она переплела с ним пальцы и прищурила один глаз:

— Если скажу — не сбудется.

— Тогда как же я узнаю и помогу?

— А ты догадайся! — усмехнулась она, допила отвар и легла на лавку. Глаза осоловели, слипались. Ладонь прикрыла зевающий рот. — Срок у тебя до завтра.

Лайсве дышала ровно, спокойно. Вейас отвернул укрывавшие её шкуры. Безмятежная, с разглаженными сном чертами, она словно светилась изнутри, манила прикоснуться. Сдерживаться Вейас больше не мог: забрался сверху и поцеловал приоткрытые губы. Шкуры полетели на пол. Вейас расстегнул крючки на платье, стянул, насколько мог, вниз. Трепетные грудки приятно заполнили ладони. Кожа такая гладкая на ощупь, тёплая, нежнее шёлка, вкуса ромашки и мяты. Он так и представлял свои ощущения, когда подглядывал, как сестра мылась или переодевалась.

Колено подцепило юбки и задрало до бёдер. Желание давило так, что даже дышалось с трудом. Мир окунулся в алый цвет. Сердце громыхало в ушах набатом. Ни мгновения ожидания, терпения ни на миг. Мука изгрызла изнутри. Наконец всё исполнится! Сны. Мечты. Заглушить непереносимый запах соперника своим. Скорей!

Из одежды что-то выпало и звякнуло об пол. Вейас обернулся. Сверкнуло осколками зеркальце. В зеленоватой дымке в нём отражался кто-то жуткий. Хуже мелочного Йордена, хуже вероломного Петраса, хуже зловещего Странника, хуже, много хуже лицемерного отца. Подлец. Мерзавец. Предатель. Судорога прошла снизу живота по хребту до самого горла. Едва не вывернуло. Вейас обхватил голову руками и свалился на пол. Душили беззвучные рыдания. Слабак. Не смог. Ни туда ни сюда.

Вейас поднялся и оправил платье на сестре, укрыл шкурами и подоткнул с боков плотнее, чтобы не мёрзла. Три дня всё-таки.

Закончив, он подошёл к посапывавшему Микашу. Поди, почти сразу лишился чувств. Свернулся калачом: спиной в одну стенку упёрся, ногами — в другую. Вейас, кряхтя, оттащил его за плечи и разложил на полу. Какой же тяжёлый, настоящий медведь! Точка на жилистой шее нашлась c трудом. Вейас надавил со всей силы, аж косточки хрустнули. Нездорово полыхнула аура, покрылась жёлтой сеткой с шипами. Вейас отстранился и утёр со лба пот. Веки медведя дрогнули. Вейас потянулся за мечом. Когда холодные стальные глаза распахнулись, он уже прижимал к горлу Микаша клинок.

— Нравится чувствовать себя беспомощным? — посмеиваясь, спросил Вейас. — Где ж твоя заносчивость? Где спесь перед слабым, глупым высокородным сосунком? Кто теперь слабый? Кто теперь глупый?

Микаш выпучивал глаза, дышал шумно, губы бессильно шевелились. Вейас надавил на лезвие. По затхлому пещерному воздуху разлился солоноватый запах.

— Смотри, кровь медведя ничем не лучше нашей. Может, и голову отчекрыжить? Повешу её на кол и буду кичиться, как трофеем. Как думаешь, если убью, перейдёт ко мне твоя сила, м? В сказках моей сестры всегда так и происходит. Ты же любишь их слушать!

Лицо Микаша покрылось испариной, на рубашке проступили мокрые следы. Вейас облизнулся и спрятал меч в ножны. Медведь обмяк. Вейас пнул его коленом в солнечное сплетение. Тот зажмурился и разинул рот в немом крике. Сумасшедшее удовольствие! Хотелось схватить палку и лупить его, пока всё тело не покроется синяками и ссадинами, обрубить мечом руки и ноги, оставив беспомощным калекой. Чтобы он почувствовал, каково это — бессильно наблюдать, как у тебя отбирают всё, чем ты дорожишь.

Но Вейас не стал. В осколках зеркала отражался жалкий маленький демон. Вреда причинить не может — только скалится, пугает. Слабак.